Светлолунный сад - Каролина Карловна Павлова

слушала эти толки, не вникая в их смысл, и отвечала как следовало на непонятные вопросы с той странной способностью, которою мы иногда владеем или которая, точнее сказать, владеет нами в часы сердечного сомнамбулизма. Наконец все посетительницы разъехались; уехал и Дмитрий, и Вера Владимировна осталась одна с дочерью. Она воспользовалась остальным вечером, чтобы с Цецилией рассмотреть и выбрать прекрасные кружева и дать ей кстати множество нравственных наставлений и полезных советов; потом перекрестила ее и послала ложиться спать. Цецилия ждала с нетерпением этой возможности быть одной; она поспешила раздеться и отправить горничную. Наедине с самой собою она облокотилась на мягкие подушки и предалась своим блаженным мечтаниям. Ее душой овладело упоительно надменное спокойствие; несчастие было для нее бессмысленный звук; она царила над судьбой; она стояла перед жизнию, как заимодавец перед должником, с правом взять свою собственность; она дерзновенно и неустрашимо верила и в незнакомую будущность, и в сердце свое, и в сердце чужое. Странное, вечно новое, вечно неизъяснимое проявление! Где причина так радостно стремиться к неизвестному? так слепо доверять? где залог? где обеспеченье? И оно право, это неестественное, это безумное, это всегда обманутое убеждение. Тут то же величавое сумасшествие Дон-Кихота, который конвойной страже велит освободить каторжников и предоставить их небесному правосудию. Он прав, восторженный безумец, когда он доверчиво снимает оковы с преступника, и только разврат других делает его виновным и смешным.

Высокие души сохраняют всегда это верование в человечество; но все его почувствовали в себе хоть на несколько мгновений.

И нам, детям, рассказывают прекрасную черту Александра Македонского. Дайте срок, мы все, хоть раз в своей жизни, станем с ним наравне; мы все, как он, выпьем кубок, когда б и весь мир нас уверял, что он отравлен.

И она продолжала сладостно бредить, молодая счастливица. Уже мысли подернулись туманом, и мечты блуждали, перепутанные дремотой; но блаженство в душе сияло сквозь полусон. Ее голова наклонялась медленно и коснулась подушки… длинные ресницы опустились… и сладко засыпающая вдруг содрогнулась, как в нежданном испуге; взор ее блеснул и снова погас. И луна шла высоко и глядела в окно… и внезапным взрывом, издалека, чрез простор полет промчался бурный, и вершины сонные дерев в темноте мгновенно зашумели, и опять умолкли, чуть дыша…

Стихло всё; фонтана только слезы

Падают незримо в тьме аллей;

Спят листы, не трогаются лозы,

Тишина недвижней и немей.

Что же вдруг, как бы с покоем споря,

Слышится в безмолвии ночном?

Бьется ли глухая бездна моря?

Ропщет ли вдали грозящий гром?

Чей-то зов безвестный и могучий?

Ей с высот в глаза глядит луна,

Мирен дол, и небеса без тучи.

Что ж душа боязнию полна?

Там он ждет, где тению немою

Недвижим чернеет кипарис:

Легкою сошлись они стопою,

За руку, безмолвные, взялись.

Темные проснулись в ней понятья,

Грудь ее наполнил вещий глас;

И она, склонясь в его объятья,

Током слез внезапно залилась.

Чья ж над ней живительная сила

Протекла среди ночных чудес?

Чья же мысль над ней заговорила,

Уносясь в бездонности небес?

Не его ль?.. не в чувстве ли взаимном

Потряслось в ней сердце, как струна?

Не с его ль поют созвучным гимном

И фонтан, и звезды, и она?

Пора пришла!.. душа готова!..

Заветный звук, вложить в уста!..

Втеснись в таинственное слово,

Всего высокого мечта!

Любовь! непонятое чудо!

Как сходишь в бренные сердца

Ты, гостья светлая, оттуда,

Где нет начала ни конца?

Любовь! вступая в мир телесный,

Рабой ты отдана судьбе;

Защиты нет тебе небесной,

Нет свыше помощи тебе!

Не сокрушишь толпы устава,

Не победишь ее страстей;

И будешь ты всегда неправа,

Всегда безвластна перед ней.

Блаженный сон людского края,

Несешься ты в житейской мгле,

Знакомая, но всё чужая,

Всё недоступная земле.

Вотще тебя, святая треба,

Стремится сердце воплощать:

О херувим, слетевший с неба

Уходишь в небо ты опять!

Но божества душа коснулась,

Но тайны в ней нашли язык,

Но бесконечность распахнулась,

И взгляд в нездешнее проник.

Пошли ж на миг, о дух вселенной,

Блестящий в светлых тех мирах,

Неизмеримость в образ тленный,

Небесный луч в житейский прах!

На миг трепещущие души

В священных силах закали;

Да видит взор, да слышат уши,

И смолкнут ропоты земли!

9

Успев наконец устроить как следовало все необходимое для брака Цецилии, Вера Владимировна назначила день свадьбы, по причине которой она оставила парк и возвратилась с дочерью в свой дом на Тверском бульваре. Между тем Дмитрий Ивачинский съездил в деревню к больному отцу, чтобы получить его благословение и, сколько возможно, приготовить там свое скромное жилье для приезда Цецилии, пожелавшей провести с ним, в его сельском уединении, эти первые дни супружества, в которые влюбленные новобрачные не могут насытиться созерцанием друг друга и впадают в счастливое заблуждение, воображая, что весь остальной мир создан совершенно без нужды и пользы.

Отсутствие Дмитрия продлилось неделю, и в течение этой недели он отправил к Цецилии семь длинных писем, из коих Вера Владимировна, через руки которой они проходили, конфисковала два, по своему строгому, самовластному цензурному уставу нашедши в них какой-то неприличный запах жорж-зандизма, долженствующий остаться чуждым ее дочери до самой свадьбы. Может быть, она была права, но последствием ее осторожности были для Цецилии две бессонные ночи, в которые она себе до утра ломала голову насчет возможного содержания этих заветных двух писем, неутомимо придумывая бесчисленные разрешения интересной загадки.

Наконец после этого семидневного, бесконечного отсутствия Дмитрий воротился, влюбленнее чем когда-нибудь. Он принадлежал к числу тех людей, которые во всех своих чувствах и действиях будто сходят с горы по крутой наклонности. Они уже не в силах остановиться на минуту и с каждым шагом увлекаются более и более.