Маршрут: Ноль - Mrs. Mracopisec

— Довольно, — сказал я и, неумело, как в детстве, попытался остановить фильм рукой. На пальцах осталась тёплая сажа — отпечаток от горелой эмульсии. Экран дрогнул, в углу кадра вспухло солнечное пятно — пересвет, ленточный ожог.

Проектор взвыл — и… смолк. Бобины закрутились по инерции и остановились. В зале стало слышно, как дышит пыль.

Тишина продлилась ровно столько, сколько нужно, чтобы я обрадовался. Потом в углу щёлкнула камера — моя. Красная точка брызнула светом ярче лампы проектора. Я обернулся: объектив смотрел мне в глаза, и в глазах моих я увидел кадр — я стою между экраном и пустотой. Камера писала не фильм, а меня, смотрящего на фильм.

— Ловко, — сказал я углу. — Снять зрителя — лучший способ продлить сеанс.

На стене, рядом с надписью «Ты — только воспоминание», тонким шрифтом проступили ещё слова. Я подошёл. Чёрный мел выводил фразу неторопливо, как рука в дневнике:

«Но и воспоминания выбирают — кем остаться.»

— Хорошо, — выдохнул я. — Тогда так. Я не буду ломать плёнку. Я сменю точку зрения.

Я вернулся к проектору, осторожно провёл плёнку на один зубец назад, чуть сместил фокус — не на лицах, а на пространстве между ними: на пустом месте за плечом матери, на тени рядом с отцом, на промежутке дороги до столкновения. И включил.

Картина стала другой. В тех местах, где раньше всё было забито чужими лицами, вдруг отворились окна. В окне кухни — ветер, который приносит запах мокрого асфальта; в окне палаты — голубая полоска неба вне даты; на трассе — детская мелочь: фантик, который я в реальности не мог помнить. Сцены перестали быть «про меня» — они стали с моим участием.

И финальный отрезок — 2024 год, обочина, снег — впервые не упёрся в мою спину. Я увидел секунду до: как я притормаживаю и сомневаюсь; как Ольга, ещё не увиденная мной, уже подняла взгляд; как между нами лежит тонкий ноль — расстояние, которое можно либо заполнить «сюжетом», либо пустить свет.

— Вот, — сказал я проектору, хотя говорил себе. — Не петля. Переход.

Слева раздался мягкий шаг. Я не оборачивался — знал, кто это. Голос отца прозвучал почти весело — так он говорил, когда замок в сарае наконец поддавался:

— Сынок, хватит бегать. Смотри, как идёшь.

— Смотрю, — ответил я, и в этот момент экран растворился — не в темноте, а в свете. Свет не слепил — он будто уступил мне место.

Я сделал шаг назад, к ряду кресел. Камера в углу тихо шуршала — и я понял, что больше не хочу выключать её. Пусть снимает. Пусть останется свидетель моего выбора.

— Ты — только воспоминание, — прочёл я ещё раз на стене и добавил мелом под строкой:

«И я выбираю — жить.»

Мел скрипнул; буквы вышли кривые, но мои. В ответ проектор покорно провернул плёнку на следующую отметку. На экране чужие лица не исчезли — но перестали претендовать. Это были просто лица, через которые проходит свет.

И в финальном кадре 2024-го я увидел, как моя рука не торопится тянуться к ручке двери. Как я вдыхаю и слышу, что говорю не «поехали», а «здравствуй». Ольга улыбается — не по сценарию, а по-человечески.

Я улыбнулся ей в ответ — через экран, через комнату, через всё это световое месиво — и впервые за весь фильм не почувствовал, что со мной играют. Теперь я задавал ритм.

Камера в углу кивнула красной точкой. Я кивнул в ответ.

— Ладно, — сказал я. — Давайте без аплодисментов. Впереди ещё сцены.

Экран ещё держал свет, но я уже чувствовал: плёнка подходит к концу. Бобины вращались тяжелее, лента дёргалась, как дыхание умирающего. В каждом рывке был слышен хрип, словно сам проектор пытался предупредить: «Это последний дубль».

Я сел в кресло первого ряда. Не потому что устал — потому что хотел увидеть, чем всё это закончится.

На полотне мелькали знакомые сцены, только теперь они были не чужими — мои, очищенные от наложенных лиц. Я видел, как маленький Марк катил велосипед по двору и впервые упал, расшибив коленку. Мать подошла и подняла его — и это была его мать, настоящая. Я почувствовал запах йода, услышал её голос, тёплый и усталый:

— Держись, сынок, всё пройдёт.

Следующий кадр — отец. Он учит меня держать руль «Волги», хотя я едва доставал ногами до педалей. Его рука крепко лежала на моей, и впервые за всё это время я понял, что отец действительно был рядом, а не только тенью в зеркале.

Плёнка трещала, но продолжала идти.

Кадры ускорились: первая любовь, первая ссора, первая смерть. Всё сжалось в короткие вспышки. Но между ними — пустоты. Секунды, которые никогда не фиксировались ни на камеру, ни в памяти: запах кофе на кухне, синий свет телевизора ночью, шёпот дождя по крыше. Я понял, что именно эти пустоты и были настоящим.

В конце ленты снова появилась трасса 2024 года. Я подъезжаю к обочине, и там — Ольга. Но теперь сцена шла иначе. Она смотрела на меня не как на жетву, не как на объект эксперимента, а как на равного. В её взгляде не было загадки, только ожидание.

Я видел, как открываю дверь, но не слышал слов. Экран погас.

В зале стало тихо. Проектор остановился. Бобины зависли.

Я поднялся и подошёл к камере в углу. Красный индикатор горел ровно, спокойно, будто ждал команды. Я наклонился ближе и посмотрел прямо в объектив.

— Запиши это, — сказал я. — Я не тень и не воспоминание. Я — выбор.

И в тот миг на стене под надписью «Ты — только воспоминание» появилась новая строка, выцарапанная словно моей собственной рукой:

«Выбор и есть жизнь.»

Я вздрогнул, но не от страха — от облегчения.

Экран вспыхнул ещё раз. Но теперь он не показывал сцены. На белом полотне появилось зеркало. В нём — я, настоящий, без монтажа, без наложенных масок. Я стоял там, в той же позе, и смотрел сам себе в глаза. Ни петли, ни чистилища. Только я и отражение.

Отражение вдруг улыбнулось. Не издевательски, не обречённо — по-человечески. И я понял: это тот момент, когда можно уйти.

Я сделал шаг вперёд и коснулся экрана. Он больше не сопротивлялся — распахнулся, как дверь.

За ним не было ни трассы, ни больницы, ни коридора зеркал. Только свет. Чистый, тёплый, бесконечный свет.

Я вдохнул. И впервые за