Отзвуки времен - Андрей Васильев

что это так. Женя, Москва очень старый город, потому безобидность и безопасность парка определяет не то, что в нем происходит сейчас. Все зависит от того, что творилось на этих землях раньше. Вот упомянутые «Сокольники» — там все просто. Когда-то там стоял лес, богатый дичью, на которую с удовольствием охотились цари из первых Романовых. А охота была в те времена какая?

— Соколиная? — предположил Нифонтов.

— Именно. После дичь перевели, лес проредили, превратив его в парк, осталось от былых времен только название, и слава богу, что только оно. А вот Кузьминки — другое дело. Место славное, знатное, с историей, которую только копни, и такое оттуда полезет!

— Например? — заинтересовалась Женька.

— Например? — Ровнин привычным жестом достал из ящика стола трубку и пачку табаку — Да вот хоть бы. В преславном восемнадцатом веке земли эти, как верно заметил Коля, принадлежали роду Голицыных. Собственно, они их облагородили, создали систему прудов, нынешняя планировка парковой зоны тоже, отчасти, дело их рук. То есть уже тогда Кузьминки считались одним из красивейших подмосковных имений. А особенно привлекательно оно смотрелось в ночное время. Резонный вопрос — да кто его ночью видел? Ночью люди по домам сидят. Но — фигу с два, не в нашем случае. Знаете, какое прозвище в свете носила одна из владелиц этой красоты, а именно Авдотья Ивановна Голицына, урождённая Измайлова? «Рrincesse Nocturne». Или, как вариант, «полуночная княгиня». Она жила ночью, а днем спала. По официальной версии, так она пыталась уйти от судьбы. Дескать, девица Ленорман предсказала ей, что Смерть придет в ночи, когда та будет спать, потому княгиня решила, что отныне темное время суток она всегда будет проводить в веселии и удовольствиях. По этой самой причине с началом ночи у поместья Голицыных и здесь, в Москве, в Кузьминках, и в Петербурге, от карет не протолкнуться было. Они то там, то тут ведь жили. Так что night party не сегодня придуманы. Причем, по слухам, иные забавы на этих «ночниках» были более чем двусмысленны, и я сейчас не о половых излишествах речь веду, хотя, конечно, и без них наверняка не обходилось. Ну, не просто же так Карамзин, очень и очень сведущий в тонких материях человек, дал княгине Авдотье прозвище «Пифия»? «Пифия»! Как тонко, как многозначительно. Опять же — под конец жизни она ударилась в религию со страшной силой, значит было, что замаливать. Впрочем, память о Авдотье Ивановне в веках осталась хорошая, светлая. Была княгиня просветительница, меценат и патриотка в лучшем значении этого слова. А еще в нее Пушкин был влюблен.

— Последнее вообще ни разу не показатель — критически отметила Мезенцева — Мне в школе рассказывали, что солнце русской поэзии влюблялось во все, что движется. Да и к парку это отношения никакого не имеет.

— И то верно — утрамбовал табак пальцем Олег Георгиевич — А вот тебе история из совсем недавнего прошлого. В двадцатых годах именно там, в Кузьминках, бактериологическое и химическое оружие массового поражения испытывали, в условиях, близких к боевым. Иприт, фосген, хлор. Так сказать — вся палитра боевой химии в действии.

— Прямо в городе? — аж рот от удивления открыла девушка — Вот так запросто?

— Ну, во-первых, тогда это был еще не город. Во-вторых, тогда к подобным вещам относились проще — пояснил ей начальник — Не любили отдалять испытания от складов, с целью экономии рабочего времени. Там же и отходы в землю закапывали. Два в одном, так сказать. Вот так и появилась в Кузьминках территория под названием «Лес жары», в котором лично я никому не посоветую собирать грибы и ягоды. Гулять по тропинкам — сколько угодно. Но не более того. Там ведь до сих до сих пор в земле чего только не лежит. И кого — тоже.

— Надеюсь, нам не надо будет чего-то такое выкапывать? — обеспокоилась Мезенцева.

— Нет-нет — благодушно отмахнулся от нее начальник, а после щелкнул зажигалкой — У вас все проще. Вы нынче вечерком сведете знакомство с одной из легенд Кузьминок, а именно с некоей Аграфеной Завалихиной, той самой, которую наш Тит Титыч Груней зовет.

— Судя по тому, что они пусть даже косвенно, но знакомы, Груня эта давно не сильно жива — предположил Николай — Она кто? Вурдалачка?

— Нет, ведьма — пыхнул трубкой Ровнин — Но не профессиональная, а, назовем это так, любитель. Может, потому она и задержалась на нашем пласте бытия. Ладно, тут надо по порядку. Лет сто пятьдесят с гаком назад девица Аграфена, служившая в барском поместье, крепко втрескалась в одного парня. Он там же обретался, при конюше обитал. Красивая пара была, наверное. Ну, конюха я сам не видал, но Груня и правда хороша собой невероятно. Да сами чуть позже убедитесь.

— И? — поторопила его Мезенцева.

— А дальше все банально — у него любовь за зиму прошла, у нее нет. Он по весне с новой барышней что не вечер, вокруг прудов круги нарезает, предыдущая в подушку плачет. И все бы ничего, да Груня наша природной ведьмой оказалась, потомственной, что дело и решило. Там же некоторые возможности при сильном эмоциональном всплеске сами по себе активизируются, причем не самые лучшие, из числа тех, которые не на пользу людям направлены. Нет, сначала она пробовала, скажем так, добром вопрос решить. Привороты, заговоры, прочий ассортимент. Но не сработало ничего, вот какая штука. Может, и правда эти двое половинками одного целого оказались, такое иногда случается. Если люди друг другу предназначены судьбой, то их никаким заговором в стороны не растащишь, здесь только смерть может помешать. Вот тогда и появилось в Кузьминках знаменитое «дерево повешенных», он же «вяз самоубийц». Именно на нем повесилась коварная разлучница, когда узнала, что ее избранник одним днем сгорел от лихорадки.

— А он не сгорел? — хитро прищурилась Женька — Да?

— Смекалиста — снова пыхнул дымком Ровнин — Молодец. Вестимо, не сгорел. Знай себе работал на конюшне, чего ему сделается? Но для Груни, конечно, лучше, если бы оно все наоборот было. Когда любвеобильный конюх проведал что к чему, он долго думать не стал. Народ тогда был порешительней, чем сейчас, потому в гневе особо не раздумывал о том, кто что скажет и каким боком что выйдет. Короче — повесил парень свою бывшую на том же самом вязе, после чего задал из Москвы стрекача, куда подальше от боли воспоминаний и от следователей уголовной полиции. Думаю, он на Дон подался. Там простор. Там воля.

— А Груня-то