Избранные произведения - Пауль Хейзе

бы с тем, что ты ни за что ни про что, без малейшего повода разругала наших самых преданных, самых дельных кельнерш.

— Ну, иди, иди же! — зашипела она. — Ступай, обними и зацелуй своих милых, дорогих кельнерш. Иди! Чего ждешь? Я тебе не стану мешать. Сдаю свои позиции. Я ведь уже и без того стала лишней, с тех пор как почтенный господин лейтенант, кажется, начал командовать в доме.

— Я ни в коем случае не требую, чтобы ты сдала свои позиции, — сказал Конрад. — Напротив, мы благодарны тебе за то, что ты с твоим опытом помогаешь нам, и умеем по достоинству оценить твою поддержку. Но никак не возьму в толк, зачем тебе вздумалось оскорблять кельнерш.

Но тетушка упрямо настаивала на отъезде.

— Я уеду, уеду. Можешь не уговаривать. Я уже ухожу и мигом упакую свой маленький саквояж.

И в самом деле тетушка поковыляла к двери. И тут вдруг он, взрослый, сильный мужчина, самостоятельный человек, солдат и гражданин с правом голоса, словно несчастный школьник, которому учитель грозит пожаловаться родителям, ощутил страх перед маленькой, сгорбленной, дряхлой тетушкой, жуткий, ужасающий страх.

Он встал и оробело пошел вслед за нею.

— Тетушка! — униженно умолял он.

— Ах, брось! — тявкнула она. — Твои извинения — что мертвому припарки. К чему искать прошедший день? — И она упрямо засеменила прочь из комнаты в такой спешке, будто ее преследовали.

Девушки, однако, в отместку кричали ей вслед: «Счастливого отъезда! Чтоб ты никогда снова не появлялась!», «Злая ведьма», «Избави нас от всего злого» и тому подобное.

Но Конрад одним движением руки положил конец этим выкрикам. Несмотря ни на что он все-таки любил свою тетушку-ведьму: в его детские годы тетушка Урсула была очень, очень добра к нему.

Еще дрожала дверная ручка, еще глаза всех присутствующих не отрывались от стены, за которой исчезла тетушка, когда тяжелыми слоновьими шагами ввалилась огромная страшная фигура старого хозяина «Павлинов» — однако не из гостиной, а с противоположной стороны, с террасы. Смерив кельнерш взглядом, наводящим ужас, он заревел на них:

— Только и умеете, что жрать, пить, браниться да флиртовать. А о том, чтобы обслужить посетителей, ни одна не думает.

Будто куры, вспугнутые собакой, девушки сломя голову вскочили из-за стола и бросились к ближней двери.

Однако старик преградил им путь. По привычке он хотел топнуть ногой, чтобы решительнее настоять на своем, но сумел сделать это лишь вполсилы, так как нога болела, когда он твердо ступал на нее.

— На этот раз я обслужу гостя сам, раз уж принял заказ, — оборонялся он, превозмогая боль. — Смотрите только, впредь будьте на своих местах.

Расстроенные и растерянные, кельнерши удалились, когда за их спиной на стол был поставлен лакомый пирог.

Катри вначале было поднялась со всеми остальными, но потом передумала, вернулась и стала расхаживать взад- вперед по комнате.

Старик прицепился к ней:

— А вы? Вы себе кажетесь, наверное, чересчур благородной с вашими барскими ожерельями да изнеженными пальчиками.

Она показала в окно:

— Девять кельнерш на одного-единственного тщедушного и обшарпанного деревенского мужичонку — это уж слишком. — И когда старик бросил на нее возмущенный взгляд, она со смехом повертела руками перед его лицом.

— Господин Ребер, я нисколько не боюсь, даже если вы грубиян. У меня дома такой папаша, против которого вы — безобидное дитя.

Он задержал на ней свой взгляд, все более утихомириваясь, хотя и пробурчал про себя что-то непонятное. Наконец одобрительно хмыкнул и тяжелым шагом удалился на террасу, зажав в руках бутылку с вином и рюмку.

Конрад все еще сидел на своем месте. В сторонке, на некотором расстоянии, у окна уселась Катри и принялась барабанить пальцами по подоконнику.

К ним присоединилась Анна. Тихо печальным голосом она отчитывала брата:

— Ах, Конрад! Ну какой же ты злой человек, что ты опять учинил! В довершение ко всему тетушка сидит сейчас у матери, травит ей душу и собирается уехать домой. Она утверждает, будто ты ее выгнал.

— Она говорит неправду, — возразил Конрад.

— Она лжет, — подтвердила Катри.

— Бедный голубок! — пожалела Анна. — Мать велела приготовить его для тебя.

— Что еще за голубок? Для меня? От матери? Где?

Анна указала на поднос, стоявший перед ним.

— Вот, но теперь уже поздно, он остыл.

— Во время обеда мне пришлось заниматься чем угодно, я даже поесть не успел, — уныло заметил Конрад. Потом придвинул к себе поднос и принялся добросовестно поглощать голубя, чтобы доставить удовольствие матери, хотя вовсе не ощущал вкуса еды.

Между тем Анна и Катри, словно подружки, расхаживали по комнате рядышком, обняв друг друга рукой за талию. Обе были похожи на детей, изображающих парадный шаг. Проходя мимо Конрада, они украдкой обменивались взглядами, о чем-то шептались и весело хихикали. Наконец девушки остановились и поцеловались.

— Ну что, тебе тоже хотелось бы? — подразнила Анна, лукаво облизывая губы. Потом приблизилась к брату, повисла у него на плече и прошептала: — Чувствуешь? Тебе больно? Ничего, так тебе и надо. Ты тоже часто причиняешь другим боль. Ладно, целоваться можно, а о женитьбе и речи быть не может.

— О том и во сне мыслей нет, — громко ответил Конрад. — А впрочем, почему бы и нет при определенных условиях?

Она прикрыла ему рот, склонилась над другим плечом и прошептала на ухо:

— У нее нет сердца. — Сказав это, Анна убежала прочь.

Уже за дверью сестра обернулась и крикнула:

— Мне сейчас надо одновременно быть на кухне и в погребе, стеречь отца, успокаивать тетушку, утихомиривать мать, а у меня всего две ноги, два глаза и один рот. Хоть бы матери кто-нибудь доброе словечко сказал!

И вот Конрад и Катри остались одни, молчаливые и смущенные, не зная, как себя вести. Правда, это продолжалось совсем недолго, так как старик уже возвратился с пустой бутылкой, чтобы поставить ее в шкаф. Потом повернулся и пристально посмотрел на сына.

— Сегодня ты, кажется, прирос к столу. Не мешало бы помочь убрать мебель из танцевального зала, вместо того чтобы сиднем сидеть за едой.

— Убирать танцевальный зал? Откуда мне было знать, что сегодня будут танцы, если никто не потрудился сказать мне об этом?

— Неужели надо предварительно нижайше просить разрешения у ясновельможного господина лейтенанта? Разумеется, сегодня будут танцы, как каждый год. Или ты имеешь что-нибудь против?

— Я бы никогда не осмелился на такой шаг.

Отец приблизился к Конраду.

— Никогда бы не осмелился? Так осмелься, никто тебя не съест.

Катри незаметно вышла из комнаты.

— Скажи, — настаивал старик, — скажи только, если способен сказать что-нибудь разумное.