Проклятье Пифоса (ЛП) - Дэвид Эннендейл

— Мы умрем здесь. Даже наше геносемя будет потеряно навсегда, и рота сгинет бесследно. Наша история подходит к концу, и мы не оставим наследия. Но мы не погибнем напрасно! Мы найдем неприятеля и растопчем его в пыль — и, прежде чем обратимся в прах, от нашего врага не останется и воспоминаний, — капитан возвысил голос. — Мы уничтожим его с такой жестокостью, что вырвем из истории! Его прошлое, настоящее и будущее исчезнут!

Мог ли Гальба поверить этим словами? Ощутив, как сердца наполняются гордостью, Антон понял, что да. Он видел, как Аттик непреклонно стоял пред лицом худшей катастрофы, которую смог обрушить на легионеров этот мир. Капитан не оплакивал «Веритас феррум», его просто обуяла ярость, рожденная холодным рассудком. Дурун не собирался сдаваться, и воинам действительно уже нечего было терять. Железным Рукам предстояло сражаться до тех пор, пока враг не сгинет в забытье вместе с ними.

— Вы спросите, как нам повредить неприятелю, которого мы не можем найти, — говорил Аттик. — Задумаетесь, какое безумие заставляет меня воображать погибель врага сейчас, когда ещё не угасли огни крушения нашей последней попытки. Вот оно: если то, что мы пытались уничтожить, защищается с такой силой и яростью, то его важность критична. То, что не удалось с дальней дистанции, мы совершим в ближнем бою. То, что отразило энергетический поток, поддастся иному оружию — даже если мне придется расколоть каждый камень этого порождения ксеносов своими кулаками!

Помолчав, капитан продолжил уже заметно тише.

— Итак, разделите ли вы мое безумие, братья?

И они пошли за Аттиком. Гальба и все остальные взревели и в унисон застучали латными перчатками по болтерам. Да, боевые братья разделяли безумие командира. Да, они готовы были следовать за ним.

«Плоть слаба, — думал Антон. — И пусть она сгинет так, брошенная мною в горнило войны. Пусть сгорит дотла, и останется лишь мощь неудержимой машины».

Позади легионеров собирались сервы, опустошенные, травмированные создания. Гальбе становилось не по себе при мыслях об их дальнейшей судьбе. Слуги не проходили психологической подготовки космодесантников, им был знаком страх смерти, многократно усилившийся за время, проведенное на Пифосе. После гибели корабля для сервов не оставалось ничего, кроме безбрежного ужаса, за которым ждал кошмарный финал, и Антон уже слышал всхлипывания сквозь треск лесного пожара.

— Слуги Десятого легиона, — обратился к ним капитан, — вам выпал самый жестокий удел. Но вы приносили клятвы, и никто не отменял их. Я не стану освобождать вас от службы, но, в благодарность за преданность, сделаю нечто иное, нечто лучшее. Я вооружу всех вас и позволю сражаться рядом с нами. Вы нанесете ответный удар тому, что мучило вас, и будете биться изо всех сил. Вы перенесли тяжкие утраты и горькие страдания, но честь останется с вами до конца, а это уже немало.

Новая пауза.

— Слуги Десятого легиона! Что ответите вы?

— Мы идем! — закричали они в ответ на металлический хрип воина-машины.

— Да, — понизив голос, Аттик заговорил вновь, наполняя воздух электронной дрожью возмездия. — Мы идем. Мы идем крушить.

— Я так понимаю, что вы пойдете без меня, — заявила Эрефрен, обращаясь к капитану, который пришел поговорить с астропатессой после выступления. Ридия слушала речь, стоя в дверях командного модуля, а затем вернулась в свои покои. Сейчас женщина стояла возле трона, не в силах использовать его, но не желая оставлять пост. Она думала о Страссны, о том, ощущал ли навигатор свою полезность в последние секунды жизни.

— У вас иной путь, — отозвался Аттик. — Да и что бы вы сделали с лазвинтовкой в руках?

— Ничего хорошего, — признала Эрефрен.

— Теперь вы — последний астропат роты, — напомнил Дурун. — Хор погиб вместе с кораблем.

— В этой роли я тоже не могу помочь легиону — помехи сейчас даже сильнее обычных.

— Мы пойдем в бой ради вас и очистим путь.

«Но куда и зачем?» — хотела спросить Ридия, но осеклась. Астропатесса не видела смысла в жалобах на судьбу, особенно от себя самой. Позволить беспомощности подать голос значило уступить худшей из слабостей. Аттик был прав, у неё иной путь: легионеры выступали, чтобы сразиться с врагом, суть которого оставалась неизвестной. Возможно, их попытка окажется тщетной, но Железные Руки не будут сидеть, сложа руки, после потери «Веритас феррум». Не будет и она. Пусть 111-я рота не может покинуть Пифос, Ридия Эрефрен остается её астропатом, дар и долг которого — прокладывать мосты через пустоту, превращать расстояния в ничто.

— Благодарю, капитан, — сказала она. — Доброго похода, а я проведу собственную кампанию.

— Я знаю, — с видимым уважением ответил Аттик.

Половину сервов и треть легионеров, объединенных под командованием Дарраса, оставили охранять базу, а все остальные направились в сторону поселения. Впереди двигались «Поборники», над головами кружили «Громовые ястребы» — операция не уступала в масштабе миссии по захвату плат, а если считать вооруженных сервов, следующих по пятам Железных Рук, то даже превосходила её. Кроме того, это задание было более неопределенным, с туманными целями — но зато наполненным отчаянной яростью.

Лазвинтовка начинала выскальзывать из вспотевших ладоней Каншелла, которому приходилось бежать вприпрыжку, чтобы поспеть за космодесантниками. Несмотря на это, пот был холодным. Посмотрев на Танауру, тяжело дышащий Йерун понял, что едва успевает и за ней. Агнес, бывшая намного старше Каншелла, выглядела так, словно могла поддерживать взятый темп весь день.

— Не знаю, смогу ли воспользоваться этой штукой, — сказал ей серв.

— Ты прекрасно знаешь, как с ней обращаться. Нас всех обучали.

— Я никогда не был в бою. А тебе приходилось?

Танаура кивнула.

— Боюсь, что промажу.

— Не спеши, тщательно прицеливайся перед выстрелом. Впрочем, ты все равно не промахнешься, мы же на Пифосе. Оглянись по сторонам.

Йерун так и сделал. Мир вокруг преобразился после падения «Веритас феррум», учиненный им холокост просто выжег джунгли. На несколько километров с обеих сторон осталась только опаленная земля и дымящиеся пеньки. Исчезла давящая зеленая ночь, на её место пришел серо-коричневый день дыма и пепла. Рокочущий рёв ящеров звучал с большего расстояния, чем обычно — чудовища сбежали от огня и не торопились покидать укрытия, выступая на погубленную почву. Только некоторые крупные хищники, поодиночке или парами, проверяли обстановку, оставаясь на средней дистанции от роты и двигаясь параллельно с имперцами. Порой рептилии издавали вызывающий рык, но ближе не подходили. Война ещё не возобновилась, и Танаура была права — по таким тварям, когда они окажутся рядом, промахнуться будет невозможно.

Пламя омыло плато, опалив внешнюю часть стены. Но, если не считать почерневших бревен, частокол остался целым, а поселение, казалось, вообще не затронул огонь. Не видя часовых на стене, Каншелл задался вопросом, выжили колонисты или нет. Серв не мог представить, чтобы кто-то уцелел, оказавшись так близко к тому взрыву, поэтому вид частокола поразил его. И, когда «Поборники» въехали на пологий подъем к вершине плато, ворота деревни открылись.

Рота вступила в поселение, и Йерун, войдя за стену, ошеломленно распахнул глаза. Никто и ничто внутри не пострадало, колонисты стояли там же, где и прошлой ночью, словно вообще не двигались с места. На случившуюся катастрофу указывали только две вещи — едкий смрад в воздухе и то, что возникло в центре плато.

Сначала Каншелл решил, что перед ним воронка от взрыва. Со стороны ворот объект напомнил округлую впадину, но, подойдя ближе вслед за легионерами, окружившими дыру, серв понял, что ошибся. Это была шахта, идеально круглого сечения, с вертикальными стенками. Даже сейчас, рассматривая её, Йерун все ещё считал, что видит результат лэнс-залпа.

Он ошибался и в этом.

Колодец был делом чьих-то рук. Никто не раскапывал его, впадина просто открылась — шахта с резными образами на стенках, огромными, абстрактными формами. Глядя прямо на них, люди видели петли и ломаные линии, которые намекали на руны, но так и не становились ими. Но боковым зрением Каншелл постоянно улавливал движение — нечто свивалось по-змеиному и кишело подобно насекомым. Вверх по колодцу плыли тени, нашептывая знания ужасных ночей. Серв плотно зажмурился, но резные знаки тянулись к нему сквозь закрытые веки, становясь серебряными вспышками во мраке. Они засмеялись, и Йерун раскрыл глаза — мира вокруг хватило, чтобы приглушить хохот.

Но не изгнать его.

В глубины шахты по спирали уходила рампа, выступающая из стен, каменная полоса, достаточно широкая, чтобы вместить двух космодесантников плечом к плечу. Спуск был крутым, и Каншеллу показалось, что, если он ступит на пандус, то немедленно понесется вниз, споткнется и свалится в бездну за край. Камень выглядел гладким, словно мрамор.