Проклятье Пифоса (ЛП) - Дэвид Эннендейл

Верховный жрец отступил на шаг, и, опустившись на колени, положил «Лектицио Дивинитатус» в центре пола. Эта потрепанная, рваная, измятая книга переродилась в средоточении света, став чем-то большим, нежели слова, поучения или символ веры. Теперь серв видел в «Лектицио» одновременно прародителя и порождение сил, действующих за гранью познания. Сама Галактика вращалась вокруг этой книги: всё, что было, что есть, и что будет, отражалось и создавалось на её страницах. Возвышенная радость Йеруна смешивалась с таким же благоговейным ужасом — он был слишком мелок, а смыслы — слишком огромны. Попытавшись приглядеться и понять их всех, Каншелл обратился бы в ничто.

Но так ли это ужасно? Не стало бы это кульминацией жизни серва? Не в этом ли заключалось величайшее из деяний, которые он когда-либо надеялся совершить? Обладала ли хоть каким-то смыслом жизнь в состоянии вечного разочарования?

Жрец снова протянул руки, приглашая Йеруна присоединиться к книге, познать всё, обрести абсолютное откровение. Приняв мгновение в обьятия, Каншелл отдал себя Богу-Императору и шагнул вперед…

Нет, не шагнул. Разум успел отдать команду, нервный импульс достиг ног, но тело утратило целостность и отреагировало слишком медленно. В промежутке между мыслью и действием на ложу опустилась тень, и плавное песнопение отступило пред жестокой, безжалостной какофонией машин.

Рёв машин. Тяжелый грохот сабатонов. Приказы, отдаваемые голосом, в котором не осталось и отзвука человечности.

Паутина света раскололась и угасла, песня умерла, и прежний мир сомкнулся вокруг Каншелла. Задыхаясь от потрясения, серв пошатнулся, сначала из-за слабости в ногах, а затем — когда его задела толпа людей, бегущих из ложи. Колонистов подгонял осуждающий гнев ходячего оружия, что обращалось к ним.

— Вашим суевериям конец, — провозгласил Аттик, — как и моему терпению, как и этой деревне. Всё заканчивается сейчас.

Йерун упал на четвереньки, в голове звенело от ударов бегущих ног. Свернувшись в клубок, серв пытался защититься от них, но вскоре ложа опустела — даже самые истово верующие колонисты поспешили выполнить приказ грозного великана. Не торопились только верховный жрец и Ске Врис: подняв голову, Каншелл увидел, как они проходят мимо нависающего над всеми космодесантника. Послушница уважительно поклонилась Дуруну, но её господин, по-прежнему не снимавший капюшона, шел прямо. Затем оба вышли в ночь, и Йерун остался в ложе наедине с капитаном Железных Рук.

— Мой господин, — прошептал Каншелл, понимавший на самом важном, духовном уровне, что не сделал ничего плохого. Но, в царстве мирских законов и в глазах наиболее бесчувственных легионеров, он нарушил правила. Йерун не просил о пощаде, не собираясь предавать истину своей веры.

К тому же, «прощение» было чуждым понятием для подобных созданий.

— Чем это ты тут занимался, серв? — произнес Аттик низким, ужасным электронным голосом, едва слышимым сквозь доносящееся снаружи рычание моторов.

Каншелл открыл рот, но ничего не ответил — говорить было нечего. Никакая правда, ложь или мольба ничего бы не изменили, с тем же успехом серв мог попытаться предотвратить словами наступление ночи.

В ложу зашел Гальба, остановившись позади Дуруна.

— Капитан, — обратился к нему Антон, — колонисты собраны. Если вы желаете говорить с ними…

Аттик повернулся к сержанту.

— Я не стану говорить с этими идиотами, — ответил Дурун, — а просто скажу, что им нужно делать.

И капитан ушел, забыв о Каншелле — серв был настолько ничтожен, что мог привлечь внимание легионера лишь на несколько секунд.

Гальба, оставшийся в ложе, посмотрел вниз.

— Поднимайся, Йерун.

Каншелл кое-как встал на ноги.

— Что ты здесь делал? — вопрос Антона не был риторическим, сержанта действительно интересовал ответ.

Серв не понимал, в чем заключен истинный смысл «поклонения», пока не познал учений «Лектицио Дивинитатус». Но до этого Йерун испытывал нечто схожее, и объектом его преданности был Гальба. Среди всех Железных Рук на борту «Веритас феррум», только Антон по-настоящему замечал слуг легиона. Сержант не воротил нос от жалких смертных, доброжелательно относился к ним и порой, казалось, даже понимал слабых созданий, которые шныряли кругом, трудясь в недрах великого корабля. По крайней мере, Гальба сочувствовал им.

Каншелл не ответил Аттику, понимая, что это окажется бессмысленным. Зная, что Антон воспримет новую правду из уст серва не более радостно, чем капитан, Йерун также понимал, что не должен ничего скрывать от своего господина.

— Подношение Богу-Императору, — произнес он.

Увидев, как Гальба на мгновение закрыл глаза, Каншелл с удивлением осознал, что космодесантник может выглядеть уставшим. Затем сержант снова посмотрел на слугу, в этот раз со страдальческим выражением лица.

— Я должен наказать тебя. По крайней мере, мне следует объяснить абсурдность твоих действий, указать, что ты прямо нарушил указы Императора и Его пожелания.

— Да, господин сержант.

— Но, думается мне, если ты способен превозмогать здравый смысл до такой степени, что бредовая парадоксальность поклонения существу, которое строжайше запретило считать себя богом, ускользает от тебя… То я не стану тратить время на перечисление твоих менее безумных поступков.

Промолчав, Йерун склонил голову в знак согласия, смирения… и непреклонности.

— Этот культ широко распространился среди сервов?

— Да.

Антон хмыкнул.

— Из-за ночей, должно быть, — пробормотал сержант, скорее говоря с самим собой, а не Каншеллом. — Безотчётный ужас приводит к безотчетной надежде.

Он коротко, тихо и мрачно усмехнулся.

— Йерун, если бы ты знал, сколько подобных вещей творится вокруг… — повернувшись к выходу, Гальба продолжил. — Я не собираюсь тебя наказывать, и, к тому же, — он обвел ложу правой рукой, — всё это скоро закончится.

— Господин сержант? — позвал серв, но Антон уже уходил. Каншелл побежал было следом, но вспомнил о «Лектицио», и бросившись обратно к центру ложи, увидел, что книга исчезла.

Штурмовики и транспортники, готовые к взлету, стояли с опущенными рампами, и к воротам поселения уже прибыли «Поборники». «Мотор ярости», въехавший за частокол, сманеврировал и занял позицию перед «Громовыми ястребами». Всех колонистов, несколько тысяч человек, собрали в центре, словно стадо, а пастухами оказались воины 111-й роты. Пока Аттик забирался на корпус «Мотора ярости», Гальба изучал открывшуюся картину. Сержанту показалось, что он наблюдает за вторжением — по одному слову командира Железные Руки могли бы уничтожить население деревни. Нетерпение капитана вылилось в жестокую эффективность всей операции.

Вокс-динамики на боевых машинах разнесли голос Аттика над толпой. Речь Дуруна словно разорвала ночной воздух; капитан не стал приветствовать слушателей.

— Мы вступили в новую стадию войны, — начал он. — Требуется предпринять решительный шаг, который сделает территорию плато небезопасной. Вас эвакуируют обратно на базу легиона и в её окрестности, до тех пор, пока мы не найдем более подходящего места. На этом всё.

Аттик уже собирался слезть с танка, но тут к нему подошел верховный жрец. Мужчина остановился прямо под орудием «Поборника», направленным на его паству.

— Это место — самое подходящее, — заявил жрец.

— Больше нет.

— Простите, если разгневаю вас, капитан, но мы не согласны. Мы должны остаться здесь.

Глядя на неподвижного Дуруна, Гальба думал, не снесет ли тот голову с плеч смертного за такую наглость. Оказалось, что нет.

— Решение зависит не от вас, — ответил Аттик, — и оно уже принято. Перевозка начинается сейчас.

— Нет.

Казалось, что последующее молчание заглушило шум двигателей.

— Каким образом вы собираетесь противостоять нам? — спросил капитан.

— Очень просто — никуда не пойдем.

Наклонившись с танка, Дурун сгреб жреца за складки бронеплаща и поднял перед собой на вытянутой руке. Смертный висел, не вырываясь и спокойно опустив ноги. Подобное самообладание впечатлило даже Гальбу, испытывавшего в тот момент приток отвращения к непокорной плоти.

— Всё ещё не готов покориться? — спросил Аттик.

— Нет.

— Как видишь, я могу перемещать людей по своей воле. Вы уйдете отсюда.

— Нет, — жрец говорил с трудом, но всё так же горделиво. — Сначала вам придется убить нас.

— Вы погибнете, если останетесь здесь.

— Думаю, что нет.