По ту сторону огня - Ева Вишнева

от них зависело количество узелков. Участвовали два игрока и наблюдатель: игроки занимали позиции у противоположных концов веревки, наблюдатель вставал по центру и подбрасывал палочки. Выкрашенные в красный и синий, они были устроены так, что легко перекручивались в воздухе и мягко падали на землю, не отскакивая и не ломаясь даже при сильном ударе.

Игрок, на половину которого падала синяя палочка, задавал вопрос, а тот, к кому оказалась ближе красная, отвечал. После спросивший делал выбор – верить или нет в правдивость ответа. Если верил, то позволял другому игроку сделать шаг вперед, к следующему узелку. Если не верил – все оставались на местах. А победителем считался тот, кто ближе всех подошел к центру.

Что же, веревки и палочек у нас не было. Зато я связала друг с другом куски ткани, а палочки заменила костью.

– Будем бросать по очереди. Хоть это и не по правилам, но наблюдателя у нас нет, поэтому придется отходить от узелков. Тот, в чью сторону смотрит целый конец, задает вопросы, у кого обломок – отвечает.

Мы заняли позиции. Я не стала предлагать Диего кидать кость первым, сама начала игру.

В мою сторону кость повернулась гладким концом.

– Почему ты не хотел жениться на моей сестре?

Глаза Диего расширились от удивления, он сказал с легкой усмешкой:

– Значит, мы оба остаемся на месте?

– Почему?

– Мы уже об этом говорили, Энрике, и не раз. Ну что ты еще хочешь услышать?

Да, мы говорили. Но я долго не могла понять, что же меня смущает, а потом догадалась: Диего не раскрыл всю правду. О чем бы его ни попросила Лилия, Диего не стал бы поддерживать переписку, если бы сам не был в ней заинтересован.

При мысли об этом внутри появлялось неприятное жжение. И обида: столько времени прошло, несколько месяцев, растянувшихся в вечность. Диего – первый мужчина, которого я подпустила к себе настолько близко, наплевав на все законы и правила. С которым разделила не только постель, но и кров, еду, одежду, все остальное.

– Ты отказался, даже не встретившись с ней.

– А зачем? Встреча, даже на дружеской ноте, дала бы твоей влюбчивой сестре ложную надежду.

– Ничего она не влюбчивая! – возмутилась я, вспомнив, как холодно общалась Лилия с поклонниками. И с каким щенячьим восторгом те заглядывали ей в глаза, надеясь получить улыбку.

Нет, не прав Диего: моя сестра умела с ювелирной точностью отмерять крупицы тепла и преподносила их так, словно они были бриллиантами. По крайней мере, Ричарду таких крупиц хватало, чтобы раз за разом писать нежные письма без надежды на ответ.

Ричард. Солнечные блики по лбу и скулам, живые тени от волнующихся на ветру веток ивы. Раньше казалось, я его лицо на всю жизнь запомнила, выжгла под веками. А теперь… Наверное, если я встречу Ричарда теперь, то не узнаю.

Впрочем, уже никогда не встречу.

– Привязаться к совершенно незнакомому человеку, – разве не влюбчивость?

– Иногда достаточно одного лишь письма, доброго слова, взгляда. А ты поддерживал переписку. Этого с лихвой хватило: твоих ответов, портрета и всего остального. Только я не понимаю, зачем писать, если равнодушен, если не собираешься…

– Энрике, мы уже об этом говорили. Лилия попросила стать ее другом. Ей было одиноко.

– А каково было тебе? Зачем тебе нужны были эти письма?

Мужчина долго молчал, а затем глубоко вздохнул.

– Хорошо. Твоя взяла. Тогда я безответно любил одну женщину. Теперь довольна?

– Подойди к следующему узлу, – попросила я, снова подняв кость.

Подкинула, едва взглянула на гладкую сторону, спросила:

– Какой она была?

– Хорошенькой. Дурной. Перелетной птичкой с яркими перьями. Манила, привязывала. Наобещала с три короба и вдруг вышла замуж за другого. Я слишком поздно понял, что был игрушкой, мальчишкой на побегушках. А когда понял, испугался того, что захотел сделать.

– Сделать что? – Отчего-то мое сердце забилось гулко, рвано, неожиданно громко.

– Я захотел убить ее мужа, этого чванливого старика. А ее выкрасть, запереть в нашем поместье. Прямо как мой ревнивый отец запер мать, запретив ей выходить на улицу. Помнишь, я рассказывал, как мы проводили время на крыше? Это было единственное место, где она чувствовала себя свободной… Она смеялась в лицо отцу, когда он впадал в ярость, подозревал о любовниках. А когда и я стал исчезать… Отец догадался, что я тоже вовлечен. Что я знаю ее тайну.

Диего открыл глаза. Он выглядел спокойным, только очень усталым, словно несколько дней не спал. И во взгляде мужчины я прочитала: «Ты об этом так хотела узнать? На, получай, раз влезла в душу. Кушай, не подавись». Мне стало стыдно.

– Прости меня, пожалуйста.

– За что?

Смутившись, я пролепетала:

– Я забыла подкинуть кость, прежде чем спросить.

Диего улыбнулся, взгляд его потеплел.

– Ну так кидай.

Я взяла косточку, коротко помолилась богам, чтобы скол на этот раз достался мне. Но они не услышали: перекрутившись в воздухе, кость снова упала гладкой стороной.

Я долго стояла, опустив голову, не решаясь задать вопрос. Когда Диего позвал меня, я лишь пожала плечами. Тогда он сказал:

– Это всего лишь прошлое. Мне не нравится о нем говорить, но ты считаешь это важным, поэтому я не против. На чем я остановился… Ах да. Это я рассказал отцу про крышу.

– Зачем? – Я вскинула голову.

– Он насел на меня. Я вообще-то боялся отца, а в тот день он был особенно страшным. И я сознался. На следующий день лазейка – люк в потолке, пыльный чердак и приставная лестница – все исчезло. Люк был замурован, лестницу я увидел среди мусора. Отец специально подвел, показал. Ухмылялся. А мама с того дня перестала на меня смотреть. Я просил прощения, но она молчала. Обдирал клумбы, приносил ей букеты – она забывала ставить их в воду. А однажды я проснулся посреди ночи от непонятной возни, криков. Помню, как вышел из комнаты, как меня поймал старый слуга – управляющий плантацией. Он, обычно строгий и неприветливый, в тот день был невероятно добр. Носил меня на плечах, предлагал поиграть, развлекал и отвлекал. Но я видел: в доме царит суета, лицо отца стало темным и страшным, у прислуги красные от слез глаза, через ворота то и дело проходят незнакомцы. Я вынудил управляющего все рассказать; и он солгал, что мама сбежала. Тогда я, дурак, искренне обрадовался: видел ведь, как плохо ей было. После я много раз представлял, как она живет в маленьком уютном доме где-то далеко и, улыбаясь, смотрит на звезды. А потом я обнаружил ее могилу у