Старый дом - Михаил Климов

Коробочки нет, бриллиантик и изумрудик исчезли, иголка, которой брошка крепилась к одежде – погнута…

«Не та бабочка? – мелькнуло в голове у Прохорова. – Или их все-таки две было изготовлено?»

Он боялся протянуть руку и взять брошку.

Теперь уже Упырь недоуменно уставился на Славу…

«Одна у Варвары, вторая эта… Хотя, идиот, откуда у Варвары? Мы же живем в другом мире и я в нем никакой бабочки ей не дарил… И это – единственная такая брошка на свете…»

Он медленно протянул руку и дотронулся до бабочки, взять в руки так и не решился.

– Откуда это у тебя?

– Я ж говорю, – забурчал Упырь, – из поколения в поколение передается… А ты что, знаешь эту цацку?

– С чего ты решил?

Прохоров лихорадочно соображал, что может, а что нет сказать приятелю. Сказал бы все, ему вроде бы не страшно, да только не поверит, сочтет сумасшедшим. Но какую-то версию придется выдать, так просто не отмолчишься…

– Ты бы на себя в зеркало посмотрел… – усмехнулся хозяин дома, – морда красная, губы трясутся, глаза навыкате… Кто из нас Упырь, не пойму… – он перестал ржать и снова посерьезнел. – Так берешь подарок?

А до Славы только дошло, что семейная реликвия не может быть просто так, какое-то значение в жизни Упыря или его семьи эта бабочка имеет, и, наверное, он что-то знает про Надежду.

– А почему реликвия?

– Эта бабочка спасла мою бабушку от смерти…

Прохоров в уме лихорадочно прикинул: Упырю сейчас лет семьдесят-семьдесят два, значит, он примерно с сорокового. Родители были, если грубо, с двадцатого. Наде в тринадцатом году было чуть больше тридцати, родилась где-то в восьмидесятом, значит, в двадцатом ей должно было быть около сорока.

Вряд ли, поздновато для первого ребенка, да и не похож Упырь на еврея, хотя евреи бывают разные, однако такие Прохорову еще не попадались…

Но спросить все-таки следовало:

– Надежда Михайловна – твоя родственница?

– Кто это?

Вот наш герой и попался…

На этот вопрос нельзя было не ответить.

Но время потянуть можно:

– Расскажи твою историю… – он все-таки взял бабочку в руки, поднес к глазам, чтобы внимательно рассмотреть. – А я потом – свою…

– Бабушка сидела в тюрьме, из-за деда, которого расстреляли еще раньше. – Как все простые по внутренней структуре люди, Упырь рассказывал без завитушек, одни факты, как будто профессиональный рассказчик, которому надоели фиоритуры. – При Сталине сидела, тогда со всеми так было, ну, ты знаешь… И с ней в камере была женщина, мама говорила фамилию, да я, придурок старый, забыл. Она сидела по какой-то страшной статье, не как все – шпионаж, там, недонесение или агитация, а за покушение… И вот в какой-то момент так сложилась ситуация, что один вертухай на этапе мог за копейку одну из них сактировать. Кто-то умер неучтенный или наоборот, лишний оказался, в общем, кто даст в руку, тому и на свободу, как дохлому графу Монте-Кристо… И женщина эта, как же ее фамилия, такая еврейская, не могу вспомнить, отдала ей эту брошку, чтобы та свободу себе купила. Мне, говорит, все равно, меня не могут не хватиться… И бабушка спаслась, а та дама погибла…

– Фамилию совсем не помнишь?

– Нет… – Упырь страдальчески скривился, – Только, кажется, что-то из литературы и известное… Прямо из поэзии… В голове крутится… Может, Пастернак? Нет, точно нет… Ходасевич? Не подходит…

– А за что она сидела? – хрипло спросил Прохоров.

– Я ж говорю, – почти обиделся приятель, – за покушение на Сталина. Там слухи ходили, что она из старой гвардии, еще из тех, кто до революции революцию делал. И вроде она в Ленина стреляла, потом в Троцкого, а уже потом в Сталина. И все ей не везло: то осечка, то машину перепутала, то охрана ее свинтила. Но за это точно не скажу, может быть, слухи, а в Сталина – это точно…

«Так вот зачем она осталась… – подумал Прохоров, – Хотела все изменить, собою пожертвовать, но чтобы страна, да и мы не в таком дерьме жили… Только не получилось у бедной девочки, жертва была, да напрасная… Если бы она любого из трех все-таки достала, то Россия сегодня была бы совсем другой… И мы другие…»

– Эй, – прервал его исторический экскурс Упырь, – ты что, плачешь? Теперь твоя очередь рассказывать…

– А как брошка к вам в семью вернулась? – Слава только теперь почувствовал слезы на щеках и рукавом, по-детски, вытер щеки. – Ведь твоя бабушка должна была ее вертухаю отдать…

– Это отдельная история, – Упырь поджал губы, – а сейчас твоя очередь, а не моя говорить…

– Это, похоже, моя дальня родственница… – сказал Слава. – Зовут ее Надежда Михайловна Мандельштам… Только мы о ней никаких сведений не имеем уже много лет, так что все, что ты рассказываешь – очень важно…

А сам подумал, что теперь знает, где хотя бы поискать Надины следы – в архивах КГБ, если их, конечно, опять не закрыли…

А Упырь уже лупил себя тяжелым кулаком по лбу:

– Ах, я старый идиот, мама же еще говорила, со слов бабушки, что отец народов потому и ненавидел так Осипа Эмильевича, что фамилия его была для него связана со страхом смерти. Да еще, знаешь, что вспомнил: говорили, опять же, со слов бабушки, что Надежда эта Михайловна якобы стреляла в Сталина, ее поймали и сам Иосиф, чтобы он и в гробу не успокоился, Виссарионыч ее допрашивал. А она ему такого наплела, что-то о будущем России, что он распорядился ее не в тюрьму, а в дурдом определить. Так она оттуда сбежала и опять пришла его убивать и уж тогда за нее всерьез взялись. Железная женщина…

«Маленькая, несчастная дурочка… – чуть не выл про себя Прохоров. – Ты хотела меня, Маринку, Володю, внуков, да что там, нас всех спасти… А тебя просто раздавила, проклятая сука история…»

– В общем, – продолжал свой рассказ Упырь, очевидно его удовлетворило Славино объяснение, – ее там как-то побаивались, все же понимали, что обвинения у людей фуфло, а тут реально стреляла. Она была, похоже, на особом положении, иначе к ней никто с такими предложениями бы не пришел… В общем, Надежда эта отдала тому вертухаю брошку, бабушку списали и высадили на каком-то сибирском полустанке, а она там встретила того деда, которого я уже застал, они как-то забрали отца из детдома, и в результате лет через пять он женился, а еще через год получился я…

– Так ты мне и не ответил, – опять спросил Прохоров, – как все-таки брошка к вам в семью вернулась?

Значения это уже никакого не имело, но надо бы все понимать до конца.

– А это уже отец… – кивнул согласно Упырь, – он ее в какой-то куче мусора на Вернисаже нашел. Иголка-то у нее новая, проб нет, камушков тоже, он и купил ее в куче хлама. Он же любил всякое старье, это у меня от него, собирать-то… А бабушка подтвердила, что это – та самая брошка… Так что я тебе малость соврал – два поколения она у нас только… Хотя и три тоже…

76

С дороги Слава позвонил Матвеичу:

– У тебя ювелир есть?

– Есть…

– Хороший?

– А что надо?

– Гут свой хочу использовать…

– Ну, привози… – вздохнул Матвеич.

Они ехали мимо Белорусского вокзала. Пробка стояла чудовищная, но огородами было бы еще дольше.

Слава сидел, об обеде уже не думалось, перебирал в памяти только что состоявшийся разговор, отмечал, что нужно уточнить или переспросить.

У кого и в каких книгах поинтересоваться.

Как ни странно, узнав теперь, как жила и погибла Надежда, он немного успокоился…

Боль, конечно, была, но это стала другая боль…

Однако голова, перегруженная событиями последних дней, искала отдыха, отвлечения. Поэтому, наверное, глаза перебегали с одного на другое, уши прислушивались, мозг старался переключиться, подумать о чем-то еще, отреагировать на иное…

В общем, по этой ли причине, или по какой-то другой, только Прохоров неожиданно услышал довольно противный женский голос по радио:

– Также в правой части здания вокзала расположены удобные камеры хранения ручной клади…

И вдруг сообразил, что завтра – день, когда должны были прийти его правнуки за своими деньгами.

Да, он хорошо это помнил, что такой уговор у них с Володей был, если бы он, Прохоров, догнал их в Берлине.

Но на месте «зятя», Слава ясно это сознавал, он все равно бы отправил этих самых правнуков проверить – не лежит ли там, в камере хранения, бабло. Расход времени и сил, а также денег небольшой, а случиться могло всякое.

Мог Прохоров, уже на этой двадцатого века стороне времени, внезапно заболеть и опоздать в Берлин.

Мог просто умереть…

Могли они с Надей начать вообще новую жизнь с нуля, не связывая себя с Володей и Маринкой.

Глупое, конечно, последнее предположение, но возможное, почему нет?

Короче, проверить любую версию для умного «зятя» было весьма и весьма вероятно…

Прохоров бы точно отправил внуков посмотреть, не ожидает ли их на вокзале ключ от квартиры, в которой деньги лежат. Тем более что деньги эти по большей части принадлежали именно им, внукам, а совсем не дедушке…