Условности - Теодор Драйзер

хотя все вокруг думали, что она выздоровела. Затем, два года спустя, на свет появился Фрэнк – естественно в результате еще одной ошибки, ведь в ее хрупком состоянии беременность была попросту противопоказана. Да и у него самого начались разногласия с начальником отдела изоляционных материалов компании «Интернэшнл электрик», поскольку он постоянно нервничал и беспокоился, мучаясь сознанием того, что собственные ошибки стоили ему карьеры, а Мари здоровья. Ему казалось, что жизнь от него ускользает, что он не становится моложе, но все складывается совсем не так, как было задумано. Он до сих пор не получил технического образования, а с грузом на шее в виде семьи это вряд ли когда-нибудь произойдет. И все это случилось здесь, в этих самых местах, в этом тихом, богом забытом уголке, столь сильно изменившемся с тех пор, как он видел его в последний раз. Да, все это случилось здесь.

Даже сейчас здесь царило все такое же спокойствие, хотя все вокруг стало другим. Река все так же журчала под мостом, катя свои воды к морю. А этот октябрьский денек напомнил ему тот октябрьский день, когда они впервые сюда приехали, – такой же теплый, чудесный, исполненный красок. Сможет ли он когда-нибудь позабыть тот день? Ведь тогда он полагал, что его жизнь сложится наилучшим образом – молился об этом, – но дела шли все хуже. Сам же он не находил себе места, все более разочаровываясь в себе, в ней и в собственной жизни. Казалось, что хуже уже не может быть, что они медленно, но верно погружаются в небытие. И в самом деле, тучи над головой сгущались до тех пор, пока не разразились бурей. Его уволили из «Интернэшнл электрик» под совершенно надуманным предлогом, обвинив в том, что он якобы забрал с собой на ночь батарею, чтобы проводить эксперименты. На самом же деле причиной послужили разногласия с начальником, которого раздражало его вечно (предположительно) подавленное настроение, недовольный вид, угрюмость и мелкие просчеты в работе, вызванные тогдашним душевным состоянием.

Затем очень быстро и внезапно (возможно, из-за его собственных черных мыслей) умер от пневмонии Питер, а тремя днями позже и Фрэнк. Было двое похорон – очень печальных и с одним-единственным катафалком, он отчетливо это помнил! – поскольку у них совсем не было денег. Чтобы заплатить задаток гробовщику, пришлось заложить часы и продать букинисту семь учебников по химии и электричеству. Еще пять долларов дала мать Мари. Тогда в его душе что-то надломилось. Окружающий его мир и собственная жизнь словно утратили всякий смысл и для него самого, и для всех, кто был рядом. Он больше не мог этого выносить. Не мог выносить усталости, скуки, недовольства собой, собственных неудач и обрушившейся на него череды ужасных событий. И все же…

Именно поэтому он вновь оказался здесь по прошествии всех этих лет – двадцати четырех, если быть точным – и с таким интересом, хотя и с грустью, взирал на эти до боли знакомые старые места. Ну да, вон – вон там! – стая голубей, точно таких же, что жили у старого Эбиджи Харгота. Резвятся в небе, как и тогда. А всего в квартале от моста, над тем местом, где раньше располагалась кузница Танзера, ползет вверх струйка дыма. Как же хорошо он помнил старого Танзера и его горн, его перекатывавшиеся под кожей мускулы и покрытое копотью лицо! Кузнец всегда так дружелюбно кивал ему, когда он проходил мимо, а летом жаловался на назойливых мух и жару. Именно поэтому он остановился сегодня на этом мосту – чтобы еще раз все это увидеть и почувствовать. Стоя в лучах приветливого октябрьского солнца, он смотрел поверх бурлящей внизу воды на новые угольные бункеры, на расширившееся предприятие по производству ламп, принадлежащее компании Джорджа К. Вудрафа, некогда представлявшее собой небольшой навес, притулившийся на углу ближайшей к мосту улицы. Вудраф наверняка обосновался там из-за низкой арендной платы, поскольку только-только начинал, как и он сам двадцать четыре года назад. Время пролетело так быстро. Так же быстро меняются идеалы и представления. Двадцать лет назад он дорого дал бы за то, чтобы стать тем, кем был теперь: богатым и весьма влиятельным человеком. А сейчас… сейчас… Он просто любовался красотой этих старых знакомых мест.

Вдалеке, как и прежде, виднелось темно-желтое здание школы, примостившееся на холме, и широкая, покрытая асфальтом Эджвуд-авеню, ведущая к старому многоквартирному дому в пять этажей – единственному во всей округе и финансово несостоятельному, – где они с Мари сняли свою убогую крошечную квартирку. Да, и этот дом, и многое другое осталось на своих местах: огромные дубы перед домом старика Харгота; маленький красный, а теперь изрядно проржавевший флюгер над его каретным сараем; высокая романтичная башня епископальной церкви Святого Георгия, там далеко, к западу от реки; рангоуты и мачты судов, все еще ненадолго заходивших в местные доки. И все же представшая его взору картина пробуждала и мрачные воспоминания, хотя поначалу казалось, что все вокруг окутывала идиллическая безмятежность. Ибо вслед за царившими здесь миром и благоденствием вскоре пришли горечь и духовное опустошение.

Как же хорошо он помнил, например, тот день двадцать четыре года назад, когда они с Мари прошли по этому мосту почти рука об руку и поднялись вверх по Эджвуд-авеню. Первое время они были так счастливы, лелея скромные мечты о прекрасном будущем, а теперь… Теперь нанятый им частный сыщик сообщил ему все, что удалось узнать о Мари, ее матери и их маленьком мирке, в котором они жили после его отъезда. Судя по всему, они много страдали, и все из-за него. Но ему почему-то не хотелось сейчас об этом думать. Ведь он приехал сюда сегодня совсем не для этого, а для того, чтобы вновь увидеть старые места, вновь помечтать о прежних, лучших, самых первых днях.

Он пересек мост и двинулся дальше по старой дороге, в прежние времена вымощенной булыжником, чтобы по ней могли проезжать телеги, и свернул на Эджвуд-авеню, идущую вдоль череды полузагородных домов, которых он так страшился прежде, ведь на фоне их кричащих о благополучии фасадов, широких лужаек, цветников и посыпанных гравием дорожек жизнь, которую вынуждены были вести они с Мари, казалась еще более убогой и беспросветной. Да, именно здесь находился дом Гейтвуда, процветавшего в те времена дантиста, с кабинетом в центре города. С ним соседствовал особняк доктора Ньютона, к помощи которого ему пришлось обратиться, когда Питер и Фрэнк заболели в последний раз, а также дома аптекаря Темпла и бакалейщика Стаутмейера,