Берта Исла - Хавьер Мариас

прекрасно понимала, каким был их замысел с самого начала, понимала, что цель разыгранного спектакля – напугать меня, заставить подчиниться любым их требованиям, заставить пообещать то, что, по сути, обещать я не могла и что от меня не зависит. Я наклонилась над колыбелью и хотела вынуть оттуда Гильермо, позволят они мне это или нет. Но они не позволили, и, увидев мое решительное движение, которое я не довела до конца, Мигель нажал большим пальцем на колесико зажигалки, чтобы выбить пламя, поскольку сигарета по-прежнему торчала у него изо рта. Но и на сей раз зажигалка не сработала. Я не успела вздохнуть с облегчением, только на долю секунды задержала дыхание, и сердце у меня екнуло, – потому что Кинделан закрыл крышку, чтобы тотчас снова ее открыть. И я осталась сидеть с протянутыми руками, замершими на полпути, словно просто не смогла дотянуться до ребенка, одолеть неодолимую и невидимую преграду – то ли решетку, то ли стеклянную стенку, то ли самую сильную из преград – страх. Кинделан глянул на меня и опять хихикнул, явно любуясь собой.

– Что ты такая пугливая? – спросил он вполне дружелюбно. – Я ведь сказал, что ничего плохого произойти не может. Смотри! – Он снова нажал большим пальцем на колесико, но теперь, к его собственному удивлению, появился маленький и неустойчивый язычок пламени, чего я и боялась, только вот долго он не продержался.

Я сделала то, что сделала бы любая мать на моем месте. Я не раздумывая изо всей силы дунула на огонек – и он потух. Я тут же быстро взяла сына на руки. Мне хватило того, что этот слабенький язычок на миг все-таки появился. К тому же я была уверена, что Руис Кинделан завершил свой спектакль. Уверена, что на сегодня опасность миновала, но все могло повториться. Сегодня они устроили только премьеру. Мигель закрыл крышку с характерным щелчком, который ни с чем нельзя спутать, и сунул зажигалку в карман пиджака. Я почувствовала, что могу расслабиться: “Но отныне у меня не будет ни минуты покоя, ведь они способны вернуться. Хотя не исключено, что это просто дурацкая шутка, и завтра я именно так к этому отнесусь”. Вообще-то мы с немыслимой готовностью выбрасываем из головы то, что нас тревожит и пугает, что мешает нам жить нормальной жизнью. На войне в перерыве между бомбежками люди ведут себя так, будто никаких бомбежек и не было, выходят на улицы и встречаются в кафе. А мне было просто необходимо поверить, что ничего страшного не случилось, хотя я все еще видела перед собой супругов Руис Кинделан и опять спросила себя: а кто они такие на самом деле, ведь немыслимо, чтобы так вели себя сотрудники посольства, даже если они постарались, чтобы это выглядело нелепой случайностью. Правда, в случайность я не верила, но разве получится доказать такое и пожаловаться их начальству? Мне оставалось лишь поговорить с Томасом и спросить, есть ли в их словах хоть крупица правды.

Потом Кинделан покрепче закрутил крышку на пузырьке с бензином и сунул его в карман плаща. Два этих ужасных предмета исчезли с моих глаз. Мигель взял мятый плащ, снова перекинул через руку и резко поднялся – его движения всегда были очень ловкими, несмотря на тучность. Мэри Кейт тоже встала. Красная помада на ее губах слегка размазалась, она это заметила, открыла сумочку, достала зеркальце и бумажную салфетку и неспешно вытерла кожу вокруг рта (при этом внимательно осмотрела еще и зубы, чтобы проверить, не попала ли помада и на них). Она вела себя так, словно ничего особенного не случилось. Однако глаза ее то и дело отрывались от зеркала и бегали по гостиной, правда, она старалась больше не смотреть на Гильермо, словно “ангелочек”, как она его обычно называла, перестал для нее существовать. Я изо всех сил прижимала его к себе, закрывая ему рукой головку, пытаясь защитить от этих двоих. Держа сына у груди, я отчетливее чувствовала запах бензина и боялась за легкие малыша, хотя у меня на руках кашлять он перестал. Я, конечно, на всякий случай немедленно покажу его врачам – доктору Кастилье или доктору Аррансе. Было ясно, что супруги Кинделан собрались уходить. Господи, хоть бы они и вправду поскорее уехали в Турцию или Монголию, раз уже выполнили это задание, это гнусное задание. Они невозмутимо двинулись к выходу, я не стала их провожать – лучше было держаться от них подальше. Как только оба оказались за дверью, я быстро закрыла ее на задвижку – из чистого суеверия. Но пока дверь еще была распахнута, толстяк, оказавшись на лестничной площадке, снова улыбнулся и снова хохотнул:

– Видишь, дорогая Берта, насколько мы были правы? Я же тебе сказал, что ты не захочешь нас никогда больше видеть.

IV

В тот же самый день, как только ушел доктор Кастилья (он со всегдашней своей любезностью тотчас отозвался на мой зов, а потом успокоил меня, жуя, как обычно, слова), я стала звонить Томасу по двум имевшимся у меня номерам, но безуспешно. Коммутатор при жилом доме неизменно переключал меня на его квартиру, а там никто не брал трубку. Я позвонила еще раз и попросила телефонистку передать мистеру Невинсону, что его срочно разыскивает жена из Мадрида. По рабочему номеру меня просили подождать, сначала никак не соединяли, потом я слушала долгие гудки, а потом связь прерывалась. Тут я поняла, насколько я оторвана от Томаса. Я не знала ни его коллег, ни самых близких товарищей по работе. Я напрягла память и вспомнила, что в паре случаев он называл некоего мистера Рересби, еще как-то раз – мистера Дандеса (он произносил эту фамилию с ударением на конце), еще – мистера Юра, но я представления не имела, как эта фамилия пишется (произносил он ее примерно как Юа), и, к моему крайнему изумлению, зачем-то произнес еще раз по буквам. “Она шотландских корней”, – объяснил Томас и в другой раз что-то такое же сказал про Дандеса. Потом я снова набрала рабочий номер и попросила соединить меня с мистером Рересби, однако, по словам ответившего, там такого сотрудника не было; я попробовала назвать мистера Дандеса и получила тот же ответ. “Может, я могла бы тогда поговорить с мистером Юром?” – настаивала я, постаравшись произнести эту фамилию так же, как Томас (мой английский был вполне сносным, но не шел ни в какое сравнение с его).

Преодолевая смущение, я под конец по буквам повторила это “Юа”, чтобы быть уверенной, что он правильно понял то, что