Всегда настороже. Партизанская хроника - Олдржих Шулерж

Гестаповец испытующе посмотрел на врача.

— Ну… а вы кто?

— Я доктор Браздил.

Гестаповец приписал несколько строк к протоколу.

— Подпишите, — обратился он к врачу.

Доктор Браздил подписал протокол и вышел.

— Ну ладно, — бросил на ходу допрашивавший гестаповец. — Скоро мы придем снова и продолжим допрос. Но уж тогда вы нам скажете все, пусть даже у вас будет самая высокая температура!

Служители отвезли Папрскаржа в палату. Стражник снова сел у его койки. Все вернулось в прежнюю колею. Только больные поглядывали в этот угол палаты с большим сочувствием, чем прежде.

Время текло медленно. Папрскаржу все казалось безнадежным. Никто из больных с ним не разговаривал. Главного врача и доктора Браздила Папрскарж ждал с нетерпением, хотя их посещения были связаны с болезненными перевязками.

— Все хорошо, пан директор, — говорил, как правило, главный врач и, уходя, многозначительно сжимал Папрскаржу руку.

Этими несколькими словами он жил до следующего утра. Искал в них скрытый смысл. Что, собственно, хорошо? Ситуация вообще? Или дела идут на поправку?..

В дни посещений к остальным больным приходили родные. Они садились на стулья и искоса поглядывали на раненого партизана, охраняемого вооруженным стражником. К Папрскаржу никого не пускали, и он стал ненавидеть эти часы посещений — после них у него на душе становилось еще тоскливее. Поэтому он даже испугался, когда в один из дней увидел в дверях палаты свою сестру Анделку, вышедшую замуж за всетинца. Но он вовремя взял себя в руки, чтобы стражник ни о чем не догадался. Анделка посмотрела на него с порога и как ни в чем не бывало прошла к соседней кровати, на которой лежал какой-то старичок. Решительно пододвинув стул, она громко заговорила:

— Здравствуйте, дедушка! Как себя чувствуете? Все будет хорошо, только лежите спокойно… я принесла ваш любимый грушевый пирог…

Дед удивленно таращил из-под одеяла испуганные глаза. Когда же Анделка положила на ночной столик красивый пирог, он сел и без церемоний начал есть.

— А знаете ли вы, дедушка, новость? — тараторила Анделка. — Руды уже нет в живых. Его похоронили.

— Да не знаю я никакого Руды, — жуя, пробурчал дед. — Не знаю. И не кричите так, я не глухой!

— Ох, слабеет ваша память, дедушка, — не успокаивалась Анделка. — Он же был учителем! Вы должны были его знать. Молодой такой, крепкий.

Папрскарж внимательно прислушивался, стараясь не пропустить ни одного слова. Руда Граховец мертв! Как же это могло случиться? Что же там произошло в этой Бечве?

— Ну а Людвика, дедушка, Людвика вы помните? — наседала на старика Анделка. — Он тоже учитель. С ним случилась беда. Электрическим током ему сожгло ногу, и теперь он волочит ее за собой. Видимо, долго не протянет…

Старик ничего не понимал. Зато Папрскарж все понял. Людвика Билого в тюрьме пытали. Сожгли ему ногу электрическим током. Сколько времени прошло с тех пор, когда они трое — Папрскарж, Граховец и Билый — шли с совещания на Мартиняке и говорили о Дворжаке? Почему они не вернулись и не приставили к его виску пистолет! Ведь они хотели это сделать.

Папрскарж даже не заметил, как Анделка собралась уходить. Старикан же закричал ей вслед:

— Так ты, дочка, придешь еще? И принеси пирог с повидлом!..

Дни и ночи шли, сменяя друг друга, и Папрскарж чувствовал, что жар спал. Он знал, что гестаповцы требуют сведений о состоянии его здоровья. Как только температура спадет — они явятся допрашивать его. И поэтому всячески повышал температуру. Проще всего было это делать рано утром, когда в палате было еще сумеречно. Сиделка ставила ему термометр под мышку, а он, натянув одеяло до самого подбородка, тер его пальцами. Доктор Браздил удивлялся: утренняя температура почему-то оказывалась выше вечерней. Сначала Папрскаржу было стыдно, но что поделаешь! Ведь от высоты ртутного столбика зависел покой и, возможно, жизнь…

В конце концов и температура не помогла. Однажды Папрскаржа отвезли в приемный покой.

Допрашивали его опять те же два гестаповца. Того, что был повыше, звали Ярошем.

— Ну вот мы и встретились снова, — усмехнулся Ярош. — Бросьте дурить и выкладывайте все! Каким образом вы вступили в связь с партизанами в Бечве? Кто вас связал с ними? Сколько в Бечве партизан?

— Не знаю ничего.

Ярош наклонился над ним.

— Значит, не знаете?

— Не знаю… я болен, вы же видите… я ничего не знаю…

Ярош неожиданно несколько раз ударил его по лицу.

— А теперь быстро! — приказал Ярош. — Кто укрывал в Бечве партизан? Кто их поддерживал? Кто с ними сотрудничал? Говорите!

Папрскарж молчал.

Второй гестаповец тоже рассвирепел. Встал из-за пишущей машинки и скрутил Папрскаржу руки. Не в силах терпеть боль, Папрскарж выкрикнул:

— Граховец сотрудничал с партизанами! Рудольф Граховец!

Они отпустили его.

— Значит, Граховец, говорите?

— Да, Рудольф Граховец, учитель.

Как он был благодарен в те минуты Анделке за то, что она ухитрилась передать ему весть о смерти Рудольфа!

— Но Граховец утверждает, что все делали вы!

— Как он может это утверждать! — возмутился Папрскарж. — Пусть он скажет мне в глаза!

Гестаповцы задавали все новые и новые вопросы. Но Папрскарж молчал. Тогда Ярош вытащил пистолет и нацелил ему прямо в лоб.

— Если не будете говорить, застрелю вас на месте.

— Я знаю только одно — с партизанами был связан Граховец. Стреляйте в меня, если не верите!

Папрскарж подписал протокол, и гестаповцы ушли.

В воскресенье дед ждал Анделку. И дождался. Как только она показалась в дверях, он закивал. Уставившись взглядом на постель Папрскаржа, она направилась к постели старика.

— Принесла с повидлом?

— С повидлом, с повидлом, — подтвердила Анделка, остановив взгляд на соседней постели. — Я вам, дедушка, такой пирог испекла, что пальчики оближете!

— Дедушка, — начала Анделка, когда старик откусил кусок, — слышала я, что лечение во Всетине немногого стоит… Вот в Кромержиже, говорят, больница! Вы, дедушка, должны сделать так, чтобы врачи отправили вас туда… В Кромержиже обо всем договорились с самим директором…

Посетительский час давно кончился. В палате снова воцарилась тишина. Папрскарж стал думать над новым сообщением.

После долгих размышлений он пришел к выводу, что речь идет об указании притвориться душевнобольным, чтобы попасть в кромержижское заведение, а там все улажено. И он решил прикинуться сумасшедшим.

С вечера, когда все в палате улеглись, Папрскарж вдруг закричал что было сил:

— В окно кто-то лезет… там… там!

Стражник проснулся, с минуту непонимающе глядел на Папрскаржа, потом на окно. Встал, подошел к окну, выглянул наружу, попробовал, хорошо ли оно закрыто. Вернулся, подозрительно посмотрел на Папрскаржа, пробурчал что-то. Но теплый воздух палаты и первый вечерний сон одолели его, и он снова задремал.

Папрскарж одним глазом наблюдал за ним. Дежурили возле него попеременно трое или четверо. Изредка приходил пятый, молодой, надутый. Папрскарж терпеть не мог его.

— Кто это? Там… кто-то ходит… помогите! — минуту спустя закричал Папрскарж, указывая на дверь. Стражник вскочил и, никого не увидев, снова сел.

Папрскарж делал это в течение двух дней и трех ночей. Судя по всему, он должен был произвести жуткое впечатление. Оброс, борода как у лешего, глаза испуганные и в довершение всего истерические крики…

Охрана сообщила о ночном бреде главному врачу. Тот только покачал головой, словно речь шла о чем-то таком, чего следовало ожидать.

Потом Папрскарж стал плакать. Поразмыслив, он решил, что это тоже может быть проявлением душевной болезни. Но чем больше он плакал, тем правдоподобнее это выглядело… Тяжко при здравом рассудке изображать умалишенного!

Кысучан возвратился из лесу в необычное для него полуденное время и пошел прямо к Мурзину. Но, оказавшись перед ним, стал нерешительно переминаться с ноги на ногу.

— Ну что? — взглянув на него, спросил Мурзин.

— Как бы это сказать, — неуверенно начал Кысучан. — Рублю я дерево на лесосеке… Вокруг — тишина. Только повалил бук… красивый такой… вдруг вижу трое парней — два чеха, и один русский… Русский показался мне знакомым…

— У них было оружие?

— Ружья, — пояснил Кысучан. — Назвались партизанами, но кто их знает! — добавил он с опаской.

— Чего они хотели?

— Да так… поговорили и пошли. Я им ничего не сказал.

Кысучан постоял, потом пошел к двери. Обернулся:

— Правильно я поступил?

— Правильно… правильно, — успокоил его Мурзин.

Эти трое никак не шли у него из головы. Может, это ребята из бригады? А что, если они ищут его! Но может быть, это агенты?