Энигма. Беседы с героями современного музыкального мира - Ирина Анатольевна Никитина

сочинения, но к каждому произведению нужно подходить как режиссер – делать сценарий, свою историю придумывать. Даже, когда играешь Мендельсона, Бетховена, Чайковского, это должно пройти через меня, и тогда я знаю, почему я на сцене и почему я нужна этому произведению.

Ирина: Ты сказала, у тебя было семь неудачных исполнений концерта Шумана. А бывало, когда ты думала: все, сегодня получилось, Шуман мною доволен?

Патриция: Было несколько раз. На одной репетиции в Берлине с Иваном Фишером, потому что темп был правильный, потому что мы были настолько вместе – я очень люблю, когда я с дирижером, мы не два организма, мы одно, и тогда оно передается на весь оркестр и на публику.

Ирина: Ты часто работаешь с Теодором Курентзисом?

Патриция: Я очень люблю Теодора, он для меня как брат, и я чувствую, генетически мы связаны, у нас одно понимание мира. Даже если мы о чем-то по-разному думаем – я к нему с удовольствием приближаюсь, и он ко мне. На репетиции абсолютно не происходит борьбы, мы доверяем друг другу – это так важно.

Ирина: Вы встретились в 2012 году на записи скрипичного концерта Чайковского, и это, конечно, не было привычное, традиционное исполнение. А когда ты готовишься к концерту, слушаешь ли другие интерпретации или, наоборот, стараешься не слушать?

Патриция: Нет, я могу слушать, мне уже это не мешает. Эти исполнения как будто похоронены в каких-то архивах, а мне просто хочется где-то посидеть за чашкой чая с Чайковским, побеседовать с ним. Я не говорю, что правильно, как я играю, но это беседа живая, и это то, чего мне хочется добиться. Нет, я вообще не хороший скрипач, я композитор, у меня другие представления. Когда я играю, мне хочется общаться с автором музыки. Техника мне не интересна, она нужна только для того, чтобы выразить что-то. Но надо знать, что ты хочешь выразить.

Ирина: Музыка для тебя – это живая ткань.

Патриция: Да, как тесто. Делай свои булочки, формируй его. Иногда не получается, и это хорошо! Ты знаешь, как важно ошибаться! Боже мой, как важно! Как красиво, когда певец поет ноту, а там маленький перелом в голосе. Как это больно, незабываемо. Вот сейчас слушаешь Хворостовского, и слезы текут именно, когда такое личное в его голосе. Вот я всю ночь слушала как он поет, и одна народная песня там была – как он ее спел! Вот это остается.

Я думаю, человек лучше всего живёт, если просто соглашается с тем, какой он есть: «Спасибо, Боже, что ты меня сделал таким, с моими ошибками, с моим акцентом, с моим молдавским происхождением, народной музыкой во мне. Оно во мне течет, оно меня сделало, оно меня делает сильным!»

Ирина: Крепкая связь с твоей землей.

Патриция: Да, я крестьянка. Это делает меня сильной, и когда я стою на сцене, ничего оттуда не собьет, не сдует, стою ли я в Карнеги-холл или в каком-то гараже играю, или на улице. Вот, если спросить священника: где для вас важнее провести службу: в тюрьме или в Ватикане, он что вам скажет?

Ирина: Смотря какой священник.

Патриция: Ну, мне такие не нравятся. Настоящий скажет: «Мне все равно! Я божье слово произношу. Все равно, где я нахожусь!» И поэтому я – какая я есть. Я женщина. Почему бы и нет?! Теодор красивый мужчина, конечно, я с ним, может быть, даже и заигрывала. Это нормально. Музыка – это любовь, секс, эмоции, это все живое, что в человеке есть, желание его, его мечты.

Ирина: Ты мне напоминаешь сейчас Кристу Людвиг, которой 90 лет. Она утверждает: «Вообще, самые эротические отношения – между дирижером и певцом!» Эротика в высоком смысле, не в буквальном.

Патриция: Ну конечно! А как же без огонька-то! Нельзя забывать, мы люди, мы стали высокомерны по отношению к природе, стали богами, а на самом деле мы пешки какого-то очень серьезного, умного конструктора. Наша программа иметь детей, чтобы это продолжалось. Наши инстинкты намного сильнее самого большого интеллекта на свете, они решают все, и химия между людьми тоже все решает. Будь то в бизнесе, будь то в политике. А в музыке как же без этого?

Но вернемся к Чайковскому. Мне кажется, вторая часть «Концерта» – это самое главное, сердце произведения – мелодия напоминает французскую детскую песенку. И я начинаю думать: а ведь няня у него была француженка, он ее очень-очень любил и вспоминал часто, а он человек был чувствительный.

Ирина: Очень сентиментальный.

Патриция: Не может быть, чтобы это просто так было. Подсознательно это было для него важно. Это кажется воспоминанием детства. И он писал в письмах Надежде фон Мекк, что это таинственная музыка. Так давайте один раз сыграем таинственно, тихо и завуалированно. И мы узнаем мелодию той песенки, если я начну так играть.

Ирина: Ты играла практически без вибрато?

Патриция: Абсолютно. А зачем вибрация? Там она не нужна. Это как в воспоминании. Ребенок вспоминает свет из окна, льющийся через эту занавеску.

Ирина: Скорее всего, ночной, лунный.