Мир Александра Галича. В будни и в праздники - Елена П. Бестужева

свободно наружу, к счастью мирных обывателей, нельзя, пусть и бывали жуткие инциденты – убийство персонала, захват заложников, коллективные побеги. Да и не больница это просто, а несколько громадных корпусов из красного кирпича, расположенные в пределах стен так, что на плане просматривается крест, так же, как в тюрьме Кресты города Санкт-Петербурга. Одного взгляда на краснокирпичную кладку, глухую серую наружную стену в три человеческих роста высотой (стена по периметру – дополнительная, а не основная защита, главная – стены корпусов и палат и слово «запрещено»), итак, одного взгляда достаточно, чтобы понять – что к чему. Фирма веников не вяжет. Хотя бы и потому, что такое занятие страдающим различными формами и разновидностями шизофрении не показано: «Для умственно сниженных больных, естественно, доступны лишь наиболее элементарные ручные работы, выполняемые минимальным числом однообразных приемов (например, простейшая сборка, клейка картонажа, стандартная окраска игрушек, ручная штамповка и т. п.). Для больных с волевой неустойчивостью простота и однообразие работы, как это видно из перечисленных их особенностей, служит прямым противопоказанием: организующее и стимулирующее влияние на них оказывают более сложные виды работ, которые отличаются красочностью, эстетическими элементами и дают возможность включать те или иные свои, индивидуальные творческие приемы (например, изделия из папье-маше, роспись по стеклу, дереву, глине, изготовление игрушек, муляжей наглядных пособий, искусственных цветов)».

О карательной психиатрии в середине шестидесятых годов пока не слыхали, иначе фильм «Кавказская пленница» не вышел бы на экраны: там и спецбольница, и алкаши в халатах застиранной серой фланели, и безумный доктор, и принудительное лечение нормального человека. Впрочем, если вдуматься, любая психиатрия – карательная, о том писано и в «Палате № 6», и в брошюрах, наподобие той, что здесь цитировалась, только писано не впрямую и не всегда сознательно. Человек получает по мозгам от государства, от исторического ли процесса, от конкретной личности и, перемогая боль, уходит в себя, а там столь же неуютно, выстужено, как и снаружи. Но где оно, надёжное и уютное прибежище? А доктора процедурами, беседами, таблетками, будто зверька из норки (положат лакомство и ждут), пытаются выманить человека наружу, ибо человеку негоже существовать в одиночку, он – животное коллективное. И порой даже выманивают. Называется – ремиссия, называется – подлечили. А потом – всё заново.

По утрам в поликлинику

Всё спешат шизофреники.

Среди них есть ботвинники

И кавказские пленники.

Паучки и карасики,

Светлячки и лучинки.

А приятель мой – часики,

Лишь вчера из починки.

Пел Евгений Клячкин в те же шестидесятые годы, называлось «Ещё одна фишка».

Баллада о том, как одна принцесса раз в два месяца приходила поужинать в ресторан «Динамо»

И медленно, пройдя меж пьяными,

Всегда без спутников, одна…

А. Блок

Кивал с эстрады ей трубач,

Сипел трубой, как в насморке.

Он и прозвал её, трепач,

Принцессой с Нижней Масловки.

Он подтянул, трепач, штаны,

И выдал румбу с перчиком,

А ей, принцессе, хоть бы хны,

Едва качнула плечиком:

Мол, только пальцем поманю —

Слетятся сотни соколов…

И села, и прочла меню,

И выбрала – бефстроганов.

И все бухие пролетарии,

Все тунеядцы и жульё,

Как на комету в планетарии

Глядели, суки, на неё…

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра-да,

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра!

Бабьё вокруг, издавши стон,

Пошло махать платочками,

Она ж, как леди Гамильтон,

Пила ситро глоточками.

Бабьё вокруг – сплошной собес! —

Воздев, как пики, вилочки,

Рубают водку под супец,

Шампанское под килечки.

И, сталь коронок заголя,

Расправой бредят скорою,

Ах, эту б дочку короля

Шарахнуть бы «Авророю»!

И все бухие пролетарии,

Смирив идейные сердца,

Готовы к праведной баталии

И к штурму Зимнего дворца!

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра-да,

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра!

Душнеет в зале, как в метро,

От пергидрольных локонов.

Принцесса выпила ситро

И съела свой бефстроганов.

И вновь таращится бабьё

На стать её картинную —

На узком пальце у неё

Кольцо за два с полтиною.

А время подлое течёт,

И, зал пройдя, как пасеку,

Шестёрка ей приносит счёт —

И всё, и крышка празднику!

А между тем, пила и кушала,

Вложив всю душу в сей процесс,

Благополучнейшая шушера,

Не признающая принцесс.

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра-да,

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра!

…Держись, держись, держись, держись,

Крепись и чисти пёрышки,

Такая жизнь – плохая жизнь —

У современной Золушки.

Не ждёт на улице её

С каретой фея-крёстная…

Жуёт бабьё, сопит бабьё,

Придумывает грозное!

А ей не царство на веку —

Посулы да побасенки,

А там – вались по холодку,

«Принцесса с Нижней Масловки»!

И вот она идёт меж столиков

В своём костюмчике джерси…

Ах, ей далёко до Сокольников,

Ах, ей не хватит на такси!

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра-да,

Румба, та-да-ра-да-ра-да-ра!

<1967>

Глава очередная

История, которая имела место в Петровском парке и около него (часть первая)

Первая трамвайная линия в Москве. – Там, где раскинулся «Городок художников». – Стадион «Динамо» на все времена. – Лабухи. – Ресторанное меню 1967 года

Слова, говаривал некий умный человек, сродни фанерным ящикам или коробкам из картона. У них разная вместимость, и служат они по-разному, какие дольше, какие нет. Это и потому, что разнятся материалом, и потому, что некоторые востребованы, а некоторые годами и десятилетиями пребывают, возвышаясь на полке. И ещё оттого, что наполнены они разным смыслом, бывает – набиты до отказа, и содержимое тщательно утрамбовано. Иногда отслуживший своё прежний смысл вытряхивают, а в коробку или в ящик на подстилку из семантики укладывают новый смысл. Внешний вид не изменился, а внутри – совсем другое. Отсюда – и обманчивое впечатление, будто знаешь, что же там внутри, и необходимость, а как иначе, коробки и ящики иногда переставлять, хотя бы для того, чтоб заглянуть под