Всегда настороже. Партизанская хроника - Олдржих Шулерж

Матей почесывал голову. Да и остальные не выразили радости. В те времена у партизан в горах не хватало оружия, продовольствия, и с каждым новым человеком прибавлялись новые заботы. К тому же Танечек и стрелять-то, наверно, не умел, а в проповедниках партизаны нуждались меньше всего.

Только Ломигнат и Янек Горнянчин, давнишние друзья Танечека, знали, чего стоило ему принять такое решение. Янек выслушал его исповедь и улыбнулся житейской наивности этого мудрого толкователя писания. Он подмигнул Лому, но поздно.

— Так. Ну хорошо! А знаешь, Танечек, что тебе, возможно, придется на чужую жизнь посягнуть? Человека убить? — произнес Ломигнат.

— Знаю, Лом!

— Но кто учил меня, Танечек, заповеди «не убий»?!

— Я учил, — признался Танечек. — Но и меня учили, чтобы не убивал я никого из племени, к которому принадлежу. Вспомни, как просил Иона во время бури…

— Помню, — прервал его Лом. — Помню также, как ты говорил, что искупитель мой жив и из праха восстанет…

Танечек молчал. Молчали и остальные.

— Но я, — снова обратился Ломигнат к Танечеку, — я тоже человек из того племени человеческого и вот так для себя решил: не буду, опустив руки, смотреть, как неправедный губит праведного, как злорадствует кривда. Я этому воспрепятствую!

Лом широкими шагами расхаживал по горнице Юращака. Танечек взглядом следил за ним. Вдруг Ломигнат остановился перед ним и протянул руку.

— Если ты действительно пришел к нам, Танечек, то добро пожаловать! Я представляю себе это так: ты просто должен был обратиться в нашу веру.

Однако Танечек руки его не принял.

— Погоди, Лом! Не хули праведных! Не должен был я обращаться в вашу веру. Нас всегда разделяло то, что у вас кумиры, а мы в кумиров не верим. Вы рисуете и в дереве изображаете свое божество, как язычники. Мы рисованных богов не чтим и не верим в них.

Но Ломигнат снова протянул маленькому Танечеку руку и сказал:

— Если нас разделяет только это, Танечек, то я все равно говорю тебе: «Добро пожаловать!»

Они пожали друг другу руки, но Танечек все же закончил свою мысль:

— В писании говорится: «Славить будем на вершине славы своей и выполнять клятву свою».

Широкое лицо Ломигната расплылось в улыбке. Глаза сияли.

— Ну уж это твое дело, Танечек. Поступай как знаешь! Только пусть клятвы твои падут на голову врагов!

И, как бы подчеркивая важность сказанного, Лом ударил громадным кулаком по низкой потолочной балке.

В городе первый снег растаял. Ветер раскачивал затемненные уличные фонари. По мостовой ползли синеватые блики. В Валашском Мезиржичи смеркалось. Улицы безлюдны.

На Сокольской улице перед низеньким домиком остановились трое мужчин. Тот, что был поменьше других ростом, постучал в дверь, а когда портной Михал отворил, поздоровался с ним как старый знакомый.

— Что принес, Досталик? — спросил его Михал.

— Ах ты, Михал-Михаличек! Что я могу тебе принести — ничего. Гостя тебе веду, — проговорил пришедший и подтолкнул вперед одного из своих спутников. За ним в комнату вошел и третий в пальто с поднятым воротником. Он запер дверь, стряхнул с кепки дождевые капли и повесил ее в прихожей на вешалку. Это был официант Ферда из Хорыня.

На кухне у печки грелась жена Михала с двумя ребятишками. Вначале они посмотрели на пришедших с опаской, но потом хозяйка узнала их и поздоровалась. Михал повел гостей в комнату, превращенную теперь в маленькую портняжную мастерскую.

— Это Большой Франта, — представил Досталик незнакомца.

Михалу это ни о чем не говорило.

— Большой Франта, значит? — вопросительно повторил Михал.

— Да, так меня зовут, — подтвердил гость.

Михал еще раз внимательно оглядел Большого Франту. Это был худой, черноволосый, смуглокожий человек, с быстрыми колючими глазами, с узкими, почти все время растянутыми словно в улыбке губами, и это придавало его лицу несколько насмешливое выражение. Движения его были резкими, держался он самоуверенно.

Михал убрал со стула какую-то недошитую вещь из холста и движением руки предложил сесть. Сам же присел на широкую доску старомодной швейной машины.

Большой Франта посмотрел на свои руки и сказал:

— Прежде всего я хотел бы умыться.

— Пожалуйста. — Михал заглянул на кухню и крикнул: — Анча, нагрей воды и приготовь полотенце!

Потом он обратился к Досталику:

— В чем дело?

— Да ничего особенного, — заверил его Досталик. — Только познакомиться и переночевать. У меня это сделать сложнее: ты же знаешь, как обстоят дела…

Досталик — низенький, плотный, лет пятидесяти человек с румяным лицом и розовой плешью на круглой голове с нимбом белых альбиносовых волос. Такие же белые ресницы и красные глаза. У него собственное предприятие по изготовлению белья. Это означает, что жена его вместе с двумя или тремя девушками шьет, а Досталик занимается бухгалтерией и представляет администрацию фирмы. Но фирма мало интересует его. Куда больше волнует его подпольная деятельность. Он сумел организовать в городе группу Сопротивления, которая объединила патриотов, прежде всего из числа местной интеллигенции, образовала нелегальный национальный комитет и установила контакт с лондонским руководством. Тем временем в окрестностях Мезиржичи образовалась боевая группа Михала, с которой слились более мелкие группки из окрестных сел. Когда же потом в горном селении Озница появились партизаны Москаленко, Михал привлек их в свою группу. Это решило все: Досталику не оставалось ничего другого, как сотрудничать с более сильной группой Михала.

Большой Франта снял пиджак, но в мастерской его не оставил, а взял с собой на кухню. Там положил на стул рядом с умывальником.

Тем временем в мастерской Михал набросился на Досталика:

— И чего это тебе взбрело в голову привести его ко мне?

— Он хочет встретиться с Москаленко. А кто другой может помочь ему в этом? — защищался Досталик.

— Чем ты от нас дальше — тем лучше! — не успокаивался Михал, но говорил уже спокойнее.

— Но, но, Михал, не заносись! — бросил Ферда.

Ферда организовывал ребят в Хорыни, но Михалу он не нравился.

— А тебе-то что за дело?

— Ведь, кажется, привел его я, не так ли?

Это было правдой. Большого Франту к участию в движении Сопротивления в Мезиржичи привлек официант Ферда. Познакомился с ним где-то возле Злина и связал его с Досталиком.

— Нам незачем ссориться, Михаличек, — мягко проговорил Досталик. — Уж я-то знаю, что можно, а что нельзя. Как раз во время вчерашней передачи Лондон сообщил, что Большой Франта проверен.

Михала он этим сообщением огорошил.

— Проверен так проверен… — ворчал он. — Но кто, собственно, проверял? Ведь сообщили-то ваши люди.

— Ты это брось! — горячился Досталик. — Они тоже наверняка имеют какую-то контрразведку.

Тем временем из кухни с пиджаком под мышкой вернулся Большой Франта. Застегивая манжеты, он сверлил всех своим колючим взглядом. Видимо, понял, о чем здесь говорили.

— Значит, не доверяешь мне, Михал? — сказал он.

Михал молчал.

Большой Франта остановился перед ним, раскинув руки, и бросил резко:

— Хочешь вынести приговор — выноси!

— Да брось ты! — смущенно пробурчал Михал и пошел на кухню.

Вернулся он с бутылкой сливовицы и рюмками.

— Садитесь!

— Это пожалуйста! — одобрил Ферда.

Большой Франта надел пиджак и высокомерно улыбнулся.

Старыхфойту, работавший на всетинском оружейном заводе, пришел на Вартовну, чтобы остаться там. И не один. С собой привел Дворжищака, Зайца и Вчеларжа.

— Как раз вовремя! — с кислой миной на лице заметил Буковян.

— Что поделаешь — пришлось, — оправдывался Старыхфойту.

— Раз пришлось, значит, иначе нельзя. — Буковян развел руками. — В конце концов есть командир. С ним все и решите!

— Пойдемте, ребята, — позвал Янек Горнянчин, который привел их сюда.

Отыскали Матея. Он сидел с Трофимом в горнице у Юращака. Ему сообщили, что пришли связные и что им придется остаться в горах.

— Почему? — Матей поднял свои мутные глаза.

— Страдея предали. Я думаю, он уже мертв, — вырвалось у Вчеларжа.

— Это точно, — подтвердил Заиц.

Оба были явно напуганы и не могли связно рассказать. Старыхфойту вынужден был один рассказывать все по порядку.

Всетинская организация разрослась — она объединяла теперь более двух тысяч человек. Конечно, за таким числом людей не уследишь. Одна волна арестов прошла. Началась вторая. Гестапо забрало и Страдея. В тот же день немцы вызвали в гестапо врача, а на следующий день в местную похоронную контору пришла за гробом машина остравского крематория. Говорили, что Страдея убили во время допроса.