Три килограмма конфет (СИ) - "Нельма"

— Пап, я выйду к девочкам на улицу ненадолго. Телефон с собой! — громко, стараясь прорваться сквозь голоса из включённого в гостиной телевизора, крикнула я, втихаря пробравшись в коридор. Отец только показался в дверном проёме и, возможно, хотел что-то спросить, но я резво схватила с крючка свою куртку и выскользнула в подъезд, радуясь, что подстраховалась и заранее обулась.

Замерев в нерешительности на лестничной площадке, я всё же отправила Максиму сообщение с одним-единственным словом «выхожу», хотя до назначенного времени оставалось ещё почти двадцать минут (у меня всегда плохо получалось просчитывать масштабы чрезмерной пунктуальности мамы, порой приезжающей в нужное место на час раньше необходимого).

Со скоростью умирающей улитки я сползала с четвёртого этажа, по пути отсчитывая ступеньки, чтобы отвлечься от волнения. Судя по ощущениям, внутри живота тоже завелось с десяток улиток, чьё беспрестанное копошение вызывало предательски подступающую к горлу тошноту. И почему я такая трусиха?

Открыв дверь на улицу, я вздрогнула, но вовсе не от внезапно ударившего в лицо по-настоящему зимнего ледяного воздуха с колючими снежинками, а от стоящего в паре шагов от меня Иванова. Он обернулся на противный пикающий звук домофона и, встретившись со мной взглядом, испуганно замер, словно действительно не ожидал меня здесь увидеть.

— Тытакбыстро, — выпалила я, скомкав и без того короткие слова в единый, до неприличия сжёванный набор букв, и тут же отвела взгляд, не в силах долго выдерживать с ним прямой зрительный контакт. Становилось так жарко, что лежащий под ногами снег должен бы был не просто растаять, а испариться с громким шипением и сгустками поднимающегося вверх пара, оставив после себя идеально сухой асфальт.

— Да я… тут… прогуливался, — почти по слогам выдавил из себя Иванов, переминаясь с ноги на ногу и нервно теребя пальцами края карманов на своей куртке. Судя по голосу, он тоже был смущён и совсем не походил на человека, собиравшегося в агрессивно-бескомпромиссной форме высказать мне своё презрение за поведение в последнюю нашу встречу. — Мы так будем разговаривать? — уже более уверенно, почти насмешливо поинтересовался Иванов, и только тогда я поняла, что до сих пор стою в шаге от подъезда и придерживаю рукой распахнутую настежь железную дверь.

Чертыхнувшись про себя и по старой привычке сразу покраснев, я отпустила дверь, только чудом не успевшую стукнуть мне по плечу, ведь навстречу ему я двигалась очень уж маленькими шагами. Максим развернулся и неторопливо зашагал вперёд, постоянно оборачиваясь на меня — видимо, боялся, что передумаю и убегу. А я буравила взглядом сначала его спину, потом затылок, обратив внимание на промокшие волосы и слепившийся от влаги мех на капюшоне куртки.

Снег на улице шёл редкий и вялый, вальяжно-ленивый, будто его еле уговорили показаться, наседая на то, что к середине декабря пора бы напомнить о себе и скором наступлении зимы. Иванову явно пришлось очень долго гулять по такой погоде, чтобы настолько промокнуть, и в голову полезли странные предположения. Не мог же он ждать здесь всё время с первых присланных мне сообщений?

Мы прошли на расположенную прямо напротив моего дома небольшую детскую площадку, огороженную по периметру низким заборчиком и деревьями с широкими, раскидистыми кронами, в летний день отбрасывающими спасительную тень, на стоящие прямо под ними скамейки. С одной из них он как раз быстро смахнул шапочку липкого снега и кивнул мне головой, предлагая присесть.

Забавно, но создавалось ощущение, что Максим знаком с моим районом лучше, чем я сама. Или ему просто по счастливому стечению обстоятельств удалось наугад выбрать именно то место, которое благодаря деревьям и огромному детскому домику оставалось максимально скрытым от глаз случайных прохожих.

— Анохина всё тебе рассказала? — спросил он, стоя прямо передо мной и потому невольно обладая преимуществом в нашем разговоре. Хотя подскочи я со скамейки или даже залезь на неё ногами, всё равно не удалось бы почувствовать себя наравне. Дело ведь совсем не в росте.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Просто рядом с ним я была каким-то совсем ещё несмышлёным, наивным и капризным ребёнком. Я узнала о нём так много нового, отвратительного и ужасного, а всё равно воспринимала как взрослого, серьёзного и — как это по-влюблённому глупо! — очень надёжного человека, которому безоговорочно позволяла взять инициативу на себя.

— Всё, что знала, — аккуратно уточнила я, боясь поднять на него взгляд и не зная, куда себя деть от стыда. Иванов громко, со стоном выдохнул и тоже опустился на скамейку, тут же обхватив голову руками. Этот неожиданный и очень искренний жест отчаяния окончательно выбил меня из равновесия. Руки задрожали. Мне хотелось сделать хоть что-нибудь, лишь бы помочь ему, успокоить, приободрить, показать: я рядом. Вот только останавливало ощущение, что нужно это мне, а не ему.

Повисло тягостное молчание, от которого тело плавилось сильнее, чем в летний изнуряющий зной. И плевать, что зима и щёки щиплет от мороза. Я оказалась категорически не готова к такому развитию разговора, продумав слабенькие попытки оправдаться или противостоять его оскорблениям. Как нелепо: за пару мгновений превратиться из обвиняемого в судью.

— Я такая дура! Если бы я спохватилась раньше и кому-нибудь сказала о планах Наташи, если бы не согласилась с ней пойти… — пылко зашептала я, охотно подставляя себя в качестве мишени для упрёков.

— То она бы всё равно сделала всё, чтобы там оказаться. Сбежала бы одна, украла деньги, в конце концов, продала бы что-нибудь, чтобы их достать, — резко перебил меня Максим, сцепив ладони в замок у себя на коленях и вперившись хмурым взглядом в засыпанные снегом качели. Он задумался на мгновение и, горько усмехнувшись, продолжил: — Ты просто не очень понимаешь, как это работает. Это не развлечения, это настоящая болезнь, которая любого человека меняет до неузнаваемости, превращает в помешанного и эгоистичного параноика. Я почему-то был уверен, что эта сука Наташа потащит с собой именно тебя…

— Она просто ошиблась. И я сама… — мой голос сорвался, почти захлебнувшись попытками вступиться за подругу, на которую я, в отличие от него, не держала ни зла, ни обиды. Наверное, ещё и от того, что слишком ясно помнила истинные причины, заставившие меня пойти у неё на поводу.

Вот и главная из всех причин: сидит рядом, не решается посмотреть на меня, а взгляд как у раненого льва, загнанного в тесную клетку и не способного ни выбраться, ни просто смириться со своим положением.

— Просто ошиблась? Просто забыла, что привела тебя в тусовку заядлых наркоманов? Просто побежала за Яном и оставила тебя там одну? Она хоть видела, что ты пьёшь? — Он резко развернулся ко мне, и пришло моё время смущённо отводить взгляд в сторону и покусывать губу от волнения. Вся тщательно собранная по частям и красиво выстроенная мной картинка того вечера начинала рассыпаться под напором его злости и прямых, неудобно-обескураживающих вопросов, на которые у меня не находилось нормальных ответов. Одни лишь пугающие догадки.

— Я не была, не оставалась… одна. Она оставила меня со… своим знакомым, а я уже сбеж… ушла, — губы онемели от холода и не слушались, еле шевелясь во время последних несмелых попыток выгородить Наташу и принять удар на себя.

— С каким же это знакомым?

— Я не помню его фамилию. Учился у нас в прошлом году. Зовут Максим. — Я не знала куда себя деть от стыда, чувствуя себя сейчас примерно так же, как если бы оказалась застигнутой врасплох с нагло клеящимся ко мне Романовым. И зачем я вообще это ляпнула? Чтобы помимо амплуа потенциальной алкоголички обрасти ещё и репутацией девушки, только и вешающейся на шею каждому встречному?

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Ермилов? — спросил он с предостерегающим от попыток соврать прищуром и, увидев мой согласный кивок, только присвистнул. На лице его появилась настолько пугающая презрительно-яростная гримаса, что мне оставалось лишь радоваться тому, как долго удавалось избегать её в свой адрес. До этого момента. Потому что и сейчас я не была уверена в причинах столь бурной реакции. — Знаешь, тогда у меня для тебя плохие новости. Кажется, Колесова тебя ненавидит, иначе её поступок я ничем не могу объяснить.