Гусман де Альфараче. Часть первая - Матео Алеман

Выбрав две хворостины поровней, я привязал к одной свой драгоценный груз и вскинул ее на плечо, а другая служила мне посохом. Жить на манер кролика в клетке мне уже надоело, к тому же я боялся попасться на глаза сторожу или местным крестьянам, которые, заметив, что я обосновался в лесу, могли заподозрить неладное. Шел я только по ночам, стараясь держаться подальше от большой дороги и выбирая боковые тропки, пока однажды утром не добрался до рощи, именуемой Асукейка и находящейся в двух лигах от города Толедо.

Здесь, в тени айвовых деревьев, я приготовился провести день. Гляжу, подходит паренек ростом с меня, — должно быть, сын какого-то горожанина, как и я беспечно покинувший отчий дом, чтобы свет повидать. Он нес узелок с пожитками, но по всему было заметно, что этому выросшему в довольстве юному искателю приключений, у которого молоко на губах не обсохло, невмоготу тащить свой груз; он еле ноги передвигал. Однако возвращаться к родителям ему, видать, не хотелось, и он прятался, чтобы его не разыскали.

Он тоже ночью шел по дорогам, а днем скрывался в зарослях. С самой нашей встречи и до сумерек, когда мы расстались, этот парень носа не высунул из нашего логова. Вечером, собравшись в путь, он поднял свой узел и тут же бросил его наземь со словами: «Будь проклят, до чего ты мне надоел!»

Перед этим мы с ним успели познакомиться и рассказали друг другу о своем происхождении и странствиях. Парень заведомо врал, но и я не говорил правды, не оставаясь перед ним в долгу. Из его признаний достоверным было лишь то, что у него нет денег.

Случай был подходящий. Видя, как этот юнец огорчается, что ноша его тяжела, а кошелек легок, я догадался, что в узле у него платье. Спрашиваю, что там такое тяжелое? Он отвечает:

— Да разная одежда.

Только этого мне и надо было.

— Благородный кабальеро, — сказал я пареньку, — могу дать вам добрый совет, если соизволите его выслушать.

Он ответил, что готов послушать и за хороший совет будет премного благодарен. Тогда я сказал:

— Зачем вам таскаться с ненужными вещами? Отделайтесь от них и приобретите то, что теперь вам более необходимо. Вы говорите, что у вас там какая-то одежда. Вот и продайте ее — деньги легче нести, и от них вам будет больше пользы.

Парень был родом из Толедо, а тамошние жители народ смышленый.

— Резоны ваши справедливы, — осторожно возразил он, — и я вполне согласен с ними; только сейчас они не к месту, а совет без дела — что душа без тела, Я готов продать свой скарб, но что с того, если некому его купить? У меня есть причина избегать населенных мест, а потому я не могу ни сменять эти вещи, ни продать — никто здесь меня не знает и ничего не купит.

Тогда я спросил, что у него за вещи. Он сказал:

— Кое-какое барахлишко на смену.

Я осведомился, какого цвета и не очень ли поношенное. Он ответил, что все сшито из полушерсти и почти новое. Обрадовавшись, я предложил заплатить наличными, если платье придется мне впору. Парень с недоумением на меня уставился — ведь за все, что было на мне надето, не дали бы унции шафрана или тминного зернышка, а тут я берусь купить все его пожитки.

Я подумал, что он принимает меня за воришку, который собирается его надуть. И, словно моя мысль передалась ему, он долго колебался и отказывался показать свой товар; вид мой не внушал ему доверия и не сулил ничего хорошего.

Вот так мы судим о человеке! По одежде встречают, и, пока ума не узнают, только платье придает цену; а оно чаще всего обманчиво, и под худым плащом можно встретить хорошего человека.

Я вмиг догадался о его мыслях, точно в душу ему глядел, и, чтобы направить их на должный путь, сказал:

— Знайте, благородный юноша, что я такой же порядочный человек, как вы, и родители мои не хуже ваших. До сих пор я не хотел открывать вам, кто я, но теперь сделаю это, дабы рассеять ваши опасения. Родом я из Бургоса и ушел оттуда в приличной одежде, как и вы. Но в пути я поступил так, как советую вам: продал платье, когда оно не было мне надобно, а теперь, когда понадобилось, я не прочь обзавестись кое-чем на вырученные деньги и на те, что прихватил из дому. Хоть рвань на плечах, зато я при деньгах, на хлеб имею и идти легче, — на суму бедняка никто не польстится, он спокойно проходит по безлюдным местам, не боится ни грабителей, ни разбойников. Если вам угодно, продайте мне то, в чем сами теперь не нуждаетесь. И не думайте, будто я не могу заплатить, — деньги у меня есть. Я уже недалеко от Толедо, куда держу путь; мне хотелось бы скинуть с себя эту ветошь и войти в город прилично одетым.

Паренек развязал свой узел и вытащил ферреруэло[150], штаны, куртку с откидными рукавами, две рубашки и пару шелковых чулок — все было точно на меня. Сторговались мы на сотне реалов. Больше эти вещи не стоили, — они, правда, были не поношенные, но из грубого сукна.

Немного приоткрыв мой сверток, я принялся извлекать оттуда медяки. При виде мелких монет парень скривился от досады: ему-то хотелось избавиться от груза, а тут его опять нагружают. Но он утешился мыслью, что ноша все же будет легче прежней и при любых обстоятельствах полезней. На том мы распрощались: он отправился искать удачи, а я в тот же вечер, хоть и поздно, вошел в Толедо.

ГЛАВА VIII

о том, как Гусман де Альфараче, одевшись щеголем, затеял в Толедо любовные шашни с двумя дамами. Он рассказывает о своих встречах с этими дамами и об их проделках, а также о том, что случилось с ним в Малагоне[151]

В народе говорят: мартышку хоть в шелк нарядить, а все ей мартышкою быть. Истина сия неоспорима и не знает исключений. Можешь сменить свою бедную одежду на самую роскошную, но богатым облачением никого не обманешь, лишь себя разоблачишь перед всем миром. Сегодня на брюхе шелк, завтра в брюхе щелк. Кто в поте лица не трудится, тот непременно в грязь скатится, как ты увидишь дальше.

Утром я перво-наперво обзавелся кафтаном, башмаками и шляпой. Плащ снес к портному и попросил заменить подкладку воротника шелком другого цвета. К куртке велел пришить новые пуговицы и вместо суконных откидных рукавов поставить другие, из добротного шелка. За небольшие деньги все стало неузнаваемым, и теперь я уже не боялся, что за грехи мои или по злосчастью могу угодить в западню и поплатиться за прошлое и за настоящее; ведь разыскивая того паренька и заметив на мне его платье, меня, чего доброго, могли обвинить в убийстве с целью грабежа и потребовать к ответу.

Два дня я бродил по городу и пытался разузнать, где находятся навербованные отряды. Никто не мог точно указать. Все мои поиски были тщетны. Убедившись в этом, я старался выходить на улицу пореже и лишь вечером, а также трех дней подряд не ночевал в одной гостинице, чтобы меня не выследили. Но однажды проходил я по Сокодоверу[152], куда заглядывал изредка и с опаской, и навстречу мне попался какой-то столичный франт верхом на муле, да такой разряженный, что меня зависть взяла.

На нем были лиловые бархатные панталоны с длинными прорезями, подбитые серебристым шелком. Кафтан из золотой парчи, замшевый колет с щегольским миланским галуном чуть не в три пальца шириной. Шляпа — одно загляденье, вся вышитая, с нарядными перьями, отороченная золотом с черной эмалью. Из дорожного мешка за седлом выглядывал уголок плаща из плотного лилового сукна, обшитый таким же галуном, как на колете и панталонах.

Я загорелся желанием принарядиться не хуже его, а денежки мои, нажитые отнюдь не в поте лица, казалось, так и поддразнивали меня, звеня в кошельке. Сердце мое этого не стерпело. «Добро, — сказал я им, — коль вам угодно сплясать, я не прочь подыграть; а не захотите поладить со мной, так и я не захочу таскать вас на себе. Будет исполнено и ваше желание и мое, и чем скорей, тем лучше».

Я тотчас отправился в лавку, накупил там разного товару, позвал портного и велел сшить костюм. Я торопил мастера, не давал ему, как говорится, ни охнуть, ни вздохнуть, и через три дня меня уже нарядили во все новое, лишь для колета не нашлось подходящей замши, и сшили его из лилового атласа, отделав золотой тесьмой. Надел я подвязки соломенного цвета с бахромой и золотым шитьем, как записной франт. Все на мне так и сверкало.

Наряд шел мне как нельзя лучше, а надобно сказать, что в молодости я был весьма недурен лицом. Вырядившись этаким бравым кавалером, я, гордый, как павлин, разгуливал по Толедо, точно сынок знатного вельможи.

Тогда же я нанял прилично одетого пажа, чтобы сопровождал меня на прогулках, и он оказался расторопным малым. Радуясь красивой одежде и своим удачам, я чувствовал себя так, словно воскрес мой отец и для меня вернулись времена его процветания. Мне хотелось бы и ночью не снимать своего наряда, а днем гулять да гулять по улицам, чтобы все меня видели, но, не дай бог, не узнали.

Наступило воскресенье. Я разоделся на славу и с важным видом отправился в собор послушать мессу, хотя меня, пожалуй, больше влекло туда желание покрасоваться. Я прошелся по храму три-четыре раза, заглянул в боковые приделы, где было много народу, и затем стал меж двух хоров, среди нарядных дам и мужчин. Я воображал себя «петушиным королем»[153] и самым блестящим кавалером; как жеманный пастушок, я выставлял напоказ все свои уборы и готов был похвастать даже подвязками.