Игра ангела - Карлос Сафон

Валера сжался в кресле, явно почувствовав себя неуютно.

— Сеньор Мартин, не поймите меня превратно, но как семейный адвокат я, помимо прочего, обязан хранить секреты. Причины очевидны. Прошло много времени, но мне не хотелось бы, чтобы вы теперь бередили старые раны, что не приведет ни к чему хорошему.

— Я отдаю себе в том отчет.

Адвокат пытливо посмотрел на меня.

— Вы сказали, что нашли книгу? — переспросил он.

— Да… рукопись. Возможно, это пустяки.

— Возможно, и нет. Чему посвящен труд?

— Пожалуй, теологии.

Валера кивнул.

— Вы удивлены? — спросил я.

— Нет. Напротив. Дон Диего считался авторитетом в области истории религии. Человеком ученым. В этом доме о нем до сих пор вспоминают с теплотой. Скажите, а какие конкретно аспекты сделки по приобретению недвижимости вы хотели выяснить?

— Думаю, вы уже немало мне помогли, сеньор Валера. Мне не хотелось бы и дальше отнимать у вас время.

Адвокат выслушал мой ответ с облегчением.

— Это ведь дом, правильно? — спросил он.

— Да, место странное, — согласился я.

— Припоминаю, что в молодости я был там один раз, вскоре после того как дон Диего его купил.

— А вы знаете, почему он его купил?

— Он говорил, что дом завораживал его с юных лет и его не оставляла мысль, что ему понравилось бы там жить. Как это похоже на дона Диего. В чем-то он иногда походил на ребенка и был готов отдать все за призрачную иллюзию.

Я не вымолвил ни звука.

— Вы хорошо себя чувствуете?

— Превосходно. А вам известно что-нибудь о владельце, у которого сеньор Марласка купил дом? О некоем Бернабе Массоте?

— Индеец. Никогда не задерживался дольше одного часа в этом доме. Он купил его, когда вернулся с Кубы, и годами дом пустовал. Массот не объяснял причин. Сам он поселился на вилле, построенной близ Аренис-де-Мар. А тот особняк продал за два реала. И ничего не хотел о нем слышать.

— А кому дом принадлежал до него?

— Кажется, там жил священник. Иезуит. Я не уверен. Мой отец занимался делами дона Диего и после его смерти уничтожил все архивы.

— Почему же он так поступил?

— Именно потому, о чем я вам рассказывал. Чтобы избежать слухов и в память о своем друге, я полагаю. Но в действительности он никогда мне не говорил о причинах. Мой отец не был склонен объяснять свои действия. Наверное, у него имелись свои мотивы. Несомненно, благие мотивы. Дон Диего был его близким другом, а не только компаньоном, и всю историю отец переживал очень болезненно.

— А что случилось с иезуитом?

— По-моему, у него возникли дисциплинарные проблемы в ордене. Он дружил с Жасинтом Вердагером и вроде бы оказался замешан в какие-то их делишки, ну вы понимаете.

— Экзорцизм.

— Слухи.

— Как мог позволить себе подобный дом иезуит, изгнанный из ордена?

Валера опять пожал плечами, и я подумал, что вычерпал сосуд до дна.

— Я охотно сделал бы для вас больше, сеньор Мартин, но мне нечего добавить. Честное слово.

— Спасибо, что уделили мне время, сеньор Валера.

Адвокат кивнул и нажал кнопку звонка на письменном столе. Секретарша, принимавшая меня вначале, появилась на пороге. Валера подал мне руку, и я пожал ее.

— Сеньор Мартин уходит. Проводите, Маргарита.

Секретарша наклонила голову и пошла впереди. Прежде чем покинуть кабинет, я оглянулся и посмотрел на адвоката, одолеваемого унынием под портретом отца. Я последовал за Маргаритой к выходу и в тот самый момент, когда она уже закрывала за мной дверь, обернулся и одарил ее невиннейшей из улыбок.

— Простите. Адвокат Валера дал мне адрес сеньоры Марласки, но я сейчас вдруг засомневался, что правильно запомнил номер дома…

Маргарита вздохнула, всей душой желая избавиться от меня.

— Тринадцать. Шоссе Вальвидрера, номер тринадцать.

— Конечно.

— Всего доброго, — сказала Маргарита.

Я не успел попрощаться в ответ — дверь захлопнулась у меня перед носом, величественная и несокрушимая, как Гроб Господень.

Возвратившись в дом с башней, я другими глазами увидел место, бывшее моим очагом и местом ссылки долгие и долгие годы. Когда я проходил через портал, у меня возникло ощущение, будто я ступаю в пасть существа из камня и тени. Поднимаясь по парадной лестнице, я словно углублялся в его нутро. Открыв дверь на первый этаж, я очутился в знакомом длинном и темном коридоре, конец которого терялся в полумраке и впервые он представился мне преддверием разума, недоверчивого и ядовитого. В глубине, на фоне алого сияния заката, сочившегося с галереи, я различил силуэт приближавшейся ко мне Исабеллы. Я закрыл дверь и зажег свет в прихожей.

Исабелла оделась, как утонченная сеньорита, сделала прическу и накрасилась, отчего стала выглядеть лет на десять старше.

— Ты очень красива и элегантна, — холодно заметил я.

— Почти как девушка вашего возраста, не так ли? Вам нравится платье?

— Где ты его взяла?

— В одном из кофров в дальней комнате. Наверное, оно принадлежало Ирене Сабино. Как вам? Оно хорошо на мне сидит?

— Я просил тебя договориться, чтобы все вещи забрали.

— Я пыталась. Утром я ходила в приходскую церковь, но мне сказали, что они не могут прийти и что-то взять, но если мы хотим, то можем принести сами.

Я безмолвно смотрел на нее.

— Это правда, — сказала она.

— Сними это и положи на место. И умойся. Ты выглядишь…

— Дешевкой? — закончила Исабелла.

Вздохнув, я покачал головой:

— Нет. Ты никогда не будешь выглядеть дешевкой, Исабелла.

— Конечно. Именно поэтому я вам так не нравлюсь, — пробормотала она, повернувшись и направляясь в свою комнату.

— Исабелла, — позвал я.

Она проигнорировала меня и вошла в спальню.

— Исабелла, — повторил я, повысив голос.

Она метнула в меня сердитый взгляд и громко хлопнула дверью. Я услышал, как она возится в спальне, подошел к двери и постучал. Отклика не последовало. Я постучал снова. Безрезультатно. Я открыл дверь и обнаружил, что девушка собирает немногочисленные пожитки, которые принесла с собой, и укладывает их в сумку.

— Что ты делаешь? — спросил я.

— Ухожу, вот что я делаю. Ухожу и оставляю вас с миром. Или войной, так как с вами ничего нельзя знать заранее.

— Можно узнать, куда ты собралась?

— Какое вам дело? Это вопрос риторический или иронический? Вам, конечно, все равно, но поскольку я умственно отсталая, то не способна заметить разницу.

— Исабелла, погоди минутку и…

— Не беспокойтесь за платье, я его сейчас сниму. И охотно верну вам письменный прибор. Я им не пользовалась, и он мне не нравится. Безвкусная безделушка для маленькой девочки.

Я приблизился к ней и положил руку на плечо.

Она резко отпрянула, словно от прикосновения змеи.

— Не дотрагивайтесь до меня.

Я молча ретировался к двери. У Исабеллы дрожали руки и губы.

— Исабелла, прости меня. Пожалуйста. Я не хотел тебя обидеть.

Она посмотрела на меня с горькой улыбкой и слезами на глазах.

— Вы только этим и занимались. С тех пор, как я переступила порог вашего дома. Вы только и делали, что оскорбляли меня и относились так, словно я убогая идиотка, которая ничего не понимает.

— Прости, — повторил я. — Оставь в покое вещи. Ты не уходишь.

— Почему же?

— Потому что я тебя очень прошу.

— Если вам нужны сочувствие и милосердие, можете поискать их в другом месте.

— Дело не в милосердии или сочувствии, если только ты не испытываешь его. Я прошу тебя остаться потому, что идиот я и я не хочу быть один. Я не могу быть один.

— Как мило. Всегда думаете о других. Купите собаку.

Она уронила сумку на кровать и повернулась ко мне лицом, вытирая слезы и пылая долго копившимся гневом. Я сглотнул.

— Раз уж мы играем в игру «говорить правду», позвольте вам сказать, что вы всегда будете одиноким. Вы останетесь одиноким потому, что не способны ни любить, ни сопереживать. Вы похожи на этот дом, от которого у меня мурашки бегут по спине. Меня не удивляет, что ваша прекрасная дама оставила вас с носом, да и все остальные тоже. Вы не умеете любить сами и не позволяете любить себя.

Я смотрел на нее, совершенно раздавленный. Она била наотмашь, не думая, куда попадают удары. Я пытался что-то сказать, но у меня получался лишь беспомощный лепет.

— Тебе действительно не понравился письменный прибор? — сумел выдавить я наконец.

Исабелла в изнеможении закатила глаза.

— Не нужно смотреть на меня с видом побитой собаки. Я, конечно, дура, но не настолько.

Я стоял молча, прислонившись к дверному косяку.

Исабелла поглядывала на меня недоверчиво и сочувственно.

— Я не хотела говорить такое о вашей подруге, о той, с фотографии. Извините, — пробормотала она.