Погода нелётная - Юля Тихая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он обернулся. Глаза у него блестели лихорадочно и странно. Макс был весь какой-то странный, дёрганый и резкий. Маргарете непривычно было видеть его таким: он всегда был больше даже помойный кот, ободранный и царственный одновременно, чем просто человек.
Что-то случилось? Она сильнее нахмурилась. Что могло случиться в городе с героем войны? Он приехал в посёлок, наверное автобусом, значит — он всё ещё не летает. Может быть, у него из-за этого…
— Я привёз кое-что, — повторил Макс и сперва сжал кулак, а потом разжал. — Я… покажу?
— Виверну? — спросила Маргарета, облизнув губы.
— Какую ещё виверну?
— Оловянную. Из тира.
— А, Швабру? Её тоже, она везде со мной летает. Но она не тебе! А тебе…
Он глянул на неё с сомнением, как-то снизу вверх, а потом расстегнул комбинезон, сунул руку во внутренний карман и протянул ей конверт.
Конверт как конверт, из желтоватой бумаги. Обычный почтовый, фабричный, с ячейками для индекса и напечатанным образцом заполнения. Неподписанный, без марок и без штампов. Внутри ощущалось что-то твёрдое.
Маргарета посмотрела на Макса с сомнением. Макс кусал губы.
Тогда она села на порог, постаралась сделать серьёзное лицо и вытряхнула из конверта в ладонь содержимое.
Это были фотографии — целая пачка фотографий, никак не меньше двух десятков. Они слиплись немного и лежали в ладони одним бруском, но Маргарета развернула их веером.
Некоторые кадры хорошие и чёткие, другие — похуже, то с мутными пятнами мыла, то просто отчаянно порыжевшие. Портреты: мужчины, женщины, дети и даже один младенец, похожий на недовольную картофелину в пышном кульке.
Маргарета нахмурилась, перебрала снимки, перекладывая каждый следующий под низ стопки. Лица и лица — мало ли на нашем столпе людей?
— Кто это? — наконец, она снова подняла взгляд на Макса. Он сидел на корточках напротив, напряжённый и побледневший.
— Ты не узнаёшь?
— Я? Их? А… а должна?
Она снова опустила взгляд. Верхней лежала карточка с женским лицом. Красивая женщина, вряд ли моложе сорока, но статная, яркая даже в объёмной тёмной одежде. Аккуратная короткая стрижка, крупные очки, жирно подведённые глаза. На фотографии она улыбалась.
Она была немного похожа на маргаретину учительницу родной речи из младшей школы. Но та учительница выглядела похожей пятнадцать лет назад, а теперь превратилась, должно быть, во властную суровую мадам с выбеленными сединой строгим пучком, — если её пощадила война.
— Кто это? — всё-таки спросила Маргарета, не найдя в памяти никакого ответа.
Макс взял фото, заглянул за оборот, положил обратно:
— Серафина Гатти. Она живёт в городке под названием Лонго, держит четырёх собак и работает в приюте для женщин при местной церкви. Много говорит о Господе, девичьей чести и великом благе материнства, держит все посты, но втайне обожает зефир.
Маргарета моргнула.
— Зефир?..
— Зефир.
— Макс, я не понимаю.
Он смутился, напрягся.
— Посмотри… ещё кого-нибудь.
Она посмотрела. Пролистнула все снимки, вглядываясь в незнакомые лица. Нахмурилась, просмотрела по второму кругу, внимательнее, медленнее. Остановилась на младенце.
— Я не понимаю. А это-то кто?
Макс перевернул кадр, чему-то кивнул и объявил:
— Карлос Фарина, ему девять месяцев. Его мать звали Орнелла Фарина, она, увы, умерла родами. Очень кудрявая брюнетка, хохотушка такая, всю жизнь работала в садах. Карлоса воспитывает её муж, ему повезло вернуться с войны.
— Орнелла?..
Маргарета могла поклясться, что не знает никого с таким именем. Красивое имя, редкое, нежное… наверное, она бы запомнила?
Макс вынул стопку снимков у неё из пальцев, перелистнул и принялся показывать сам.
— Вот этот усач. Это Марио Сартори, Хромой Марио, у него левая нога деревянная. Он смолит так, что глаза режет, зато руки золотые, сварка у него в руках поёт. А вот эта девчонка работает теперь в булочной, Ноелия Беллини, лепит крендели и прессом пряники — ррраз! Или вот, Ренато Соррентино, ему только-только стукнуло девятнадцать. Он поступил в столицу и будет инженером, представляешь? И уже женился, у него жена такая беленькая и прехорошенькая, студенточка из медицинского. Им семейную общагу дали, он гордый такой. Бреется ещё не каждый день.
Маргарета снова нахмурилась. Какое дело ей до того, кто и как бреется?..
— А это? — она ткнула пальцем в самую мутную фотографию.
Макс вздохнул.
— Фабио Домико, он… ну, из песни слов не выкинешь, что уж скрывать. Он проворовался и в колонии, ещё пяток лет осталось мотать. Ну, не всем же быть святыми, да? Я из личного дела фотографию попросил, это копия, поэтому такая…
— Не всем, — запоздало согласилась Маргарета.
Он был испуган, этот Фабио Домико. Совсем ещё мальчишка, он держал перед собой шестизначный номер. Серьёзное лицо, чуть косящий глаз, вздёрнутый уголок губы…
…пятно сажи на лбу, горелая рубаха, левая рука висит плетью, на красном предплечье наливается белизной волдырь ожога, на лице испарина и боль, и он тянет руки, и…
— Я вернусь, — кричит Маргарета, — не занимайте площадку, найдите верёвки и —
Ветер в лицо до слёз. Мутит и дрожат руки. Дракон рвётся из связи, крылья будто свинцовые, но они…
— Монта-Чентанни, — прошептала Маргарета и так стиснула пальцы, что вспомнила: она здесь, на станции.
Она сидит на порожке, и всё давно кончилось. Всё это было так давно, что уже можно считать, что и не было. А она сидит на порожке, под спиной — металлическая труба контейнерного каркаса, над головой бегут через небо кучерявые облака.
— Монта-Чентанни, — повторила Маргарета уже ровнее. — Он был в Монта-Чентанни?
Макс вглядывался в её лицо.
— Да.
А потом перебрал фотографии, выбрал уставшую женщину с рытвинами на лице:
— Её ты точно не можешь не знать. Ромола Ферри, она ещё узнавала про Бертольда Ферри, помнишь? Она живёт с сыном в Лонго, работает на рыбозаготовке, там делают консервы под красно-жёлтой этикеткой, ты наверняка такие видела.
Маргарета вяло кивнула. Рыбозаготовка была тяжёлой работой, чешуя портила руки, раны долго не заживали от воды, а ещё пар и температуры… когда-то, в детстве, их пугали
