Берта Исла - Хавьер Мариас

которые в юности пылали в душах нашего поколения, привыкшего держать язык за зубами, оберегая собственный внутренний мир. Про Кинделанов я тоже ничего им не рассказывала, а теперь спросила Джека, не слышал ли он когда-нибудь чего-нибудь про этих людей и не знает ли, кто они такие.

– Нет, никогда ничего про них не слышал. А почему ты спрашиваешь?

– Просто так. Я познакомилась с ними, и мне стало любопытно.

Первым про случившееся должен узнать Томас. Я никого не хотела волновать понапрасну и не хотела попасть впросак. Томас занимался тем, чем ему положено заниматься. Но на сей раз я все-таки отважилась потревожить Уолтера Старки, несмотря на его преклонный возраст. Он знал абсолютно всех как в дипломатических кругах, так и во многих других, за десятилетия работы успев познакомиться с кучей народу, а кроме того, у него была исключительная память. Но и он ответил мне так же:

– Никогда прежде не слышал про таких, дорогая Берта. – И даже не спросил, почему я ими интересуюсь.

“До чего удобно пребывать в неведении, и, наверное, это вообще наше естественное состояние”, – думала я в те дни и недели, пока терпеливо дожидалась, чтобы Томас подал признаки жизни или без предупреждения нагрянул в Мадрид. Каждый раз, слыша шаги на лестнице или шум лифта, я без всяких на то оснований надеялась, что он решил не звонить по телефону, а вот так сразу приехать, чтобы побыстрее увидеть меня, чтобы увидеть нашего сына. Кто знает, а вдруг он переполошился, услышав от Рересби о моей тревоге, и рванул сюда прямо из Берлина. О том, о чем нам не рассказывают, мы ничего и не знаем, как, впрочем, и о том, о чем рассказывают, да, и о чем рассказывают тоже. Мало того, мы склонны верить, что нам говорят правду, и не слишком вдаваться в подробности, не утруждать себя сомнениями, иначе жизнь стала бы невыносимой, да и с чего бы людям врать про свои имена, свою работу, свою профессию, свое происхождение, свои вкусы и привычки, ведь обычно мы без всякой задней мысли обмениваемся кучей информации, даже если никто не проявляет особого интереса к тому, кто мы такие, что делаем и как идут у нас дела, – но почти каждый из нас рассказывает о себе куда больше, чем следует, или еще того хуже: мы навязываем другим факты и сведения, до которых им нет никакого дела, почему-то решив, что это всем интересно. А с чего бы кто-то стал испытывать интерес ко мне, к тебе, к нему, ведь на самом деле мало кто будет переживать, если мы вдруг исчезнем, мало у кого это вызовет какие-либо вопросы. “Да, непонятно, что стало с той женщиной. У нее был маленький ребенок, и она жила какое-то время вон в том доме. Муж появлялся лишь время от времени, а чаще где-то пропадал, но сама она жила здесь постоянно. Небось переехала – одна или вместе с ним, чего не знаю, того не знаю. Я бы не удивилась, если бы они развелись, она выглядела немного одинокой, предоставленной самой себе, но, когда он приезжал, сразу оживала. В любом случае ребенка она забрала с собой, обычно бывает именно так”. Человек, как правило, верит тому, что ему говорят, и это естественно, однако Томас может оказаться не тем, кем я его, по его же рассказам, считаю, может оказаться не там, куда, по его же рассказам, уехал; не существует людей, чьи имена я запомнила когда-то с его слов, в Форин-офисе нет Дандеса, Юра и Монтгомери, а вот Рересби существует, хотя попробуй проверь, правду ли он мне наплел; поэтому я не знаю, в Западной или Восточной Германии находится Томас, или не там и не там, или он находится в Белфасте, или еще где-нибудь. В ирландском посольстве никто никогда не видел Кинделанов, а потому их никто не переводил на работу ни в Анкару, ни в Рим, ни в Турин – все это выдумки; и звать их, надо думать, вовсе не О’Риада, не О’Рейди, не Руис Кинделан, не Мигель и не Мэри Кейт. Они выбрали себе такие имена из-за звучности и известности – потому что их носили музыкант, которого я не знаю, и франкистский генерал-авиатор. Она, наверное, действительно была из Ирландии или Северной Ирландии, возможно, была членом ИРА[19], удивительно только, что так хорошо говорила по-испански, хотя у этой организации имеются пособники и сторонники во многих местах и особенно в католических странах, где до сих пор процветает фанатизм, а моя страна все еще остается такой. А он?

Может быть, он член ЭТА[20] или близок к ней, ведь обе группировки, как известно, поддерживают контакты и помогают друг другу, но чтобы член ЭТА прекрасно владел английским – таких мало, если вообще найдется хоть один, а может, он и вправду был билингвом, наполовину баском, наполовину ирландцем. Или священником. Церковь много сделала для создания, поддержки, развития и безнаказанной деятельности этих террористических организаций. То есть он человек опытный и подготовленный должным образом. Или он наполовину американец: из Соединенных Штатов посылали для ИРА много денег.

Как удобно пребывать в неведении, как удобно ходить вслепую, как удобно быть обманутым, не говоря уж о том, что очень удобно врать, ведь это по силам любому дураку; занятно, но лгуны обычно считают себя умными и ловкими, хотя особой ловкости тут не требуется. То, о чем нам рассказывают, может существовать или нет, может быть чем-то исключительно важным или полной ерундой, совсем невинным или крайне опасным, может испортить нам жизнь или никак ее не затронуть. Мы способны долго пребывать в заблуждении, веря, будто все в нашей жизни понятно, стабильно и достижимо, и вдруг обнаруживаем, что все в ней сомнительно и вязко, неуправляемо, лишено опоры – или это просто спектакль, и мы сидим в театре, твердо полагая, что перед нами реальная действительность, потому что не заметили, как погас свет и поднялся занавес, мало того, мы и сами находимся на сцене, а не внизу или наверху среди зрителей, или на экране в кинотеатре, без права покинуть его, обманом затянутые в фильм и вынужденные повторять себя самих во время каждого нового сеанса – превращенные в статистов, лишенные возможности изменить ход событий, сюжет, точку зрения, свет, всю эту историю, которую кто-то решил сделать навсегда именно такой. Глядя на собственную жизнь, человек обнаруживает, что есть вещи столь же необратимые, как история, прочитанная в книге или увиденная в кино, то есть история,