Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Пфф, не льсти себе. Я давно уже в рядах самых почётных участников этого клуба, — приятная тяжесть мужской ладони исчезла с плеча, и мне не удалось сдержать разочарованного вздоха, очень кстати принятого им насчёт сказанных слов. Сегодня у меня явно какие-то проблемы с самоконтролем, и чем дольше мы находились наедине, тем тяжелее получалось держать себя в руках, поэтому внезапная необходимость вернуться домой должна бы восприниматься как спасение, но… я до слёз хотела задержаться рядом ещё хоть на пару минут.

— Я вообще-то был уверен, что ты обо всём знаешь. И обо мне в том числе. Особенно по степени того высокомерия, с которым ты всегда со мной разговаривала, — он как будто оправдывался, искоса поглядывая на мои недовольно поджатые губы с лёгкой извиняющейся улыбкой. Видимо, проблемы с межличностными взаимодействиями всё же были у обоих, раз никто из нас не мог нормально посмотреть в глаза собеседнику, ограничиваясь лишь какими-то неловкими, исподтишка бросаемыми взглядами.

— Не было никакого высокомерия.

— Было, — как ни в чём не бывало возразил Максим, и улыбка его стала ещё шире.

— Не было! — уверенно парировала я, остановившись под козырьком своего подъезда и принимаясь отряхивать куртку от снега. — И вообще, ты тоже был не особенно дружелюбен. Ты швырнул в меня землёй!

— Ты разбила мне нос и нанесла серьёзную психологическую травму и непоправимый удар по самооценке, — напыщенно-пафосным тоном ответил он и, встав рядом со мной, принялся заботливо вытряхивать завалившиеся внутрь капюшона комки снега. Хотя мне было бы намного проще дышать, если бы Иванов держался на безопасном расстоянии и не давал очередного повода на что-то рассчитывать. — А с землёй… ну, с кем не бывает?

— Со мной, например. И с большинством знакомых мне людей тоже.

— А большинство знакомых мне людей не перепутают коньяк с вином, — хмыкнул он и, судя по всему, именно в этот момент потянулся убрать снежинки с моего затылка. Но я, ошеломлённая услышанным, так резко развернулась к нему лицом, что ладонь прошлась по всем волосам, изрядно взъерошив их.

— Я что, пила вино?

— Нет, текилу. Но ты ведь уже поверила, что это было вино? — Максим принялся очень аккуратными, нежными движениями приглаживать обратно мои волосы, пока я млела от появившегося на его лице по-лисьи хитрого прищура. С ним он выглядел до того опасно-сексуальным, что вместо мыслей в голове оставались только восхищённые протяжные охи.

— Не поверила.

— А я видел, что поверила! — в его голосе отчётливо послышались нотки радости и торжества, на щеках появились те самые ненавистно-обожаемые мной ямочки, и я не заметила, как улыбнулась в ответ, опьянённая щекочущим тёплым чувством внутри, возникшим с мыслью о том, что сейчас он выглядел по-настоящему счастливым.

А потом сама смутилась и испугалась такой реакции и, отдёрнувшись от его ласково поглаживающих меня по голове ладоней, жалобно прошептала:

— Придурок.

Придурок не потому, что нещадно подтрунивал надо мной, а потому, что словно не замечал, как действуют на меня все его незамысловатые дружественно-нейтральные жесты.

— Я приму это за комплимент и знак твоей капитуляции, — пожал плечами окончательно развеселившийся Иванов.

— У нас же перемирие, забыл?

— Забыл, — честно признался он и сконфуженно оглянулся по сторонам. Только тогда я опомнилась и быстро посмотрела на экран телефона: со звонка отца прошло уже восемь минут, и мне надо бы двигаться с нечеловеческой скоростью, чтобы успеть вернуться домой и не подставить его в искренней попытке выгородить меня перед мамой. Видимо, Максим понял всё без лишних слов и очень тихим, непривычно мягким голосом, пробирающимся прямо под кожу, сказал: — До завтра, Полина.

— До завтра, — я приложила ключ к домофону и быстро протиснулась внутрь подъезда, в панике сбегая от желания сделать ещё какую-нибудь непоправимую глупость.

========== Глава 18. Про лихорадку. ==========

Остаток дня я провела с ощущением странного, мучительного трепета, будто каждая клеточка моего тела до сих пор дрожала от внутреннего зноя в ожидании чего-то особенного, пока тело нещадно обдавало декабрьским холодом. Не помог успокоиться ни контрастный душ (в который благодаря папиной лжи пришлось залезть сразу же по возвращении домой), ни многочисленные попытки побольнее ущипнуть себя за руку, чтобы снять это будоражащее наваждение, ни выпитый на ночь чай с ромашкой. Мне было так потрясающе хорошо и одновременно невыносимо плохо.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Большую часть ночи меня лихорадило. Тело нещадно ломило и выкручивало, из-за этого не получалось нормально заснуть: иногда возникало чувство, что я стремительно проваливаюсь сквозь кровать и падаю вниз, и я тут же подскакивала, испуганно хватаясь за край одеяла и чувствуя, как капли ледяного пота стекают по лбу и шее, утопая в растрепавшихся и взмокших насквозь волосах.

Уже под утро я догадалась найти в ванной градусник и убедиться в предположении, внезапно возникшем в переутомлённом мозгу. Тридцать восемь и три.

В другое время я бы испытала облегчение и даже радость от представлявшейся возможности поваляться дома, но тогда, пока я стояла посреди ванной в прилипшей к спине и груди футболке и громко клацая зубами от озноба, меня начинало трясти ещё и от подступающих к горлу неконтролируемых рыданий. Мне казалось, что если я не попаду в гимназию, то все случившиеся накануне события обнулятся, как не сохранённая вовремя миссия в компьютерной игре, а пройти этот уровень заново я бы точно никогда не смогла.

Выпив сразу две таблетки жаропонижающего, я наконец смогла нормально уснуть на все полтора часа, остававшиеся до звонка будильника. А когда встала, о прежнем состоянии напоминали только лёгкое головокружение и оставшийся на столе блистер с призывно опустевшими ячейками.

Я легкомысленно списала всё на слишком острую реакцию на полученный за последние несколько дней стресс в совокупности с лёгкой степенью анемии после месячных, поэтому, напрочь игнорируя подозрительную слабость, собралась и отправилась на уроки, словом не обмолвившись родителям о температуре и вообще постаравшись не попадаться им лишний раз на глаза.

К моему огромному удивлению, по пути мне позвонила Рита с просьбой подождать её в нашем привычном месте встречи. Ну как привычном: том самом дворе, в котором мы пересекались до того, как в жизни подруги появился очаровательно улыбающийся Чанухин, нежным шёпотом цитировавший ей на ушко что-то на французском и решительно взваливший на свои плечи все проблемы с подготовкой к грядущему спектаклю, в том числе бесконечные споры с придирчивой завучем и грозное рявканье на то и дело зарывавшихся учеников, согласившихся выступать перед ожидаемой на праздник коалицией из соседних школ.

Славу нельзя было назвать писаным красавцем, ведь по общей привлекательности черт он явно уступал не только приторному Романову, но даже Иванову, необычайно милому во время редких периодов хорошего настроения. Но рыжие волосы невольно притягивали взгляд, выделяя его в любой толпе, а мощные волны исходившей от него харизмы захватывали и прочно удерживали внимание собеседника, делая его необъяснимо притягательным, с загадочной, слегка опасной аурой непредсказуемого и своенравного человека.

Рядом с Марго они смотрелись настолько гармонично, что порой, завидев их в конце коридора, я не могла оторвать взгляд, любуясь, как эстетически прекрасным кадром из какого-нибудь фильма. Высокий и худой Чанухин с выражением расслабленного превосходства над окружающими на своём лице (что делало его неуловимо похожим на лучшего друга) и хрупкая, вся такая невесомо-эфемерная Рита, словно всегда стоящая немного позади него, так, что лишь круглые светлые глаза торчали поверх мужского плеча, надёжно защищавшего её от всех невзгод.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я смотрела на то, как они изо дня в день обменивались флешками и книгами, а потом — мнениями о прочитанном или просмотренном, и не переставала восхищаться тем, как два человека могли быть полностью на одной волне, буквально с полуслова понимать друг друга. Иногда, когда удавалось вскользь ловить их взгляды друг другу, даже меня пробивало слабым разрядом электричества от того, сколько смысла могли нести в себе несколько секунд между взмахами ресниц. И, если честно, я ощущала что-то отдалённо напоминавшее зависть, ведь Слава казался очень тонкой и романтичной, глубоко чувствующей натурой, способной на красивые жесты и не менее прекрасные слова. Оттого ещё более странным выглядело упорное нежелание признавать существование каких-то отношений между ними и упрямо повторяющееся со стороны и его, и Анохиной «мы просто друзья».