Московский полет - Эдуард Тополь

Дайана вышла на улицу и огляделась. Вечерело, теплое солнце уже почти закатилось за многоквартирные жилые дома, которые стояли вдоль улицы разноростной шеренгой. Почему-то они напомнили Дайане шеренги военнопленных в германских концлагерях, которые всегда показывают по телевизору в фильмах о второй мировой войне. Это были серые дома с облупленной штукатуркой, кривыми балконами и большими швами из какой-то черно-асфальтовой мастики, которая скрепляла бетонные плиты. Мостовая на улице тоже была в ямах и выбоинах, но тротуар был чистым, без мусора. Однако ни слева, ни справа не было видно ни одной вывески бара, ресторана или магазина. Только на противоположной стороне улицы торчал какой-то старый зеленый «фиат» с двумя мужскими физиономиями внутри. Оба эти мужика воззрились на Дайану, и толстяк, сидевший на заднем сиденье, сказал что-то бородатому шоферу. КГБ, сразу догадалась Дайана и усмехнулась наивности Барри Вудстона. Полковник Лозински был прав: нелепо было брать возле гостиницы сразу шесть такси да еще везти с собой эту интуристскую гидшу!

Круто повернувшись, Дайана независимой походкой пошла по улице. Конечно, она могла спросить у тех русских курильщиков, которые стояли на лестничной площадке, где здесь можно выпить. И если бы среди них не было Горация Сэмсона, она бы так и сделала. Но спрашивать о выпивке при Горации? Нет, она не расистка, хотя и из Алабамы, но спрашивать о выпивке при Горации было дискомфортно, точка. К тому же он мог напроситься пойти с ней, а это уж и совсем ни к чему.

Черт возьми, до самого конца улицы не видно ни одной вывески! Конечно, этот русский эмигрант Вадим Плоткин тоже должен знать, где тут бар или ресторан, и она могла бы вернуться, спросить у него. Но вчера вечером в баре гостиницы он с такой иронией смотрел на ее шестой или седьмой дринк, что ну его к черту! И вообще, он так возбужден по поводу возвращения на родину! Поразительно, как меняются люди. В аэропорту Кеннеди и в Вене это был тихий и незаметный человек. Отвечая на ваши вопросы, он потел, стеснялся своего ужасного английского, разговаривал слабым голосом и боялся поднять глаза. Но стоило ему приблизиться к России, как уже в самолете он стал выкрикивать что-то якобы остроумное, а в Москве его с первой же минуты как подменили. Наглый, самоуверенный, с постоянной улыбкой всезнайства на лице! Интересно, что даже ростом он стал тут выше и походку перенял у Нормана Берна – плечи вразворот, грудь вперед, словно он Юл Бриннер. А они еще переживали за него в шереметьевском аэропорту, при проверке паспортов! Нет, к черту этого Плоткина!

Дайана дошла до угла, обнаружила, что на перпендикулярной улице нет никаких признаков торгового центра, бара или Liquor store, и остановилась в затруднении. В какую сторону податься теперь? Налево или направо? И в ту и в другую сторону тянулась такая же сиротливо-пустынная улица, как и та, на которой она стояла. Правда, из открытых окон ближайшего дома был слышен голос теледиктора, а с балкона третьего этажа какой-то голопузый малыш пускал мыльные пузыри. Дайана решила пройти еще квартал, но вдруг увидела рядом с собой на мостовой чьи-то ноги. Эти ноги торчали из-под багажника маленького доисторического автомобильчика, похожего на «форд» 1929 года. Когда отец Дайаны приехал в Ханствилл в 1949 году и начал работать в команде Брауна над первой американской ракетой, он из нескольких довоенных «фордов», выброшенных на свалку, собрал себе такую же машину, как эта, и фотография отца на фоне той машины до сих пор висит в их доме.

– Исфините, пошалуста… – наклонилась Дайана к ногам, торчащим из-под антикварной машины.

Ноги скрылись под машиной, зато впереди из-под мотора появилась вымазанная в машинном масле лысая голова в очках. Сквозь эти очки голова вопросительно смотрела на Дайану снизу вверх.

– Исфините, пошалуста, – опять сказала Дайана по-русски, стеснительно улыбаясь за свое наверняка неправильное произношение. Все-таки ей пришлось нарушить свой зарок – не раскрывать в России знание русского языка. – Кде я смокла… моху… to find… находить a bar? A restaurant?

И невольно подумала, что именно такая жалкая улыбка была у этого Плоткина, когда он говорил по-английски.

Голова высунулась из-под машины еще дальше, следом за ней показались плечи, а потом и вся фигура владельца машины. Он встал на ноги и оказался мужчиной лет шестидесяти в грязном спортивном костюме. Нагнув голову вниз и рассматривая Дайану поверх спущенных на кончик носа очков, он вытер тряпкой руки и только после этого сказал по-русски:

– Тут, милая, ресторанов нет. Самый ближайший – на Савеловском вокзале. Но туда лучше не ходить – отравят за милую душу. А чтобы нормально покушать, так это вам надо в центр ехать, на такси. В «Интурист» или «Метрополь». Хотя «Метрополь», кажется, на ремонте…

Дайана поняла не все, но главное: этот русский думает, что ей надо поесть, и потому рекомендует ехать на такси в downtown.

– Исфините, пошалуста, – опять сказала она и снова улыбнулась просительно. – Я не хотьел… Я не хотьела… покушат. Я хотьел… покупать a drink. Водка! – И она вдруг вспомнила жест, которым отец всегда сопровождал это слово. Отец Дайаны был русским военнопленным, интернированным из Германии в США в 1945 году; пил он редко, но к слову «водка» относился с каким-то особым восторгом и всегда сопровождал это слово да и сам напиток блаженной улыбкой и щелчком пальцев по шее, под подбородком. Поэтому Дайана, совершенно забыв, что «водка» – это русское слово, щелкнула себя указательным пальцем по шее – для полного взаимопонимания с этим русским верзилой и точно так, как делал ее отец.

– О-о! – уважительно сказал лысый верзила и повторил ее жест – тоже щелкнул себя пальцем по шее. – Водка! Водку, милая, у нас теперь так просто не купишь, финита! Но на Савеловском вокзале у таксистов можно достать, конечно. Или в вокзальном ресторане. Только дорого тебе станет. Хотя у вас, иностранцев, денег навалом. Так что вот так пойдешь, милая, прямо… – Он стал показывать руками, а Дайана невольно повторяла его жесты. – Прямо до угла, ага. Потом свернешь направо и выйдешь на Масловку. Ну а там спросишь, и тебе покажут.

Дайана опять поняла не все, а только, что нужно дойти до угла, повернуть направо и опять спросить. А поскольку до ближайшего угла, на который показывал этот мужчина, было всего шагов двести, то она уверенно двинулась вперед, полагая, что где-нибудь за этим углом перед ней сам собой возникнет или ресторан, или вокзал с непроизносимым названием «Sa-vi-o-lov-sky».

А лысый мужчина, наклонив голову, еще некоторое время с сомнением смотрел ей вслед поверх очков, а потом со вздохом полез под свою машину марки «Запорожец».

Тем временем Дайана дошла до угла, свернула направо и увидела на противоположной стороне улицы человек триста, вытянувшихся в длинную очередь перед входом в магазин с вывеской «ПРОДУКТЫ». Слегка замедляя шаг, Дайана медленно приближалась к этой очереди. Дикая мысль вдруг пришла ей в голову, и, разглядывая этих людей, Дайана ужаснулась этой мысли. Неужели если бы ее отец не попал в плен к немцам, не оказался в концлагере в западной зоне Германии и почти чудом, только потому, что был инженером-ракетчиком, не попал в США в 1945 году, неужели если бы не вся эта цепь случайностей, то она, Дайана, стояла бы сейчас вот в этой очереди, в такой же ужасной одежде, как на этих женщинах, и в таких же туфлях и с такими же синими венами на ногах?!.

Хотя Дайана родилась в США и хотя мать ее была американкой в пятом поколении и правнучкой алабамских первопереселенцев, Дайана всю жизнь несла в душе какую-то сентиментальную симпатию ко всему русскому и почти неосознанное, тайное желание пожить хоть немного в России. Может быть, потому, что ее отец с русским упрямством разговаривал с ней только по-русски и все ее детство читал ей только русские сказки. Ей было 12 лет, когда он умер, а потом ровно десять лет у Дайаны не было никакой практики в русском, пока в университете она не записалась на курсы русской литературы…

Но теперь, подойдя к этой очереди усталых, запыленных, серых, небритых мужчин и каких-то серых, болезненно толстых или болезненно худых женщин, Дайана ужаснулась своей давней и тайной мечте. Очередь не двигалась – никто не заходил в магазин и никто не выходил из него, хотя двери были настежь открыты. Эти люди ждали, но Дайана не знала, чего они ждут. Мясо? Колбасу? Молоко? Сахар? Овощи? Ведь в этой стране теперь все дефицит! Ей, Дайане, не нужно, конечно, ничего из того, что они тут ждут. И все-таки… и все-таки какая-то странная, почти мазохистская, сила вдруг медленно подвела Дайану к концу этой очереди и поставила последней. Не журналистское любопытство, нет, а именно странное влечение причинить себе боль до конца – почувствовать себя в шкуре этих людей, в этой очереди…

Но она тут же пожалела о своем поступке: вся очередь, все триста человек разом повернулись к ней и стали рассматривать, молча, в упор. Они ничего не говорили, они только смотрели на Дайану, как смотрели бы водители автомобилей на американской бензозаправочной станции на внезапно спустившийся с неба и ставший в очередь за бензином «боинг» или YF-23. Или как посмотрели бы в Нью-Йорке на Доналда Трампа, если бы он стал в очередь за бесплатными продовольственными талонами для безработных…