У истоков Руси: меж варягом и греком - Владимир Егоров

Развлечение словенским и русским языками

«Словенский язык — относится к южной группе славянских языков. Число говорящих на С. я. около 2 млн. человек (из них около 1,6 млн. в Словении; 1971, перепись). Распространён также в пограничных областях Австрии, Италии, Венгрии. Имеет 7 групп диалектов… Древнейший письменный памятник — Брижинские (Фрейзингенские) отрывки (конец 10 — начало 11 вв.)…»

«Русский язык — относится к восточной группе славянских языков. Истоки Р.я. уходят в глубокую древность. Примерно во 2–1 тыс. до н. э. из группы родственных диалектов индоевропейской семьи языков выделяется протославянский язык (на поздней стадии — примерно в 1–7 вв. — называемый праславянским)… В 6–7 вв. славяне занимали земли от Адриатики на Ю.-З. до верховьев Днепра и озера Ильмень на С.-В… Восточнославянский (древнерусский) язык просуществовал с 7 по 14 в.»

Для X века приведенные статьи БСЭ сопоставляют словенский и русский языки как родственные, соответственно южнославянский, обособившийся как раз примерно в это время, и восточнославянский, якобы уже три века существовавший самостоятельно. Поэтому противопоставление «росского» и «славянского» языков Константином Багрянородным в середине X века заставляет уделить этому поразительному факту отдельный раздел наших с тобой, мой растерянный читатель, «Развлечений».

«А славянский народ и русский един…». Так перевел пассаж оригинала «Повести» Д. Лихачев. Это не первый случай, мой памятливый читатель, где перевод вызывает, мягко говоря, недоумение, ибо на самом же деле оригинальный текст иной: «А словенский язык и русский одно есть…».

Сайт Центра развития русского языка112, цитируя не перевод Д. Лихачева, а оригинальный текст, аккуратно и боязливо, чтобы не заподозрили в крамоле, но все же поясняет: «Слово язык употреблено здесь не только в древнем значении „народ“, но и в значении „речь“». Тебе, мой независимый читатель, очевидно, что такое пояснение без «перевода» Лихачева вообще звучит бредом. На самом деле, это не бред, а гипертрофированная боязнь возразить академику. Если же без экивоков и боязливых взглядов в сторону академических авторитетов, речь в цитате идет вовсе не о народе, а именно о языке, что прямо следует из контекста, поскольку весь абзац «Повести», откуда взят процитированный пассаж, посвящен истории славянской грамоты, персонально Кириллу и Мефодию. И заканчивается он фразой: «Полянами прозваны были потому, что сидели в поле, а язык был им общий — славянский», именно язык, и более точно, как в оригинале, — не славянский, а словенский.

Эта фраза и в «переводе» Лихачева, и в оригинале цитируется очень часто кем ни попадя и по какому ни попало поводу. Оказывается, из нее следует, и что русь как народ (племя, союз племен и т. п.) надо искать на севере113; и что единый славянский язык сохранялся длительное время и позволял до XIV века вполне свободно понимать друг друга поляку и болгарину, новгородцу и жителю Черногории114; и что все славяне должны называться «русскими»115; и еще масса всего прочего. Множественность и глобальность выводов из этой коротенькой фразы поначалу поражает. Но по размышлении начинаешь понимать, что она есть следствие неопределенности самих понятий словенского и русского языков той эпохи.

Так что же такое словенский язык и русский язык в «Повести»? То есть, что могут означать эти понятия для ее автора, жителя Киевщины, монаха Печерского монастыря конца XI и начала XII века? Суждения Ватсона по данному вопросу вряд ли кого заинтересуют, поэтому для начала выслушаем мнения авторитетов.

У В. Ключевского116 рассматриваемая цитата — основание противопоставить варягов славянам, поскольку, по его мнению, словенский язык — это язык новгородских еловен «Повести». Русский язык Ключевским не обсуждается, вероятно в предположении, что это тот самый язык, на котором пишет сам историк. А обсуждать есть чего. Ключевский походя попадает в ту же ловушку, в которой оказался Марк Твен со своим «Янки из Коннектикута при дворе короля Артура». Как Твен заставляет бриттский (т. е. кельтский) двор Артура поголовно говорить на староанглийском (т. е. германском) языке, так и Ключевский навязывает киевской руси X века речь понятную ему самому. Вероятно не читал Василий Осипович Багрянородного, и тут мы с тобой, мой не чуждый амбиций читатель, можем подтрунить над маститым историком.

Следуя авторитету старому, известный современный историк И. Данилевский117 полагает, что утверждение повести о единстве словенского и русского языков является аргументом в пользу отождествления славян и руси, а сам текст, «несмотря на некоторую неясность… вполне можно отнести к тому же времени, когда имя варяжской руси было перенесено на восточных славян». Но беда в том, что неясность тут принципиально больше, чем «некоторая». Во-первых, Данилевский, в отличие от Ключевского, не мог не читать Багрянородного, который явно противопоставляет языки русский и словенский. Во-вторых, он, конечно же, читал и «Повесть», которая на самом деле нигде не переносит имя варяжской руси на восточных славян, поскольку таковых во времена автора «Повести» просто не существовало. В «Повести» словене (славяне лишь в «переводе» Д. Лихачева!) — это обитатели не Поднепровья, а вовсе даже Подунавья: норики, моравы и болгары, — а также, отдельно, новгородцы. Да и переносит имя русь «Повесть» отнюдь не на славян, тем более каких-то восточных, а конкретно на новгородцев, а затем полян.

Могу понять Ключевского, хотя бы частично, но отказываюсь понимать Данилевского. По-моему, все гораздо проще и совсем не требует теней на плетне от каких-то сложных искусственных построений. Для автора «Повести», грамотного киевского монаха XI века, словенский язык — это просто книжный язык, язык его же дунайских словен, на котором написаны практически все доступные ему для чтения тексты, другими словами — язык Кирилла и Мефодия. В современной терминологии этот язык зовется старославянским. Традиционно обращаемся к БСЭ: «Старославянский язык, иначе — древнецерковнославянский язык — наиболее древний из письменных славянских языков, распространившийся среди южных, восточных и отчасти западных славян в IX–X вв. н. э. в качестве языка христианской церкви и лит-ры. По своему происхождению С. яз. представляет собой письменную обработку одного из говоров болгарского языка второй половины IX в., именно — говора гор. Солуня в западной Македонии (ныне — Салоники). Однако первоначальное распространение славянский язык получил в западнославянской среде, в Вечико-Моравском княжестве (в пределах нынешней Чехословакии).»

И вполне понятно, почему автор «Повести» называет его словенским. Ведь это язык изначальных дунайских словен «Повести» (славян перевода) — моравов и болгар, исконных насельников земли Венгерской118 и земли Болгарской «Повести». Вот еще одна цитата с того же сайта Центра развития русского языка: «Южнославянским по происхождению является и старославянский язык — первый общеславянский литературный язык». Естественно. Кирилл и Мефодий были уроженцами Салоник, с детства слышали славянскую речь, в том числе и в семье — мать их была болгаркой, — поэтому именно родной для них салоникский говор древнеболгарского языка они положили в основу создаваемого письменного славянского языка. С той однако существенной оговоркой, что этот общеславянский литературный язык создавался Кириллом и Мефодием в Моравии и потому не мог не испытать достаточно сильного моравского влияния.

Паола Утевская119 справедливо замечает: «Однако то, что старославянские книги были понятны русским читателям, еще не означает, что старославянский полностью совпадал с древнерусским языком, кстати, далеко не однородным». И тут же противоречит сама себе: «В нем [древнерусском] одновременно существовали два основных типа: книжный, или литературный, и разговорный. В древнерусских книгах старославянские слова соседствуют с русскими. Они часто друг на друга похожи. Отсюда и кажущиеся описки». Получается, что древнерусский письменный язык — это результат простых описок, смешения писцами старославянских слов с русскими. Странное утверждение. Более логичным выводом из первой цитаты Утевской и, вероятно, более правильным выводом вообще, было бы утверждение, что никакого литературного древнерусского языка, по крайней мере в XI веке, вообще не существовало. В древней Руси, как и во всем православном славянском мире той поры, был один единственный литературный, то есть книжный, язык — старославянский. Именно этот язык автор «Повести» не без оснований называет словенским (у Д. Лихачева он превращается в славянский).