Дезертир - Андрей Валентинов

– Заарестованный ты! – перебил санкюлот в красном колпаке. – Так что собирай вещички, «аристо»!

– Но за что? – воскликнул я, прикидывая, что удостоверение национального агента здесь может не помочь. Едва ли эта публика вообще умеет читать.

– А потому как ты, гражданин Люсон, контра недорезанная! – охотно пояснил санкюлот. – По тебе «бритва» плачет!

Оставалось узнать, что такое загадочная «контра». Вопрос явно застал красноколпачника врасплох. Он задумался, но тут вмешалась Небритая Женщина:

– Ты, гражданин, контрреволюционер. А значит, контра! Так что собирай вещички!

Выражение мне понравилось, но стало ясно – шутки кончились.

– Предъявите ордер! – велел я, все больше убеждаясь – объясняться с гражданами из Наблюдательного комитета бесполезно. Значит, следует поступить иначе.

– Ордер? – толстяк явно обиделся. – Есть у нас ордер! Самим гражданином Шометтом подписанный! Мы, гражданин, порядок знаем!

Я повертел в руках залапанную грязными пальцами бумагу с грифом «Единая, Неделимая» и пожал плечами:

– Но за что?

– А за то, контра, – вновь вмешался санкюлот, – что у тебя гражданское свидетельство не зарегистрировано и не продлено, и гости к тебе ходят подозрительные, и шутки ты над Республикой горазд шутить…

– Исчерпывающе, – согласился я, надевая плащ и пряча в карман папелитки и огниво. – Кстати, кому мне за все это спасибо сказать?

– Спасибо ты, гражданин, в Революционном Трибунале скажешь, – прогудела Небритая Женщина. – А сообщили о тебе сознательные граждане – гражданка Грилье и гражданин Олив, старший коридорный. Все, «аристо», двигай!

Редингот, трость и шляпу я брать не стал. В местах, куда я направлялся, театральный наряд ни к чему.

В коридоре и на улице уже собралась изрядная толпа, дабы полюбоваться арестованной «контрой». Мне желали всего доброго, а также скорейшей встречи с гражданином Тенвилем и гражданкой Луизеттой.[41] На улице нас ждал фиакр, что сразу улучшило настроение. Идти в тюрьму пешком не тянуло.

Ехали долго. Я смог вволю полюбоваться славным городом Парижем и выслушать от своих спутников весьма продуманные и яркие суждения о Старом порядке, аристократии, священниках, а заодно и о бриссотинцах вкупе с фейанами.[42] Беседа была столь интересна, что я даже пожалел, когда мы наконец прибыли. Заведение, куда меня доставили, имело крепкие стены, решетки на окнах и забор, охраняемый парнями в синих мундирах. Мне любезно пояснили, что все это называется тюрьмой Сен-Пелажи и отсюда для таких, как я, путь один – на площадь Революции.

В тюремной канцелярии мною занялся подслеповатый чинуша, которому приходилось водить носом по бумаге, чтобы попасть пером в нужную графу. Однако играть уже надоело. На вопрос о фамилии я заявил, что намерен разговаривать только с вышестоящим начальством. Я уже был готов подкрепить свое требование бумагой, лежавшей во внутреннем кармане камзола, но чинуша оказался весьма сговорчивым. Подумав, он заметил, что такого матерого заговорщика, как я, охотно выслушает сам гражданин Леба, член Комитета общественной безопасности.

Меня провели в кабинет, где за облезлым дубовым столом восседала личность в белом парике и больших очках. Разглядывать внешность гражданина Леба я не стал. Убедившись, что мы остались одни, я достал страшную бумагу и с любезным поклоном передал ее комитетчику. Белый парик склонился над столом…

– О господи!

Из-под парика выглянули ошалелые глаза. Гражданин Леба глотнул воздуха, снял очки и моргнул.

– Г-гражданин Шалье? Но… Как же так?!

– Бывает, – сочувственно заметил я. – И что будем делать?

Он вновь уткнулся в бумагу. Послышался тяжелый вздох.

– Недоумки! Господи, какие недоумки!

Спорить я не стал. Между тем гражданин Леба вновь надел очки и достал чистый лист бумаги.

– Прошу извинить, гражданин! Сейчас я оформлю ваше освобождение…

Я невольно задумался. Проще всего поступить именно так, но проще – не всегда значит правильнее…

– Погодите, гражданин Леба! Вы, наверно, уже догадались, что я и есть – контрреволюционер и заговорщик Люсон.

– Мне о вас рассказывал гражданин Шовелен, – улыбнулся комитетчик. – Я догадывался, что вы в Париже, но…

– А теперь представьте, – перебил я, – вы арестовали контрреволюционера и заговорщика Люсона. Это видела половина Парижа. Заговорщика привозят в тюрьму – и отпускают. Что скажут другие заговорщики, с которыми этот «аристо» знаком? Мне предстоит встреча с людьми д'Антрега…

Да, лишние вопросы мне не нужны. А они, конечно, будут – и у лейтенанта Сурда, и у других. Из тюрем Республики, Единой и Неделимой, просто так не выходят.

Леба помянул черта, чертову мать и все их потомство. Было заметно, что комитетчик изрядно расстроился.

– Но… Что же делать, гражданин Шалье?

Я вновь задумался. Можно, конечно, тихо исчезнуть, но тогда вопросы возникнут у других. Например, у моего чернявого знакомого…

– Вот что, – решил я. – Отправьте меня в одиночку. И позовите гражданина Амару. Пусть придет завтра утром…

Одиночка оказалась размером со средней величины гроб, однако большего мне и не требовалось. Я постелил плащ на твердый лежак и устроился со всеми удобствами. Странно, но вид узилища неожиданно взбодрил. Может, потому, что попавшему сюда легко на время забыть обо всех проблемах, кроме одной – как выбраться. Задерживаться здесь я не собирался, но следовало продумать, как использовать этот нелепый арест с наибольшей пользой. В конце концов, говорят, даже змеиный яд целебен. Значит, из пребывания в Сен-Пелажи тоже можно извлечь выгоду. Пусть и небольшую.

Днем меня не тревожили, зато ночью я услыхал стук. Стучали в стену – удар, короткий промежуток, затем еще, еще. Вначале я удивился, а потом вспомнил – арестантская азбука! Тот, кто взывал ко мне, оказался настойчив, и я, дабы не прослыть невежей, ответил: удар, пауза, еще удар, еще. Похоже, там, за стеной, обрадовались, поскольку стук возобновился с утроенной силой. Увы, этим языком я не владел, поэтому не без сожаления отказал себе в дальнейшем общении с соседями. Остаток ночи ушел на иных соседей – крыс, решивших освидетельствовать нового жильца. К утру я окончательно убедился, что разговоры про тюремную скуку – не что иное, как злостная ложь. Скучать здесь явно не приходится.

Амару появился не утром, а ближе к полудню. Я уже начал скучать, но вот наконец двери отворились, и небритый надзиратель, позвякивая связкой ключей, повел меня в канцелярию, где уже ждал чернявый.

– Республика, Единая и Неделимая! – воскликнул я, с удовлетворением заметив, что вид у комитетчика весьма удрученный.

Гражданин Амару скривился, словно я помянул по меньшей мере черта.

– Шутите? Самое время!

– Отчего же? – возразил я, присаживаясь на колченогий табурет. – Сколь славно пострадать за отечество!

– Я бы этому Шометту башку оторвал! – Кулак чернявого врезался в стол. – Мы же его, ублюдка, предупреждали! Ни одного ареста без нашей санкции!

– Наверно, я был чересчур подозрителен. Во всяком случае, Сурда мне поверил…

– Что?! – чернявый даже подскочил. – Вы встретились с Николя Сурда?

Я пожал плечами с самым невозмутимым видом.

– Теперь это уже бесполезно. Меня «засветили». Так это, кажется, называется? Кто из людей д'Антрега мне поверит? Шпион роялистов угодил прямиком в Сен-Пелажи, затем перед ним извинились…

Я умолк, предоставив гражданину Амару додумать остальное. А вывод был очевиден – операция сорвана. Так что гражданам из Комитета безопасности следует поискать другого национального агента. Пусть он и берет след…

– Более того, – добавил я, дабы все стало ясно, – на месте гражданина Сурда я бы выстрелил такому счастливчику в затылок – на всякий случай.

Амару пробормотал: «Еще бы!» – и вновь умолк. Теперь следовало выждать.

– Давайте так, – наконец заговорил он. – Все, что можно, мы сделаем. Все! Вы – один из самых опытных агентов, гражданин Шалье. Придумайте! Если надо, можно организовать побег…

Я представил, как перепиливаю решетку, как спускаюсь по шелковому шнуру с пятого этажа. Впрочем, можно еще вырыть подкоп…

– Спасибо, гражданин Амару. Кстати, много побегов было из Сен-Пелажи?

– За последний год – один…

– Вот именно, – кивнул я. – Очень достоверно! А если кто-то из людей д'Антрега служит в вашем ведомстве?

Полюбовавшись вволю его растерянной физиономией, я решил, что пора его утешить. А то чернявый, того и гляди, оставит меня за решеткой – для моего же блага.

– Дайте чернил.

Пока Амару пододвигал чернильницу и суетливо искал перо, я достал пустой бланк гражданского свидетельства. К счастью, в этой суете меня не догадались обыскать.

– Его надо заверить.

Чернявый взглянул на бумагу, кивнул и быстро поставил свою подпись. Я взял перо и, чуть подумав, вписал в пустую графу: «гражданин Франсуа…» Запоминать еще одну фамилию не хотелось, и я, не мудрствуя, добавил: «Ксавье». Итак, гражданин Франсуа Ксавье. Сойдет!