Всегда настороже. Партизанская хроника - Олдржих Шулерж

Однако долго думать Мурзину не пришлось. В тот же вечер в домик Кысучана ввалились трое. Мурзин хотя и успел вытащить пистолет, но сразу же положил его на стол.

— Товарищ майор, так это вы? — закричал с порога тот, что был повыше.

С этими словами он подскочил к столу, поднял Мурзина со скамьи, обнял так, словно хотел задушить его.

— Костя! — закричал Мурзин.

Это был Костя, кашевар бригады. С ним пришли чешские партизаны Эмил и Тонда.

— Откуда вы взялись?

Как выяснилось, их послал капитан Степанов с заданием разыскать штаб бригады и командира. Они долго ходили по горам и глухим деревушкам, дважды попадали в окружение.

— Штаб мы так и не нашли, — закончил свой рассказ Костя.

— А Степанов? Другие командиры? — не успокаивался Мурзин.

Степанов создал сильный отряд в Гостынских горах. Петр Сибиряк установил связь с группами, действующими в районе Всетин, Визовице, Валашские Клобоуки. У Валашского Мезиржичи действует группа Москаленко.

— Воюем, товарищ майор, воюем! Вот только руководителей нам не достает… и связи с фронтом…

— Со временем все будет! — радостно воскликнул Мурзин. — Ох, эти кашевары! А помнишь, как в наказание за болтовню при переходе в Моравию тебе пришлось сдать оружие?

— Помню, товарищ майор! Как такое не помнить, но в тот раз вы были несправедливы ко мне…

— Ах, ты еще дерзить!

Смеялись и шутили до поздней ночи.

Потом Мурзин никак не мог уснуть, а утром сообщил партизанам, что вернется вместе с ними. Они стали возражать, видя, с каким трудом он ходит по горнице. Пуля из щиколотки вышла вместе с гноем, но рана еще не зажила. Но они знали, что, раз он уже решил, отговаривать бесполезно.

Вечером отправились в путь. Мурзин сидел на винтовке, которую несли два партизана, и держался за их плечи. Чередовались по двое, потому что часть дороги их сопровождал Зетек.

На рассвете Зетек распрощался с ними. Обнялись они с Мурзиным крепко, по-мужски.

В дальнейшем один из них шел впереди как разведчик, а двое несли командира. Шли только ночью. Когда начинало светать, останавливались в каком-нибудь домике на отшибе.

Первый снег, выпавший так некстати, в ноябре весь сошел. Однако идти было трудно. Пробирались заброшенными дорогами и тропами, сторонясь городков и спящих деревень.

Наконец перед ними выросли горы, покрытые густыми лесами.

— Вот это — наша территория, — заметил Костя.

Декабрь шел к концу. Уже несколько раз сменились больные на остальных одиннадцати койках. Не произошло никаких перемен только в судьбе Папрекаржа.

Пришли рождественские праздники. Папрскарж очень любил их. Он не был верующим человеком, но рождественские праздники почему-то умиляли его.

Сиделки и больные, которые могли ходить, устроили в палате рождественскую елку. В сочельник зажгли на ней несколько свечек, уселись в кружок, пели… Про Иисуса Христа, про любовь, про радость, про мир и покой на земле… У елки сидели все, кроме Папрекаржа и его стражника.

Грустно звучали слова песни:

Пела сыну матушка, чтобы он заснул…

А потом нерешительно затянула сестра Белармина:

Недалеко тот час, когда возьмешь ты свой крест…

Тут Папрскарж не выдержал и в темноте тихонько заплакал.

Где она, эта любовь?Где он, этот мир и покой?Где она — радость?

Успокоившись немного, Папрскарж с удивлением посмотрел на стражника. По лицу его катились слезы.

12

Холодная декабрьская ночь. Небо затянуто снеговыми тучами. Как разозленный пес, воет и скулит ветер. Переговариваются деревья. Шумит лес.

Над домиком лесника в липтальском заповеднике стоят Филек Зесече и Цыра Зподъяловчи и прислушиваются.

— Тебе показалось, — кричит Филек.

Цыра уже хочет согласиться, что ошибся, но стремительный порыв ветра приносит тот же самый звук. Потом он сразу же пропадает в массе других ночных звуков. Этот звук отличается от всех прочих. Он какой-то размеренный, механический…

— Слышишь?.. — взволнованно спрашивает Цыра.

Филек кивком соглашается. Это не ошибка: над липтальскими вырубками пролетел самолет.

Пролетел, но не улетел. Сделав круг, вернулся снова.

— Ищет… Мы должны дать ему знак, — старается перекричать шум ветра Цыра и бежит за сигнальным пистолетом.

— Погоди! А ты знаешь, кого он ищет?

Но Цыра машет рукой.

Дали желтую ракету. В небе сверкнула красная.

Цыра что-то закричал, но ветер унес его слова, и Филек видел только его открывающийся рот и слышал обрывки слов.

— … скорее… ребята… надо…

Гул моторов давно потонул в безграничном воздушном пространстве. Самолет улетел. Напрасно вглядывались в беспроглядную тьму.

— Там! — закричал вдруг Буковян и показал рукой в направлении горы Солиско.

Там в небе вспыхнула белая ракета. Стремительно взмыла вверх, потом в нерешительности остановилась, на мгновенье замерла в верхней точке своего головокружительного пути и ринулась вниз, так и не долетев до земли.

— Она поднялась с горы.

— Пошли туда!

Все зашагали к лесу на расстоянии нескольких метров друг от друга. Ежеминутно давали условные знаки и прислушивались. Но сильный ветер сбивал их с толку своим свистом, и они то и дело теряли друг друга.

Через какое-то время они наткнулись на два продолговатых тюка, искусно скрепленных деревянными рейками и стянутых кожаными ремнями. В тюках были автоматы, магнитные мины и взрывчатка. Тюки потащили к овражку. Охранять их оставили Помарыню. Остальные отправились прочесывать лес.

На рассвете ветер утих. Похолодало. Низко над лесом медленно ползли тяжелые тучи. Партизаны обошли ближайшие горы, облазили все обрывы и ущелья. Безрезультатно.

— Но ведь так не может быть! Не провалились же они сквозь землю!

В горах уже начало темнеть, когда Старыхфойту услышал стон. Он поднял голову и увидел на верхушке дерева парашют и человека.

Двое взобрались на дерево, чтобы обрезать стропы и освободить тело. К их удивлению, человеком, потерявшим сознание, оказалась женщина.

— Какая молоденькая! — вырвалось у кого-то из ребят.

Женщину перенесли в ближайший дом. Там в тепле она пришла в себя. Узнав, что находится в безопасности, успокоилась и рассказала об этом неожиданном прыжке.

Надя была санитаркой в парашютнодесантной группе из шести человек, которая должна была высадиться на Моравской возвышенности. Но то ли пилота сбила с толку эта ветреная ночь, то ли ракеты, но он высадил всех раньше, и они оказались на чужой территории.

До самого утра ребята с Вартовны искали остальных и все же нашли. С самолета они прыгали через определенные интервалы, и сильный ветер унес их далеко друг от друга — на Солиско, на Подседниску, а один упал даже возле затерявшегося в горах домика Гержички. Радист при падении сильно повредил себе ступню. Другой десантник порвал связки. Радиостанцию (радист отвязал ее от себя, потому что слишком стремительно падал вниз) нашли в самый последний момент.

Они сидели друг против друга у добела выскобленного стола в мастерской у Горнянчина: по одну сторону — Мурзин, по другую — Матей — и большими ножами резали хлеб и копченое сало. На токарном станке и на лавке сидели Петр Сибиряк, Павка Кривой, Костя и Трофим, который резал сало прямо у себя на ладони.

Ступеньки, ведущие к дверям, заскрипели. Вошел Янек Горнянчин.

— Светлана спрашивает, не нужно ли еще хлеба.

Костя хотел было сказать, что надо — для его поварской утробы еды никогда не хватало, — но, увидев, что остальные промолчали, удержался.

Все ели молча.

После нескольких минут тягостного молчания Мурзин, продолжая прерванный разговор, сказал:

— Так как же договоримся?

Матей сосредоточенно отрезал большой кусок сала, насадил его на нож и сунул в рот. Жуя, пробормотал:

— Как сказал: вы должны нам подчиняться!

В черных глазах Мурзина вспыхнули злые огоньки. Склонившись над столом, он стремительным движением воткнул нож в стол.

— Мы должны подчиниться вам? Мы — бригада?

— Какая вы бригада, — разозлился Матей и тоже воткнул свой нож в стол. — Рассыпалась ваша бригада. Сами не знаете, сколько вас есть…

Мурзин вытащил нож и воткнул его посреди стола, поближе к Матею.

— Мы не трезвоним о своих силах. Матей тоже воткнул свой нож посредине.

— А может, нас под Вартовной побольше!

Горнянчин перевел взгляд на Петра: так командиры, неровен час, еще сцепятся друг с другом. Может быть, имеет смысл вмешаться в разговор.

Петр понял, наклонился к нему и сказал:

— Это ничего, уладится!