Московский полет - Эдуард Тополь

– Поехали, – сказал ему Толстяк.

– В чем дело? – удивился я.

– Поехали, что с ним разговаривать! – снова сказал Толстяк Семену. Семен выжал сцепление и толкнул вперед рычаг скоростей. Но я схватил руль машины:

– В чем дело? Вы что – сдурели? Я не вру, мне действительно нужно писать для японцев.

Семен вернул рычаг на нейтралку.

– При чем тут японцы! – поморщился он. – Десять лет назад, когда мы узнали, что ты женился на Лизе Строевой, мы тут пили за вас и желали вам десятерых детей. Но вот ты приехал, мы ездим с тобой весь день, а ты даже не считаешь нужным сказать нам, почему вы разошлись. Конечно, в Америке такие вещи не обсуждают ни с кем, кроме адвоката. Но мы-то не в Америке!

Я посмотрел им в глаза – сначала Семену, а потом – Толстяку. Они были правы. Они были настолько правы, что я удивился себе: неужели я действительно стал другим человеком в Америке?

– Послезавтра, во вторник, ждите меня к завтраку, – сказал я им.

– Ол райт, сэр, – согласился Семен, и они уехали. В темноте улицы быстро исчезли задние огни моей бывшей машины.

Проводив их глазами, я вошел в дом Аксючица. Но что-то – звук лязгающей двери, что ли? – замедлило мои шаги. Я посмотрел на часы. С момента, как я встретил Дайану у этой двери, прошло не меньше получаса. Черт возьми, где она может найти тут выпивку? Одна! Не зная русского языка! В районе, который даже в мое время, десять лет назад, пользовался в Москве почти такой же репутацией, как Гарлем в Нью-Йорке.

Я поднялся по лестнице до третьего этажа и увидел, что навстречу мне идут наши молодые журналисты: Моника Брадшоу, Питер Хевл и Гораций Сэмсон.

– Что? Кончилась встреча? – спросил я.

– Нет. Но с нас хватит, – сказал Питер. – Ты не знаешь, где тут можно хлопнуть дринк?

Я посмотрел на них. В девять часов вечера отпускать их одних в этом районе Москвы, конечно, не так опасно, как Дайану. И все-таки…

– Знаете что? – сказал я решительно. – Я пойду с вами. Если вы не возражаете.

– Конечно! Мы будем рады! – сказал Питер.

– Все равно там наверху уже нечем дышать, – добавил Гораций. – Разве в России нет дезодорантов?

Мы вышли на улицу.

– Как твоя спина? – спросил я у Горация.

– Болит. – Он тронул поясницу. – Боюсь, он сломал мне там что-то…

– В какую нам сторону, Вадим? – спросил Питер.

– Сюда, – сказал я и повел их к торчавшему на углу «Запорожцу», надеясь узнать у его хозяина, куда он направил Дайану. Но под этой машиной уже не светила лампа-переноска, и вообще тут уже не было ни души.

– Shit! – сказал я и в досаде стукнул по «Запорожцу» ладонью. И в тот же миг этот ничтожный древний пигмей, этот облезлый и ржавый клоп огласил улицу жуткой сиреной.

– Why? – удивленно спросила Моника. – Почему ты стукнул эту машину?

– А кому вообще нужна эта рухлядь? – удивился Питер. – Разве такое дерьмо стоит установки системы тревоги?

Я не успел ответить. Потому что изо всех ближайших окон высунулись мужские и женские головы и раздались крики:

– Эй! Шпана! Вон от машины!

А из-за угла с огромным ломом наперевес уже бежал прямо на нас какой-то лысый верзила в спортивном костюме.

– Голову оторву!!! – кричал он на бегу.

– О-о! – сказал Гораций Сэмсон. – Опять мы влипли!

– Вы втянули нас в историю! – тихо сказал мне Питер.

А я, сдаваясь в плен, немедленно поднял руки и закричал этому верзиле:

– Подождите! Подождите! Я извиняюсь…

Он остановился в полуметре от меня, держа лом прямо над моей головой.

– Я видел, как ты ударил мою машину! – крикнул он в запале и взмахнул ломом. – Я те, блядь, счас голову снесу!

– Я извиняюсь! Я извиняюсь! – повторил я.

– We are sorry! We are sorry! Please! – Моника зачем-то перевела меня на английский.

Верзила посмотрел на нее, потом на остальных. Конечно, мы не выглядели уличной шпаной или автомобильными ворами.

– Можно, я вас о чем-то спрошу? – сказал я, еще стоя с поднятыми руками.

– Ну? – подозрительно произнес верзила, не опуская лома.

– Полчаса назад одна американка спрашивала у вас, где тут можно выпить, да?

– Ну… – сказал он.

– И куда вы ее послали?

– А в чем дело?

– Мы беспокоимся. Она из нашей делегации. Ушла одна и не вернулась. Я могу опустить руки?

– Ну, опусти… – неохотно сказал он, воткнув свой лом острым концом в землю. При этом острие лома выкрошило в тротуаре кусок асфальта величиной с мой кулак, и я невольно задержал взгляд на этой выбоине. Если бы он опустил этот лом на мою голову, точно такая же дыра была бы в моем черепе. Мужик-верзила тоже посмотрел на дыру в асфальте, потом на мою голову. Было похоже, что и он представил себе такую дыру в моем черепе. – Я послал ее на Савеловский, в ресторан, – сказал он. – Но если ты наш, то… У меня самогон есть картофельный.

– Спасибо, самогон нам не нужен, – ответил я и повернулся к американцам. – Let’s go!

Савеловский вокзал, куда этот верзила послал Дайану, – одно из самых гибельных мест в Москве, гнездо подмосковной шпаны, приезжающей сюда по вечерам на электричках со всего северо-восточного Подмосковья. А ресторан там просто клоака, сборище алкашей и проституток низкого пошиба, которых в России называют даже не проститутками, а только «швалью», «подстилкой» и «вокзальной шалавой».

– Что он сказал? – спросил Питер.

Я не знал, как по-английски «самогон», и сказал:

– He wanted to sell us home-made vodka. Made from potatoes [Он предлагает купить у него домашнюю водку. Из картошки].

– Moonshine [Самогон], – подсказала Моника.

– Well, – сказал Гораций. – Это, может быть, интересно попробовать…

– Я дешево продам, – сказал верзила, чувствуя, что американцы готовы клюнуть. – Четвертной за пол-литра.

– Нет, спасибо, – твердо отказался я и опять повернулся к своим: – Let’s go! I’d like to chek the railroad restaurant first. I’m worried about Diane [Пошли. Меня беспокоит Дайана. Я хочу сначала проверить вокзальный ресторан].

– Почему мы должны тащиться за этой Дайаной? – спросил на ходу Питер, явно недовольный не то упущенной возможностью выпить русской самогонки, не то моим лидерским тоном.

– Потому! Этот вокзал – не место для американки.

В этот момент рядом с нами, из какого-то окна на первом этаже, послышался негромкий женский голос:

– Мужики, я вам дешевле продам. Десять рублей за бутылку.

Я покачал головой, прошел мимо. Но из следующего окна уже слышалось:

– У меня по восемь. Чача. Виноградная…

А потом через десять шагов, из следующего:

– Ржаная есть, гад буду! И тепленькая еще, свеженькая! Сам бы пил, да мне в ночь на работу.

– Чего они хотят? – спросила Моника.

– Они просят о чем-то? – спросил Гораций.

– Yes, they are, – сказал я. – Да. Они хотят продать вам самогонку!

– Они – все? – не поверил Гораций и оглянулся. Позади нас, почти во всю глубину темного квартала, торчали из окон людские фигуры и призывно махали руками.

– Все, – сказал я.

– What a country [Ну и страна]! – изумленно крутанул головой Гораций.

А Моника вскинула на грудь «Пентакс» с зеркальным видоискателем и нажала на спуск. «Пентакс» сухо, негромко и без вспышки отстрелял сразу несколько кадров – в нем была заряжена высокочувствительная пленка.

– О нет! – простонал Гораций. – Man, now you have really got us into trouble [Вы и вправду завели нас в историю]!

И действительно, одного взгляда на привокзальную площадь было достаточно, чтобы понять, что там происходит.

– Ты и Моника – возвращайтесь! – тихо сказал я. – Позовите Джона О’Хагена и других!

– В этой стране есть полиция? – спросил Питер.

– Конечно, – ответил ему Гораций. – Спроси у моей спины. На ней стоит большая синяя полицейская печать!

– Быстрей, парень! – сказал я.

– Я никуда не пойду. Я остаюсь здесь, – ответил Гораций.

– Прекрати!

– Я пойду одна, – сказала Моника. – Не беспокойтесь. Я вооружена. У меня газовый пистолет-карандаш.

И она побежала назад, за подкреплением. А мы остались втроем. Прямо напротив нас, через шоссе, на привокзальной площади стояла серая таксишная «Волга» (не на мостовой стояла, а именно на площади!), вокруг этой машины толпились хохочущие, как жеребцы, шестнадцати– и восемнадцатилетние подростки, а внутри машины, на заднем сиденье, двое парней крепко держали за локти распатланную женщину в разорванной бежевой блузке, а еще двое, перегнувшись через спинку переднего сиденья, крутили ее обнаженную грудь и насильно заливали ей в рот водку из бутылки «Московской».

Это была Дайана Тростер.

– Что вы собираетесь делать? – спросил меня Гораций.

Я не успел ответить.

– Fucking Russian sons-of-a-bitches [Е… русские сукины сыны]! – диким голосом вдруг заорал Питер и на своих длинных ногах бегом ринулся через шоссе. Честно говоря, ни я, ни Гораций никак не ожидали от этого вашингтонского пижона такого взрыва, вот уж, действительно, у каждого из нас своя минута безумия.

– Oh, boy! – воскликнул Гораций и рванулся за Питером через гудящее шоссе.