Озверевшая - Кристофер Триана
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У раковины была подставка для зубных щеток, еще на ней лежали расческа и ножницы из нержавейки. Я схватила их. Зажала в кулаке, так что наружу выступали только лезвия. Убедившись, что они лишь немного разведены, метнулась к Дакоте, когда она открывала дверь. Лезвия вонзились ей в правое плечо и застряли. Она врезалась в дверь, задрожавшую от удара. Снова упав, Дакота схватилась за дверную ручку, но та выскочила из скользких от крови пальцев. В адреналиновом бешенстве я повернулась к унитазу, подняла крышку бачка и ударила Дакоту в темя. Звук был такой, словно раскололи орех, и она рухнула на пол. Ее конечности подергивались, изо рта текли слова, которые я не могла разобрать. Она попыталась подняться, но только перевернулась на спину. Я подняла тяжелую крышку над головой, замахнулась так, что край почти коснулся моих лопаток, и обрушила ее на прекрасное лицо Дакоты.
Удар был жутким. Нос своротило набок, хрящи содрало, обнажив комок кровавых соплей. Крики оборвались, глаза закатились, веки трепетали как крылышки мотыльков. Я била снова и снова, и траходемон хихикал и хлопал в ладоши, глядя, как лицо Дакоты превращается в алый фарш с осколками костей. Я решила, что это куда эротичней, чем ее трахать. Я уничтожала нечто столь милое и чистое, губила юность и красоту, крала жизнь девочки-подростка, забирала ее навек. Теперь в ней проступило иное очарование. Она стала шедевром разрушения, картиной Пикассо, сгорающей в мусорке. Я била, била и била ее. Лицевые кости треснули, показались зубы, скулы превратились в кашу, один глаз вылетел из глазницы, лобная кость провалилась, стала видна серая губчатая масса...
Я обо всем забыла.
Теперь Дакота выглядела просто кошмарно. Уронив крышку, я наклонилась и сунула язык в неровную вмятину, чтобы попробовать ее мозга.
Кусок черепа отломился, дыра расширилась, я присосалась к ее лицу в пародии на французский поцелуй. Мозг оказался пористым и солоноватым. Я поцеловала красное месиво и всосала вылетевший глаз — так, что натянулись зрительные нервы. Затем коснулась ее губ. Они были широко открыты — челюсть своротило набок. Потребовалось время, чтобы разжевать нижнюю губу. Она была шелковистой на ощупь, но неподатливой, пришлось ее откусить, а потом размолоть коренными в кашицу, которую я смогла проглотить.
Я была вынуждена использовать обе руки и всю силу, чтобы вытащить ножницы у нее из плеча. От рывка лицо Дакоты превратилось в омерзительный пазл. Я знала, что должна найти инструменты получше, вырезать из нее куски мяса и убираться к чертям как можно скорее, но на меня напал голод, и он был глух к доводам разума. Каждая клеточка тела изнывала от ужасного желания. Я не могла уйти из ванной, пока его не утолю.
Ножницы были крепкими и острыми. Срезая лоскутки с разбитого лица, я совала их в рот и почти сразу глотала, набивая утробу. Перерезала глазной нерв и, положив глаз на ладонь, рассекла его надвое. Проглотила обе половинки. Доела верхнюю губу и одну щеку, покатала на языке кровь, как шлюха — сперму. Оставив лучшее на потом, я закрыла ножницы и воткнула их в дыру на ее лбу, погрузив в мозг. Раскрыла, повращала и вытащила под углом. Лезвия блестели от серого вещества.
Сомнений и колебаний не осталось. Я больше не спрашивала себя, что делаю. Отдалась во власть первобытного инстинкта — убивала, чтобы насытиться, чтобы выжить. Голод изгнал из головы все прочие мысли, оставив одну.
Лезвия вошли мне в рот, а потом вышли — чистые и блестящие.
Открылась входная дверь.
30
— Дакота? — раздался голос, — Подойди, забери у меня продукты.
Моя машина стояла на подъездной дорожке. Мать Дакоты знала, что дочка дома с кем-то еще. Я не ожидала, что она вернется так скоро. Неужели ушла с работы пораньше? Сколько я провела в ванной?
Тело не слушалось, несмотря на желание бежать. Я все еще сидела на трупе ее мертвой дочери в алой луже, перемазанная кровью, и жевала кусочек мозга, словно ириску. Мир замер.
Я услышала, как она поставила сумки на столик. Звякнули ключи.
— Дакота, забери у меня продукты. Мне еще нужно заехать за твоей сестрой.
По крайней мере, малышки с ней не было. Мысль о пожирании свежей, мягкой плоти возбуждала, но у меня хватало проблем и без путающейся под ногами мелкой пискли. Мои губы зашевелились, рот не поспевал за мыслями. Времени на план не было. Осталось импровизировать
Я встала и медленно открыла дверь, прислушиваясь к шуршанию пластиковых пакетов. Она была на кухне. Довольно далеко от ванной, но оттуда открывался весь коридор. Подняв голову, она бы увидела, как я вбегаю в комнату Дакоты. Там можно было выпрыгнуть из окна.
Времени на умывание не осталось. Я посмотрела на свою одежду на полу. Крови на ней почти не было, учитывая все случившееся. Я надела футболку и влезла в шорты так быстро, как только могла. Сунула бюстгальтер в задний карман, чтобы не оставлять улик, но, взглянув на стены, шкафчик и унитаз, поняла, что мои отпечатки повсюду.
Перед глазами закружились картины мрачного будущего. Проклятье.
Я не могла оставить место убийства в таком состоянии.
Сжав ножницы, я прислонилась к стене и выровняла дыхание, что бы руки не дрожали так сильно, а потом метнулась в комнату Дакоты — ее мать подняла голову на звук.
— Кто это? — спросила она.
Наверное, что-то заметила, но в коридоре было темно. Она приближалась, я слышала ее шарканье. Крепче сжала окровавленные ножницы. Ванная была перед спальней, в ней горел свет, а дверь стояла настежь. Я не слышала ничего похожего на крик ужаса, который сорвался с губ этой женщины. Кошмарный вопль убеждал, что есть вещи хуже смерти. Он прокатился по коридору, когда я на цыпочках вышла из комнаты, истекая кровью, занеся ножницы для удара, как балерина, готовая к последнему па.
Я шагнула ей за спину, когда она упала на колени, тихонько поглаживая мертвую дочь, словно хотела смахнуть окруживший их ужас. Ее прерывистое дыхание напомнило мне о том, как умирала Кейтлин. Это меня завело, страх превратился в адреналин, побег — в бой. Я приблизилась, вдыхая запах ее пота, от которого першило в горле. Повернулась, опустив руку, чтобы исподтишка вонзить ножницы ей в бок.
Когда я наклонилась, она обернулась и
