Время пепла - Дэниел Абрахам

Осай невесело улыбнулся.

– Терпеть не могу полагаться на скрытность. Дайте мне шанс вскрыть недругу горло, и я в порядке. Но это… ожидание? Опасность не дает мне покоя каждую минуту. – Он подвинул не угловую бусину, а соседнюю, потом слегка качнулся назад и провел по щеке растопыренной ладошкой. При этом жесте Трегарро ощутил мимолетную дурноту. Прежде князь проделывал его несчетные разы. Хорошо сознавая необходимость такой глубинной магии, разум капитана отчасти бунтовал против нее. Безотчетно он причислял мальчишку к разряду уличных балаганщиков и придворных шутов, передразнивающих речь и повадки знати. Этот спонтанный жест в исполнении незнакомого тела вернул назад всю необычность их положения.

Осай вопросительно поднял свои юные карие глаза. Трегарро походил одной из бусин.

– Мы вас больше не подведем.

– Я надеюсь. Чем дальше тянутся кровные узы, тем труднее перемещаться. Дети и братья – лучше всего. Племянники и племянницы тоже сойдут. С двоюродными, как сейчас, уже начинаются накладки. Заиметь отпрысков про запас полезно, на случай непредвиденных бурь, а у меня хватает врагов. В наши дни по улицам бродят боги. И погляди на меня. – Он вскинул свои тощие, мальчишечьи руки. – Если ты считаешь, что кто-нибудь посадит этого огузка в тронный зал Китамара, ты в дупель нажрался. Пока не попаду во дворец, я постоянно рискую – но быть этим ребенком хуже всего! Суньте меня в шкуру аристократа, и я получу хоть некоторые права. А если Бирн а Саль бросит в темницу на пару десятков лет безвестного мальчишку с Медного Берега, кто ему возразит?

Трегарро понимал, что Осай не нуждается в его ответе. Князь пользовался им в качестве повода поговорить самому с собой. А еще он довольно немало выпил. Осай покачал головой и подтолкнул угловую бусину на ряд ближе к центру доски.

– Ирана обязана была знать, что Бирн незаконнорожденный, – продолжил Осай. – Она его произвела на свет. Но не исключено, что об этом знал и Таллис. Этот с самого рождения был с чудинкой, и, оглядываясь назад, Бирн на него не очень-то похож. Наши таинства приводили Таллиса в трепет. Но можешь ли вообразить, что дашь другому мужику трахнуть свою жену, а после будешь растить ребенка как собственного, все время помня и проглатывая унижение – лишь ради того, чтобы подгадить своему брату?

– Такой вопрос никогда не всплывал, – сказал Трегарро.

– А то и отцу, – добавил Осай, словно собеседник не раскрывал рта. – Может, я сделал что-то не то, пока они были детьми, и он возненавидел меня как отца прежде, чем стал ненавидеть как брата. – Князь вздохнул. – Какие они были хорошие детки, все трое. Два пацана и девчонка. Таллис, Осай и Ханан. Но вдруг я чересчур склонялся к Осаю, и Таллис заревновал? Он был чувствительным ребенком. У него была борзая, которую хотелось Осаю, и я разрешил тому забрать пса. Может, вот оно, семя всей хераборы. Обычно так судят о девочках, но, помяни мое слово, мальчики в детстве куда ранимей. Ведают боги, я нагляделся на всяких, пока их растил.

Трегарро почувствовал новую волну несообразности, когда осознал, что мальчик говорит уже не как Осай, а как отец Осая, князь Арис, умерший почти век назад. Тоску в голосе мальчика вызвала память о сказанном и совершенном его родным дедом. Когда-то князь Осай написал на воде свое имя, пригласив духа занять свою плоть. А с человеком прошлого его воплощения Трегарро никогда не встречался. Осай передвинул очередную фишку, съедая одну из белых бусин Трегарро. Выщипнул ее с доски, как насекомое, и бросил в горку отбоя.

– Теряешь внимательность, – заметил он.

– Вы бы меня все равно обыграли, – сказал Трегарро.

– Верно, но победа ценнее, когда ради нее приходится попотеть.

– Буду стараться вас разбить, о властелин, – улыбнувшись, произнес Трегарро. У него ушло какое-то время на поиск годных контрмер, но все-таки он их нашел. Осай с одобрением кивнул, увидев, куда опустилась белая бусина, но на шутку Трегарро ничем не ответил. Человек с залатанным лицом заподозрил, что ненароком нанес обиду. – Я не хотел позволять себе лишнего.

– Да позволяй, эка невидаль! Сейчас я ни над чем не княжу.

– Мы оба знаем, что это не так, но благодарю вас за разрешение.

Осай отмахнулся тонкой смуглой ладошкой. Трегарро начинал осуждать свое далеко зашедшее любопытство. Но час сожалениям придет позже.

– У Андомаки нет детей, повелитель. Когда она станет княгиней нашего города…

– Да, мне придется озаботиться этим вопросом. Прошло много времени с той поры, когда я была беременной. У этого состояния есть очень приятные стороны.

– То есть когда-то вы были женщиной?

– Мужчинами, женщинами. Отцами, матерями, сыновьями и дочерьми. Я видел, как растут мои дети и становятся моими братьями, сестрами, дядьями и тетями. Двоюродными дедушками и бабушками. Я держал на руках младенцев с их первого вздоха и держал их сморщенные, высохшие, желтушные руки при вздохе последнем. От рождения до смерти, я наблюдал жизненный путь целиком – и снова, и снова. Мне лучше прочих известно, кто мы такие.

– А кем были вы? Я имею в виду, вначале. Кем родились?

Осай, мальчик или Арис, хихикнул.

– Я – Китамар. Я родился городом, – сказал он, переставляя красную бусину в центр доски, и Трегарро стало ясно, каким образом будет проиграна эта партия.

23

Главный зал Китамарского дворца освещала тысяча крохотных, не больше мизинца Андомаки, свечек, да еще полдерева горело на длинной железной решетке. В воздухе стоял запах горящей живицы, терпкого вина и простых, неярких духов, вошедших в моду в этом году. Среди скопления придворных расхаживал певец, проникновенно выпевая гимны полудюжине богов поочередно, от него не отставал аккомпаниатор-барабанщик.

В боковых галереях гости собирались в кружки для бесед. Инлиска в пестрых шалях демонстрировала перед восторженной, а местами равнодушной, знатью мелкие заклинания, а может, обычную ловкость рук. Скоморох отвешивал шуточки, построенные так, чтобы никого не задеть. Священник приходской церкви совершал обход с мешком для подаяний, принимая серебряные и медные монеты, а взамен выдавая наслаждение безгрешностью. Пускай даже те, кто облачен в мех и тончайшие шелка с драгоценностями на шее и сугробами манжет, почувствуют себя щедрыми и великодушными.

Слуги подносили говядину и вепрево мясо поближе к наиблагороднейшим ртам в Китамаре, а после убирали плоские подносы, дабы вытереть натекший жир. Здесь не допускалось ничего несвежего или пользованого. Даже к светильникам был приставлен наряд из молодых скромниц, что, не смея пялиться на