Фонарь на бизань-мачте - Лажесс Марсель

Вскоре заговорили и о балах, что устраивала госпожа де ла Бурдонне, и о приданом, коим она оделяла невест, и о хлебосольстве нового губернатора. Он не разрешил себе взять концессию, как его предшественники, а купил имение в Грейпфрутах и назвал его «Монплезир». Он приглашал туда погостить главным образом выздоравливающих морских офицеров.

На следующий, восьмой день процесса неожиданно появились первые знаки того события, которое столь решительно повлияло на всю мою жизнь.

Едва нотариус вышел утром из дома, как тут же и возвратился с весьма озабоченным видом. Я хозяйничала на кухне, где находилась со мной госпожа Дюкло. Мы обе были в больших хлопотах, занимаясь приготовлением оленины. Каждые две недели солдаты охотились в окрестностях Порт-Луи и забитую ими дичь разделывали и распределяли по семьям. Это мясо надо было не мешкая либо зажарить, либо засолить, чтобы оно раньше времени не протухло.

— Анна-Мари, Армель! — закричал нотариус, как только ступил в гостиную.

Но так как мы не кинулись на его зов, он пришел в кухню. И вот там-то, с красными от оленьей крови руками, с горстями, полными соли, с прядью волос, упрямо спадающей на глаза, я и узнала о чести, оказанной мне одним поселенцем по имени Матюрен Пондар, который выбрал меня в супруги.

Вначале я онемела, потом овладела собой.

— Не знаю я никакого Матюрена Пондара, в жизни его не видела, — заявила я.

— Да и он, вероятно, вас никогда не видел, — сказал нотариус. — Он берет вас с закрытыми глазами. И вам повезло: он человек серьезный. Уже и название можно присвоить его концессии возле Грейпфрутов. Дом построен, стоит, есть несколько рабов, земли, и довольно обширные, вспаханы, урожай зерновых уберут через три-четыре недели. А не хватает ему, как он давеча мне сказал, только жены в помощь.

— Я не могу выйти замуж за незнакомого, — возразила я.

— Вот выйдете за него замуж и познакомитесь, — засмеялась госпожа Дюкло. — Мне сдается, что между холостяками вы не найдете на острове лучшего мужа. Не правда ли, друг мой?

— Бесспорно, — ответил нотариус. — И уж поверьте, что я позабочусь о вашем контракте. Никто не посмеет сказать, что девушка, жившая в моем доме, вступила в брак без контракта!

— Но почему бы ему не взять в жены Мари Офрей? Ведь и она покамест свободна.

— Уже нет, — возразил нотариус. — Вчера объявился Франсуа Видаль, пекарь. Там тоже я составляю контракт, ну и вас заодно оформим. Вице-префект апостольской церкви назначит день свадьбы.

— Это невозможно, — сказала я. — Мне надо подумать. Дайте мне хотя бы немного времени.

— Зачем? — спросила госпожа Дюкло. — Вы же приехали, чтобы создать семью, вам попался порядочный человек, какой у вас выбор?

— Вы ошибаетесь, выбор есть: я могу вернуться во Францию. Настоятельница приюта предусмотрела подобный случай и передала капитану деньги на обратный путь, если кто-то из нас откажется выйти здесь замуж.

— Вот новость так новость, — разочарованно протянул господин Дюкло. — Но где же сейчас эти деньги, ведь капитан в тюрьме и на нем висят тяжкие обвинения?

— Он должен был их передать вице-префекту. Вопреки указанию настоятельницы, он не вручил их мне, побоявшись возложить на меня такую большую ответственность.

— При чем тут священник? Доверил бы мне эту сумму.

— Но он же не знал вас, друг мой. А почему, Армель, именно вам? Настоятельница как-то особенно вам доверяла? Она вас ставила выше ваших подруг?

— Может быть, думала, что у меня чуть потверже характер.

Мне не хотелось распространяться на эту тему.

— Начинаю и я в это верить, — сказала госпожа Дюкло. — Значит, вы не дадите согласия, пока не увидите Матюрена Пондара?

— Да, это мое условие.

И я начала подготавливать к жарке кусок оленины.

— Неслыханно! — воскликнул нотариус. — Нет, вы сознайтесь, друг мой…

— Уймитесь, — сказала его жена. — Мне бы такой характер!

— Что вы хотите этим сказать?

— Ах, ничего, друг мой, разве вот только, что заседание начнется без вас и мы упустим добрую часть допросов.

Утро прошло без каких-либо происшествий. Покончив с жаркой, я принялась стирать. Рабы Вест-Индской компании каждый день приносили воду из ручья Большой палец и выливали ее в огромные чаны для хозяйственных надобностей. Жизнь в доме нотариуса была заполнена хлопотами, и, вешая простыни на просушку, я впервые подумала, что хорошо бы разделаться с этой нелегкой службой. И предложение, переданное через нотариуса…

Меня охватила страшная усталость. Чего я могла ожидать лучшего, нежели лучшая партия на острове? Если он не жалкий подагрик и не урод… У меня не было ни малейшего желания нянчиться с пожилым господином во время приступов подагры или по гроб своей жизни иметь перед глазами какое-нибудь чудовище! Матюрен Пондар или кто другой, лишь бы он выглядел поприличнее.

Повесив последнюю выстиранную вещь, я подошла к забору. Площадь пересекала госпожа Бельрив, за ней следовала, держа за руку девочку, Мари Офрей. А позади еще топал солдат, тащивший олений окорок. На площади мельтешил народ. Порой люди сталкивались друг с другом, обменивались несколькими словами и расходились. Отчуждение, скука — вот здешняя повседневная жизнь! Чуть более оживленно было у рейда, но из дома нотариуса, зажатого между пекарней и кузницей, порт был едва виден.

Я вернулась домой. Надо было вымыть детей, одеть их, накрыть на стол. Явился нотариус. Матюрена Пондара больше не поминали.

Утреннее заседание оказалось чревато событиями. Капитану и господину Дюмангаро устроили перекрестный допрос. Капитан отвел все поданные на него жалобы, но председатель возобновил обвинения одно за другим, и его вопросы делались все изощреннее.

— Относились ли вы к другим пассажиркам, как к госпоже Фитаман?

— Разумеется. Да, впрочем, разве господин Дюмангаро не говорил, что его жена бывала хозяйкой у меня за столом? Он ведь не стал бы так говорить, чтобы просто похвастать?

Нотариус с женой не уловили скрытой в этом ответе иронии, но я ей порадовалась.

— Господин Дюмангаро и один юнга, Жозеф Дагео, утверждают, что как-то ночью вы играли на флейте в каюте госпожи Фитаман. Это правда?

— После ужина я частенько играл на флейте и делал это на корабле где угодно. Столько же у госпожи Фитаман, сколько в кают-компании или у господина и госпожи Дюмангаро.

— После гибели госпожи Фитаман у вас появились признаки чуть ли не сумасшествия. Пришлось вас обезоружить и приказать двум матросам за вами присматривать. Вы помните это?

— С этим вопросом, отвечу я вам, обратитесь к судовому врачу «Стойкого». Я помню действительно, что господин Дюмангаро тогда забрал мою шпагу, но что-то не припоминаю, чтобы я потерял разум.

— Вы сказали в присутствии господина и госпожи Дюмангаро, что лишились доброго друга и не в силах перенести такого удара судьбы. Это правда?

— Зачем бы я выбрал в наперсники супругов Дюмангаро? Конечно, я сожалел о своем бедном друге, и капитана всегда терзает чувство ответственности, когда у него на борту происходит такое несчастье.

— Вернемся, однако, к вырванной у вас шпаге. Для чего же было господину Дюмангаро ее отбирать, коль скоро вы, несмотря на все свое горе, не имели намерения лишить себя жизни?

— Вернувшись в каюту после этого печального происшествия, я хотел взять свой плащ, висевший на двери с внутренней стороны. Там же висела и шпага, вынутая из ножен. Она упала, и я нагнулся, чтобы ее поднять. Острие шпаги торчало кверху. Господин Дюмангаро, неизвестно зачем последовавший за мной, подскочил и буквально вырвал ее у меня из рук. Он вызвал еще господина Префонтена и судового врача. У меня отобрали к тому же мой пистолет и ружье, чтобы, как заявил господин Дюмангаро, помешать мне покончить с собой. Никакие мои уверения на них не действовали. Потом ко мне приставили двух матросов. А через час вернулся врач. Я валялся на койке, по-прежнему потрясенный этой бедой. Тут я сказал врачу, что лишать меня пистолета, ружья и шпаги совершенно бессмысленно: ведь если бы я и впрямь решил покончить самоубийством, то воспользовался бы двумя бритвами, лежащими в моем ящике. Я их ему показал. Он согласился, что я абсолютно в здравом уме, и мы поднялись с ним вместе на полуют.