Обреченность - Сергей Герман

Для защиты от бандитов и оказания помощи немецкой администрации, крестьяне по распоряжению немецкого офицера, организовали отряд самообороны и полиции.

Записались все взрослые мужики.

В немецкую администрацию и полицию шли ведь не только из ненависти к большевикам и из стремления отомстить Советской власти за прежние гонения. Очень часто на службу к врагу шли и самые обычные люди, желающие выжить любой ценой.

Оружие у каждого было свое, немецкие карабины, винтовки, советские автоматы. Этого добра в лесу было в избытке.

Но отряды самообороны и полиции всегда были основным объектом нападения для партизан, антифашистского подполья и советских диверсантов, которые жестоко расправлялись с пособниками оккупантов.

Но казаки и полицаи тоже не отставали от партизан в своей беспощадности. У заподозренных в сочувствии партизанам, у семей красноармейцев безжалостно отбирались вещи и продукты. Как в Гражданскую, перед тем как расстрелять пленных их раздевали до нижнего белья.

Градус обоюдной ненависти превышал все мыслимые пределы.

Зимой 1942 года партизанский отряд на самой зорьке окружил Прохоровку.

Староста деревни уже не спал. Лежа в кровати он с усилием щурился на тусклый холодный рассвет за окном. Кряхтя дотянулся рукой до стоящего рядом с кроватью карабина, приложил его металлической стороной ко лбу, пытаясь унять головную боль.

Прошлой ночью он вместе с начальником полиции усидел бутыль самогона.

На закопченной деревенской печи тихо похрапывала жена. На металлической кровати разметавшись во сне сопели дети. Свернувшись колечком на сундуке дремал кот. В подполе шуршали и пищали мыши.

Скрипя полозьями в деревню ворвалось несколько саней с партизанами.

Погода выдалась тихая, с морозцем. Часть партизан по нетронутому снегу, как волки, след в след направилась к избе, где жил староста.

Худой, жилистый партизан в сером заячьем треухе на голове, перекрестился: «Помоги Господи!» Ножом нащупал накинутый дверной крючок в сенях. Осторожно, стараясь не греметь, снял его.

Дверь открылась с легким скрипом. Постояли, прислушиваясь. Тишина. Только поодаль, через несколько домов лениво взбрехнула собака. Изнутри — ни звука.

Запалено дыша осторожно двинулись к двери в хату. Загремело под ногами ведро. Идущий первым рывком распахнул дверь. На печке — шорох дерюги, встревоженный бабий голос.

— Кто там, Федор? — И тут же. - Ой, люди добрые!.. Бандиты!

От кровати в сторону двери хлестко ударил выстрел.

Партизаны выкатились на улицу.

Чтобы не тянуть время, кинули в открытую дверь гранату. Грохнуло на всю деревню. Со звоном вылетели оконные стекла.

Всполошились собаки, послышалась трескотня выстрелов.

Полицейские отстреливаясь укрылись в здании школы. Заняли оборону.

Видя, что к осажденным может подойти помощь, партизаны собрали семьи полицейских и, используя их как щит попытались взять школу приступом.

После того, как штурм не удался, школу обложили соломой и подожгли. Почти все полицейские и заложники погибли или сгорели в огне.

Партизаны под страхом расстрела увели в лес несколько десятков мужчин и девушек. Дом старосты сгорел вместе с детьми.

Казаки и полицейские в отместку окружили партизанский отряд. Оставшийся в живых командир отряда и двое бойцов засели в развалинах старой мельницы. Казаки кричали:

— Сдавайтесь, суки!

Пули смачными шлепками впивались в деревянные стены, зарывались в землю, свистели в воздухе. Казаки лежали сосредоточенно, спокойно. Знали, что партизанам уже не вырваться.

Партизаны, молчали. Почти не имея патронов, они берегли каждый выстрел, выжидая, когда кто- нибудь из казаков неосторожно высунется и можно будет бить снять его наверняка.

Казаки сделали попытку взять мельницу штурмом. Партизаны опять открыли огонь. Под их ногами как горох катались стреляные гильзы.

Трое казаков были ранены, один полицейскийубит. Казаки примолкли. Потом обозленные потерями пошли на хитрость: пообещали отпустить партизан, если те сдадутся.

Патроны подходили к концу, партизанам больше ничего не оставалось. Бросив винтовки они вышли во двор.

Пленных выстроили у стены.

Григорий Астахов заметили на одном из них хромовые офицерские сапоги.

— Раздевайсь! Будя, покуражилась ваша власть над казаком!

Пленный поглядел в его рыжие, злые глаза. Проговорил трясущимися губами:

— Что же вы делаете суки? Хотите убить, убейте. Но не измывайтесь!

Астахов неожиданно шагнул вперед и ударил партизана по лицу. Постоял, сопя, сжимая и разжимая кулаки, наблюдая за тем, как пленные с серыми, помертвевшими лицами стягивают с себя одежду.

Пальцы не слушались, дрожали. Пуговицы, крючки не расстегивались. Путались шнурки, завязки. Казаки хмурились, молча ждали.

Лишь Астахов терзал шашку, торопил:

— Живей, живей.

Полуголые партизаны, еле сдерживая крупную дрожь, стояли опустив головы. Страх тонкими иглами колол спины. Остро пахло потом.

Астахов вырвал из ножен мерцающую шашку. Сердца провалились куда-то вниз, на секунду перестали биться. Тонко и зло взвизгнул клинок.

Разрубленные тела, словно сырые туши мяса рухнули на землю.

В прыгающей руке Астахов держал окровавленную шашку. Тяжело дыша вытирал лицо свободной рукой. Его круглые и белые от бешенства глаза незряче смотрели на окружающих казаков.

На следующий день местные жители похоронили убитых там же, у старой мельницы. Выкопали неглубокую могилу, установили большой чисто струганый крест. На кресте надпись:

«Господи, прими их дух с миром».

* * *

В молоке тумана рядами высились искристо-синие снежные сугробы. Снег, налипший на ветках, лохмотьями свисал с промерзших деревьев.

На лесной дороге партизаны перехватили партизанский обоз. В обозе было трое саней с мукой, крупой и кое-кaким реквизировaнным бaрaхлом. Охраняли обоз двое конных казаков, на санях урядник.

Каурая лошаденка, впряженная в передние сани резво бежала, взбивая копытами комья снега. Урядник лежал на мешках, дремал, завернувшись в тулуп. Партизаны, прячась в лесу, обстреляли обоз из винтовок. Первым выстрелом был убит здоровый бородатый возница на передних санях. Пуля попала ему прямо в голову и он упал лицом на дорогу. Крестьянин на вторых санях замахнулся кнутом на лошадь кнутом, но хлестнуть ее не успел. Второй выстрел уложил и его.

Верховых сняли несколькими очередями из пулемета. Билась в постромках каурая лошадь. Неказистый мужичонка в рваном полушубке соскочил с саней и петляя как заяц укрылся в лесу. Испуганные лошади понесли. Последовало еще несколько выстрелов сразу из двух винтовок. На скаку, через голову упала срезанная пулей лошадь, сломав дышло, опрокинула накатившиеся на нее сани.

Урядник был ранен, прикусив губу тоскливыми глазами смотрел в небо. Боец партизанского отряда стаскивал с его ноги сапог.

Остальные партизаны грузили в сани рассыпавшиеся рогожные мешки с продуктами.

Сапог не снимался, и партизан изо всей силы дергал ногу раненого. Наконец он стащил оба сапога, вытер с них рукавом телогрейки кровь и сунул в вещмешок. К нему подошел комиссар отряда Пятницкий.

— На хрена тебе сапоги зимой? — спросил комиссар и переступил с ноги на ногу.- Снег захрустел под его валенками. — В пимах же теплее.

— Так офицерские! Пригодятся. Летом носить буду.

— Убьют тебя до лета. А не убьют, так я сам пристрелю. За мародерство! Закругляйся с барахлом. А то нас сейчас казачки за своих прищучат. Я казаков в деле повидал. Звери еще те. Кроме своих, никого не жалеют. А партизаны для них не свои. Обида у них на советскую власть. Уходим!

Сплюнув на снег, комиссар отошел. Партизан выматерился вполголоса:

— Пристрелит он! Много вас тут таких командиров. Я тебя сам скорее пристрелю, курва жидовская.

Вытащил из-за пазухи наган, деловито прижмурив левый глаз, прицелился.

Хлестко ударил выстрел. За ним второй. Раненый урядник дернулся, мелко засучил ногами и затих.

* * *

Партизанский отряд «Красное знамя» на санях уходил от погони. Каратели висели на хвосте. Погиб командир отряда. Несколько партизан было ранено. Отрядом командовал комиссар отряда Пятницкий. Уходили на запасную лесную базу.

Скрипели полозья, иногда подбрасывало на жестких ледяных кочках, сани заносило на поворотах дороги. Стучали конские копыта, шипел снег под полозьями.

Комиссар нервничал, погиб командир, а у него самого почти не было никакого военного опыта. До войны он был учителем истории в школе. Знал местность, людей и неплохо справлялся со своим комиссарскими обязанностями.