Путешествие в сакральный Египет - Поль Брантон

Когда-то у этого зала для массовых молений была крыша и мощеный пол; но теперь крышей ему служит бездонная синева неба, а пол заменяет беспорядочное месиво из земли, песка, камней и сорняков. Когда крыша еще была на своем месте, в зале должен был царить полумрак, поскольку единственным источником света здесь были забранные каменными решетками окна над центральным проходом, едва пропускавшие солнечные лучи. Но тяжелая крыша обвалилась, разбившись на сотню осколков, от которых сейчас мало что осталось.

Хотя широкие и мощные колонны явно стоят слишком близко друг к другу, никому не приходило в голову критиковать за это древних зодчих. Ведь более свободная расстановка колонн позволяла бы держать в поле зрения гораздо большее пространство храма, а древние, как известно, заботились прежде всего о символизме, а уж потом об архитектурном изяществе.

Каждая колонна была щедро украшена резными узорами и увенчана массивным каменным бутоном или же изображением цветка, имеющего форму колокола. Идеально круглые поверхности колонн были сплошь покрыты цветными фресками и иероглифическими надписями. Точно такие же украшения были на стенах и на архитравах. В картинах были запечатлены сюжеты из жизни египетских богов и царей. Их краски совсем не потускнели от времени.

Я узнал некоторых из нарисованных персонажей и кое-какие имена, заключенные в продолговатые картуши. Фараон Сети молится в присутствии бога Тота под священным деревом Гелиополя, гонит побежденных хеттов перед своей победоносной колесницей, вывозит могучие кедровые деревья из далекого Ливана, чтобы они служили древками для флагов в его храмах, и с триумфом возвращается в свою родную страну. Там было много и других персонажей; некоторые — полуобнаженные, некоторые — богато одетые, но всех их отличало напряженно-отрешенное выражение лица, присущее многим представителям этого народа. На южной стене вмурованная в кирпич каменная стела повествовала языком иероглифов о самом древнем из известных официальных договоров, заключенном Рамсесом Великим — «доблестным, сыном Сети I, великим правителем Египта» и хеттским царем Хетесаром — «сыном Мересара, великим вождем Хеты» (как его называют в тексте). Договор заканчивался оптимистичной фразой: «Добрый союз мира и братства, утверждающий вечный мир между ними».

Я вышел в узкий открытый дворик, где одиноко стоящий массивный обелиск указывал в небо своим пирамидальным пальцем, отбрасывая на землю лиловую тень. На нем красовался царский картуш его создателя Тутмоса I в окружении трех вертикальных рядов иероглифов. «Гор, Любимый Истиной, Царь Верхнего и Нижнего Египта, Амон. Он воздвиг этот монумент в честь своего отца Амона-Ра — Правителя Двух Стран, установив для него два великих обелиска перед двойным фасадом», — так переводится один из фрагментов этой надписи. Все то же безграничное преклонение перед богами.

Чуть поодаль, среди руин обвалившейся колоннады возвышается другой обелиск — еще более высокий и внушительный, чем первый, похожий на вырывающийся прямо из-под земли змеиный язык пламени. Высота его составляет почти сотню футов — это второй в мире по величине обелиск. В нижней части этого вертикально установленного монолита из ярко-розового гранита видна горделивая надпись, утверждающая, что его вершина некогда была покрыта золотом и серебром, дабы он был хорошо виден даже на большом расстоянии, и что изготовление этого обелиска и второго, ныне исчезнувшего его собрата и доставка их из Сиены заняли всего лишь семь месяцев. А приказала соорудить этот обелиск женщина, которая была для Египта кем-то вроде королевы Елизаветы или даже более того, — властная Хатшепсут. Она управляла Египтом не по-женски жесткой рукою и даже одевалась временами как мужчина. Эта длинноносая и скуластая женщина возводила огромные обелиски и просторные храмы и отправляла исследовательские экспедиции в дальние страны, сжимая в своей руке скипетр фараонов с силой, не свойственной представительницам ее пола, от которого, впрочем, она отреклась (в социальном аспекте) после смерти своего мужа.

Прочтите ее высокомерную надпись, высеченную иероглифами по всем четырем сторонам основания обелиска:

«Я сидела в своем дворце и размышляла о своем Творце, как вдруг сердце мое приказало мне воздвигнуть для Него два обелиска, вершинами своими устремленные в небо, в величественном колонном зале между двумя огромными пилонами Тутмоса I.

Пусть же тот, кто увидит мои обелиски по прошествии лет, восклицает: «Вот что было сделано ею». По моему приказу была воздвигнута эта вершина, покрытая золотом. Я правлю этой страной как сын Изиды; я могущественна и как сын Нут, когда Солнце покоится в Утренней Ладье и пребывает в Вечерней Ладье. И да пребудут они вечно, как Северная звезда. Поистине, Мое Величество украсило два эти обелиска золотом ради Отца моего Амона и из любви к нему, дабы увековечить его имя; и да стоят они вечно в пределах этого Храма. Они сделаны из одного цельного куска гранита, и нет в них ни частей, ни сочленений».

* * *

Я направился к огромным воротам, построенным вторым царем из династии Птолемеев и некогда ведшим к храму Мут, но теперь выводящим прямо в окруженные пальмовыми деревьями поля.

Невозможно было отвести взгляд от их совершенных очертаний и щедро украшенной поверхности. Их свод венчало скульптурное изображение крылатого Солнца (по представлениям древних — оберег, не допускающий проникновения в храм темных сил).

В прямоугольной красной комнате я устало прислонился к стене, на которой было выведено имя Филиппа Македонского (прекрасно сохраненную бережливой египетской землей монету с его изображением я нашел на следующий день в десяти милях от этого места).

Я пробирался сквозь заброшенные дворы мимо разрушенных святилищ Карнака; мимо серых осыпающихся стен, покрытых скульптурными рельефами; мимо святилищ из розового гранита, давно лишившихся своих статуй, изображавших египетских богов и богинь; обходя нагромождения разбитых каменных блоков. Погруженный в свои мысли, я шел по широкой неровной дороге, которая когда-то была зданием — но здание уже давно обвалилось и со временем вовсе исчезло. Предо мной лежало настоящее кладбище искалеченных Сфинксов и идолов с головами львиц. С опаской обходя кусты колючей ежевики, в изобилии произраставшей в разрушенном зале Тутмоса III, я добрался до едва сохранившегося святилища в дальнем его конце и остановился, задумавшись, под его низким архитравом. Какие цари гордо шествовали через этот зал, оставляя на его колоннах и стенах описания своих побед, и где сейчас эти цари? Бородатые лица Тутмоса, Аменхотепа, Сети, Рамсеса, Тутанхамона и Птолемея вереницей промелькнули перед моим мысленным взором и вновь растворились в воздухе. Оправдана ли была их гордость, — подумалось мне, — если всем их творениям все равно суждено было обратиться в пыль? Не разумнее ли было идти по жизни скромно и тихо, никогда не забывая о том, что всем, чем мы владеем, мы обязаны исключительно благоволению высших сил?

Когда моя прогулка по этому городу разрушенных храмов наконец подошла к концу, Солнце уже близилось к закату; подобно змее, выползающей из корзины на зов своего заклинателя, на землю надвигались сумерки.

Один из царей двадцать второй династии решил обнести все храмы Карнака окружной стеной из сырцового кирпича, и когда работа была закончена, общая протяженность стены составила полторы мили. Карнак — эго сага в камне, эпос о титаническом труде и неотвратимом разрушении, почти уничтоженная временем, но все же бессмертная слава!

Я подождал до тех пор, пока над горизонтом не разлился, блистая всеми оттенками от золотисто-желтого до ярко-красного, подобно ослепительному трепещущему нимбу над головой ангела, живописный, хотя и скоротечный, закат, и отправился восвояси. Грандиозная панорама пустынной равнины с переливающимися в лучах заходящего Солнца всеми цветами спектра древними развалинами заставила меня на миг замереть на месте от восторга.

Снова и снова возвращался я в Карнак, чередуя серьезные исследования с обычными увеселительными прогулками, и каждый новый день неизменно обогащал меня какими-нибудь необычными фактами и неизгладимыми впечатлениями. Очарование Карнака охватывает вас постепенно, как наползающий от реки туман — его начинаешь замечать только тогда, когда он уже со всех сторон окружил вас. Люди не слишком утонченные и чувствительные, пожалуй, не увидят здесь ничего, кроме полуразвалившихся храмов, разбросанных кирпичей, камней, пыли и засохшего строительного раствора. Тем хуже для них! Но многие души при виде этих величественных развалин пришли бы в благоговейный трепет, ощутив их красоту и достоинство даже в их нынешнем плачевном состоянии.