Судить буду я - Рауль Мир-Хайдаров

Звонил Анвар Абидович, хлопковый Наполеон, находящийся официально за лагерной проволокой.

После звонка он машинально глянул на настольный календарь - до встречи с Анваром Абидовичем в Италии он располагал шестью неделями. Вроде достаточно времени, но не для таких грандиозных планов, что он замыслил. Конечно, если он на самом деле намеревался бы вернуть КПСС награбленные у собственного народа деньги, то он наверняка поставил в известность подельщиков при встрече в Италии, о своих сомнениях, возникших из-за развала государства. Но он не собирался возвращать деньги коммунистам и не думал отступаться от идеи вернуть капиталы на родину. Вопрос был в одном - как? Проблема заключалась и в том, что он ни с кем не мог посоветоваться, поделиться вариантами, а они возникали почти ежедневно, но ни один не выдерживал скрупулезного анализа.

Вернувшись в Ташкент, он сразу почувствовал, что оказался в столице суверенного государства, дыхание времени, перемен, ощущал на каждом шагу. В Узбекистане времени зря не теряли. И с первых дней после возвращения из Германии он пытался понять, уяснить механизм действия новой власти, его ключевых структур и быстро оценил, что тут, как и в России, еще полностью не набрала силу ни одна ветвь власти, все находится в зародыше. Повсюду, на всех этапах шла борьба, хотя президентская власть была несоизмеримо крепче, чем в России, на которую по инерции держат равнение. И выходило, что пока в республике окончательно не разобрались с властью, он вряд ли откуда-нибудь мог получить поддержку, а дело должно было храниться в строжайшей тайне. Из тех, кого он знал, лишь прокурор Камалов сидел на месте прочно и мог оценить масштаб затеянного им. Вот если бы Камалов был накоротке с президентом, думал иногда Шубарин, но отметал эту версию сразу, зная, что Ферганец не любитель появляться на глазах у руководства и без надобности не бывал в Белом доме. Кто вхож к президенту, кто у него в милости, быстро становилось известным, хотя бы для тех, кто интересуется этим, и Камалов в ряду таких ни разу не упоминался, но и среди тех, кем президент не был доволен, тоже не числился. Может, оттого, что жесткий хозяин Белого дома на Анхоре чувствовал, что в прокуратуре республики тоже человек, знающий свое дело, и по характеру близкий ему. А если бы я знал президента, как раньше Рашидова, как воспринял бы он мою идею? подумал он однажды, но тут же отбросил эту мысль. Не поддержал бы. Вернуть награбленное из-за рубежа, возможно, и приветствовал, а дальше возникли бы одни неприятности. Нет, это принесло бы молодой республике и первому ее президенту только урон. У нас кто делает добро, больше всего, и страдает от этого. Вот если бы увязать эти деньги с какой-нибудь, как прежде, всеобщей идеей - на сохранение Байкала, например, или целиком на космос или новый БАМ, но где теперь всеобщая идея? Даже если все отдать жертвам Чернобыля, вряд ли это найдет единодушное одобрение - скажут, у нас куда ни кинь везде Чернобыль, и ведь будут правы. Но и деньги, отнятые у бедняков, оставлять зажиревшему Западу не хотелось, оттого Шубарин и не отступался от идеи вернуть капиталы. После разговора с хлопковым Наполеоном он понимал, что до отъезда в Италию он обязательно должен получить "добро" своей затее, и желательно сверху, иначе мог засветить всю операцию с самого начала. А может, государство и отмежевалось бы от него официально, зная о его планах, разговор шел о суммах нешуточных? Но мысль, что нужна идея, охватывавшая всеобщую проблему, прочно засела Шубарину в голову, под такую программу можно было попытаться кого-то и уговорить поддержать банк.

Однажды в часы долгих раздумий Шубарин подумал: если бы его банк находился на Украине, то он попытался бы напрямую выйти на президента Кравчука и предложить деньги бывшей КПСС на ликвидацию последствий Чернобыля, и вряд ли тот отказался. Но то ведь Чернобыль - мировая трагедия, катастрофа, думал Шубарин, подыскивая тоже уважительную причину, чтобы средства КПСС остались в его родном Узбекистане, раз он не может поделиться со всеми поровну, и все чтобы выглядело убедительно, как в случае с Чернобылем. И в эти же дни, когда он бился над этой проблемой, ему бросился в глаза поутру в киоске заголовок газетной статьи "Чернобыль республик Средней Азии и Казахстана", набранный жирным шрифтом на первой полосе молодежного еженедельника, даже в какой-то момент ему показалось, что померещилось, он видел то, что тщетно искал. В статье речь шла об Арале, об умирающем Аральском море, колыбели многих народов Средней Азии и Казахстана, о его трагедии. По мнению ученых с мировым именем, специалистов, трагедия Арала по масштабам ее влияния на экологию огромного региона равнялась Чернобылю, и от нее уже начали страдать и жители далекого Алтая, и хлеборобы Оренбуржья, и овощеводы Ленкорани в Азербайджане - следы соленых пыльных бурь со дна усыхающего моря уже стали обнаруживать и там.

В статье упоминалась и виновница экологической катастрофы - КПСС, ее неумение хозяйствовать, пренебрежение к людям и природе, ее волюнтаристские решения. Одним росчерком пера в эпоху Хрущева край роз засадили монокультурой - хлопчатником. В одночасье лишили регион животноводства, бахчеводства, производства собственного зерна, сахарной свеклы, виноградарства, уничтожив сотни тысяч гектаров яблоневых садов, ореховых рощ, производства табака, масляничных культур, а с ними и пчеловодства. На полив хлопчатника в сезон до последней капли вычерпывались две великие среднеазиатские реки - Сырдарья и Амударья, кормилицы миллионов людей вдоль ее берегов. Веками эти реки - до коммунистов - стекали в Арал, в уникальное внутреннее море, делавшее весь край благодатным и щедрым для жизни. Теперь без притока воды Арал усыхал на глазах. Вода ушла от берегов на десятки, а кое-где и на сотни километров, кстати, в спасении нуждались уже и сами реки. Приводились в статье и цифры международных экспертов, во сколько может обойтись человечеству возврат к жизни Арала. Сумма каждого варианта, даже самого дешевого, поражала, наворованного КПСС (если удалось бы его вернуть) хватало лишь на часть работ. Долго еще человечеству эксперименты большевиков расхлебывать.

Газетная статья обрадовала Шубарина и вселила в него уверенность, что под такую идею ему, возможно, и удастся уговорить прокурора Камалова попытаться получить поддержку на правительственном уровне, остальную часть операции и риск он оставлял за собой. Имелся еще один существенный нюанс, но его он собирался конкретно обговорить в Милане: с первой же крупной суммой, возвращенной из-за рубежа, Анвар Абидович должен был быть освобожден. Такое наверняка по силам тем людям, что беспрепятственно доставляли заключенного то в Мюнхен, то в Милан, и освобождение Анвара Абидовича не выглядело бы неожиданным, уже вернулись домой почти все крупные казнокрады, осужденные на такие же сроки, что и он, и даже приговоренных к расстрелу. Если бы прокуратура Узбекистана наложила арест на незаконные валютные операции банка, связанные с запрещенной КПСС, то первое, что наверняка сделают люди, стоящие за этими деньгами, - ликвидируют хлопкового Наполеона, это ведь он дал гарантии, что Шубарин тот человек, с кем можно вести столь крупные и рисковые дела. Шубарин знал, что пока он не вернет Анвара Абидовича домой и не спрячет его надежно, операцию закруглять не будет. Впрочем, этот вариант он собирался обговорить не только в Мюнхене, но и в Ташкенте с Ферганцем.

Найдя убедительный адрес, куда следует передать деньги бывшей КПСС, Шубарин немного успокоился, ибо твердо решил сразу после разговора с Миршабом и Сенатором встретиться с Камаловым. Пути их рано или поздно должны слиться, он это смутно чувствовал, когда отправлял ему анонимное письмо, Шубарин был уверен, что Камалов, поняв суть предлагаемого дела, не спросит его, как спросили бы многие другие, - а зачем тебе хлопоты, риск, зачем тебе ценою жизни добывать деньги для умирающего Арала? Ибо тот сам занимался каждодневно тем же и рисковал тем же.

Московских адвокатов хана Акмаля Сенатор прождал три дня - то ли задержались в белокаменной, то ли Сабир-бобо устроил какое-нибудь новое испытание, а может, загуляли в Аксае после голодной столицы. Там сейчас жизнь далеко не сахар, не стекаются в Москву реки изобилия со всех концов неоглядной страны, отпала нужда в пропагандистской витрине, а в Аксае принимали всегда по-хански. Отчего, конечно, день-другой не провести в горах, в заповеднике, подышать свежим воздухом, обойти за прогулку три-четыре водопада, а после вернуться к богатому дастархану, ныне такие застолья по карману только очень состоятельным людям. Он сам с наслаждением вспоминает день, проведенный у Сабира-бобо, и жалеет, что не было времени выбраться в горы, к охотничьему домику, выстроенному в ретро-стиле тридцатых годов, где его некогда принимал сам хан Акмаль и где они наконец-то ударили по рукам, нашли ключ к взаимопониманию.