Зов издалека - Оке Эдвардсон

Он вышел из трамвая на Фрискведерсторгет. Уши парабол на стенах домов сияли под солнцем словно начищенные. Они, как ему показалось, все время вращались, ловя для хозяев далекие сигналы из родных краев. Откуда-то слышалась музыка… Джон Колтрейн в феске и с кальяном. Восточный свинг.

Эрнст Лундгрен гулял с детьми во дворе. Высокий старик так сутулился, что Винтер испугался, не сломается ли у него спина.

— Есть что-нибудь новое? — спросил Лундгрен, ответив на приветствие.

Винтер рассказал последние новости.

— И у нас ничего… Она не входила в нашу маленькую общину.

— Неужели никто из родителей ее не знал?

— Из мам, — уточнил Лундгрен. — Нет… никто.

— Она была чуть ли не самым одиноким человеком в мире.

— Ничего странного, — пожал плечами Лундгрен. — Меня, например, это не удивляет.

— Я не думал, что вы склонны к цинизму.

— Я не склонен к цинизму. Просто меня это не удивляет.

— Что — одиночество?

— Не она одна… Имя им — легион. Можно сказать, большинство.

Винтер просмотрел видеозапись допроса Якобссона. Коэн разговаривал, как священник на исповеди, вот только Якобссон исповедаться не хотел.

— Я ее не видел и больше не увижу, — заявил он.

— Не понял.

— Я про эту… которая дала мне номер… конверт и деньги.

— Я говорю о Хелене Андерсен.

— Никогда с ней не встречался.

— Вы дважды вносили за нее квартплату.

— И что мне за это будет?

— Не притворяйтесь дурачком, Якобссон.

— Не знаю я, кто она такая. Все рассказал начистоту. Раз сто уж, наверное.

И так далее в том же духе. Он смотрел эту запись, и в душе росла пустота.

В квартире пахло свежим деревом.

— Я прибралась, — сказала Ангела, держа в руке бокал с вином. — Как настоящая домохозяйка.

— Не совсем… Домохозяйки не пьют вино среди дня.

— Хочешь?

— Нет… если уж начинать пьянствовать, пусть будет джин с тоником.

— Ты и начинаешь… Никогда не пил, а теперь начал.

— Начинать никогда не поздно.

Она последовала за ним в сияющую чистотой кухню.

— Весь день здесь провела.

— Мне никогда так не удавалось.

— Здорово, да? Пошли, покажу другие комнаты.

— А ужин?

— Что?

— Ужин должен стоять на столе! — сурово произнес Винтер.

— Поедим в ресторане.

— Я слышу речь законченной домохозяйки… Но если идти куда-то, мне надо принять душ. — Он начал расстегивать сорочку. — И размяться. Весь день не шевелясь смотрел видео.

— Вы там только и делаете, что развлекаетесь.

— Ага.

Она принесла джин.

— И как там, Эрик? — Ангела приняла у него сорочку.

— Там? Как там? Движемся понемногу вперед… но я страшно тревожусь за ребенка. Ты же сама знаешь… прогноз не самый лучший.

— Я тоже об этом думаю… Вы проверяли приемные покои?

— Доктор интересуется, спрашивали ли мы врачей? Да, конечно… разумеется.

— Хелена… мама.

— Что — Хелена?

— Если у нее нет родственников… никто по крайней мере пока не объявился… все равно, где-то же она росла…

— Узнав ее имя, мы сразу проверили все возможные управления, учреждения, общества и объединения, которые только есть под небесами. Включая детские дома и все такое.

— Хорошо, хорошо… Но я сегодня думала о Хелене… Когда она была в возрасте своей дочки. Как ее? Йенни? Она никогда не лежала в больнице, эта маленькая Йенни, или вам не удалось это установить? И ее мама тоже. Теперь, в эти годы. А когда была ребенком? Или ее просто привозили в приемный покой. Что-то там случилось. Упала, кровь носом пошла, подозрение на аппендицит… Хелена, не Йенни.

— Я понимаю… продолжай.

— Допустим, маленькая девочка по имени Хелена Андерсен много лет назад поступала в приемный покой. Или лежала в больнице. В таком случае должна сохраниться ее история болезни.

42

Винтер наткнулся на Бергенхема на парковке перед управлением. Он шел на работу, а Бергенхем до обеда был свободен. За спиной у него в ременной переноске сидела Ада. Винтер молча обогнал Бергенхема. Ада смотрела на него широко раскрытыми глазами.

— Мы уже встречались, — сказал Винтер.

— Не далее как вчера, — улыбнулся Бергенхем.

— Я не с тобой разговариваю, — сурово произнес Винтер.

— А-а-а… не со мной…

— И как дела? — Винтер осторожно провел пальцем по щеке малышки. Удивительное чувство — мягкая, нежная, бархатистая кожа… даже и сравнить не с чем.

— Все нормально, — сказал Бергенхем.

— Я же сказал — не с тобой разговариваю.

— Я за нее. Она потеряла дар речи. Ты произвел слишком сильное впечатление. Можешь, кстати, подержать ее немного?

— Если решусь…

— Я присяду на корточки, чтобы тебе было удобнее.

Винтер протянул руки, и Ада пронзительно заверещала.

— Не хочет, — растерялся он.

— Это она тебя испытывает. Бери, бери…

— О’кей. — Винтер осторожно взял Аду на руки. Крик тут же прекратился. — И что делать дальше?

— Ровным счетом ничего, — сказал Бергенхем.

Ада сидела у Винтера на руках и не отрываясь, серьезно смотрела ему в глаза.

— Я слышал, что молодежь в ее возрасте считает, будто это не так уж весело — спать по ночам.

— Где ты это слышал?

— Не помню… читал где-то.

— Ада ничего такого не читала.

Винтер исподтишка наблюдал за Бергенхемом. На десять лет моложе его. Или даже одиннадцать. А сейчас ему казалось, что все наоборот. Ларс обладал знаниями и умениями в области, где он даже в ученики не годился. Хорошо, что Ангела не видит эту сцену.

Винтер осторожно вернул ребенка Бергенхему.

— После ленча увидимся, — сказал он.

— Мы поедем с Янне… заканчиваем первый раунд. Осталось совсем немного.

— Будут и другие, — успокоил его Винтер.

— Да… словно кран открыли. Не сравнишь с тем, что было… народ, кажется, только и ждал, чтобы начать рассказывать байки.

— Иногда такое впечатление, что прошел год… а то и не один.

— Вчера позвонили несколько человек, и все знали точно, где искать девочку.

— И позавчера тоже.

— Нам нужно еще человек сто.

— Вот как…

— Но об этом лучше не говорить.

— Можешь говорить все, что хочешь… — Винтер присел на корточки рядом с Адой и скорчил смешную, по его мнению, гримасу.

— Спасибо и на том…

— А я не с тобой разговариваю…

Стол у Биргерссона, как всегда, был пуст и лоснился лаком. Стуре курил у открытого окна. Винтер решил воздержаться. Лицо у Биргерссона было красным, словно он только что сидел у костра.

— По-моему, все журналисты страны собрались на озере, — сказал Биргерссон. — А вдруг водолазы что-нибудь найдут?

— Может, это и хорошо.

— У тебя теперь есть чем их порадовать.

— Главное — не надувать щеки.

— Ты еще злишься?

— Да…

Биргерссон достал из ящика пепельницу и стряхнул пепел. Та же процедура. Всегда одно и то же.

— Слышишь? Мотоциклы…

— Поменьше. Стало холодней…

— Тепло вернулось.

— Это не совсем то тепло…

— Эта чертова стрельба в Хисингене… Как его зовут? Буландер? Мы его посадим когда-нибудь? Мне не нравится, что он исчез…

— Ты сам все прекрасно знаешь, Стуре.

— Знаю, конечно… Это я так, для красного словца. Но этим надо заниматься. Мне известно, конечно, что у тебя там творится… но мы не должны мириться с гангстерскими играми на городских площадях. Гангстеры!

— Мы же в Швеции.

— Я о том и говорю. Чуждый элемент в нашей стране.

— Они здесь уже давно.

— Им что, Дании мало? Это же датский феномен. Или сконский.

— Американский.

— У датчан еще хуже, некоторые города просто воют от этих разборок — с одной стороны «ангелы», с другой «бандидос». Ольборг, например… Они затеяли стрельбу на вокзале. Представляешь? На железнодорожном вокзале!

— Да… я слышал.

— Что происходит, парень?

Меллерстрём встретил его на пороге комнаты для заседаний. Он был возбужден. Новые очки… Вроде новые, раньше он не приглядывался. Похожи на экран компьютера… Вообще вся физиономия Янне похожа на экран компьютера.

— Сальгренска… Они разыскивали родных ребенка, — сказал он. — В октябре семьдесят второго года. Точная дата неизвестна.

Винтер представил себе Ангелу в белом халате у постели забинтованного больного.

— Родных?

— Родных девочки. Она пришла в приемный покой одна. Непонятно, каким образом.

— Пришла?

— В приемный покой. Или куда-то еще, где было открыто.

— В Сальгренска?

— Да… С ребенком было что-то серьезное, и…

— Значит, это была Хелена, — сказал Винтер. Меллерстрёму явно не понравилось, что его прервали.