Полынь и мёд - Лина Манило

– Ты боишься чего-то? – время от времени пытает меня Литвинов, а я отрицательно качаю головой. В его глазах тревога, и мне это не нравится. Не хочу, чтобы он волновался обо мне и тревожился о своём выборе. Так мне лучше точно не станет.

Нет, я ничего не боюсь, просто… всё развивается с какой-то астрономической скоростью, и это непривычно и… странно. Да, именно странно, а на сердце тяжёлое чувство, что всё не может быть настолько сказочно.

Но я отбрасываю в сторону глупые сомнения и позволяю себе быть счастливой.

Дни бегут за днями, а никто из домашних не появляется на горизонте. Сердце щемит тяжёлое предчувствие, но я и его отгоняю прочь. Апрель сменяется маем, деревья обрастают изумрудной листвой, а мой новый номер молчит. Нет, на него звонят по работе, Литвинов часто присылает смешные сообщения, редкие подруги интересуются моей жизнью, но только не родные. Кто угодно, только не они. И пусть я понимаю, что сама запретила, но разве по-настоящему любящих людей должно это остановить? Не уверена.

Это так глупо, так неправильно, но я понимаю лишь одно: мне нельзя оглядываться, ни в коем случае нельзя, потому что это может сломать меня. Несколько раз, выпив лишний бокал вина, я порывалась набрать номер сестры, который знала наизусть, но каждый раз останавливала себя. Потому что просто не знала, что сказать. Не знала, как не сделать ещё хуже.

От тяжёлых мыслей отвлекает работа. Её так много, что иногда дышать некогда, но это и спасает. От сожалений, страданий и переливания из пустого в порожнее.

– Ксюш, спустись, пожалуйста ко мне, – таинственный шёпот Риточки отвлекает от сортировки разноцветных папок с рекламными кампаниями, и я бросаю взгляд на наручные часы.

В принципе, можно и спуститься – всё равно почти окончила, а время близится к обеду.

– Что-то стряслось? – уточняю, впихивая кислотно-синюю папку между нежно-голубой и тёмно-зелёной. – Ты какая-то странная.

С Ритой мы подружились почти сразу, и она, наверное, стала единственным человеком, кроме Литвинова, с которым мне свободно и легко. И ещё она одна из немногих, кто в курсе наших отношений с Ромой. Просто почему-то показалось, что ей можно доверять. Так-то мы не афишируем. Не то, что чего-то боимся или стыдимся, просто так… так проще. Без лишних сплетен и ненужных пересудов.

– У меня-то ничего не случилось, – шуршит чем-то Риточка, а голос вовсе зловещий. – А вот у тебя очень может быть. Беги, Ксюша, скорее ко мне.

Я не заставляю себя уговаривать, потому что мне уже дико любопытно, что могло стрястись эдакого, что Рита так всполошилась. Потому осматриваю последний раз комнату архива, запихиваю замолчавший мобильный в карман летнего пиджака и бегу вниз. Рома уехал в типографию и пробудет там ещё пару часов, но я бросаю быстрый взгляд на его кабинет, хоть и знаю, что он пустой. Просто привычка.

Привычка, от которой мне не хочется избавляться. Мне нравится быть рядом, нравится видеть его постоянно. И жить с ним нравится, хоть дома проводим слишком мало времени, чтобы ощутить вкус почти семейной жизни.

– Что случилось? Я пришла, – объявляю, кладя руки на стойку регистрации, а Рита быстро озирается по сторонам. Будто боится, что нас могут увидеть.

Ой, что-то неспокойно мне, честное слово.

– Умница, – улыбается и жестом указывает куда-то вниз. – Иди сюда, быстро!

Я оббегаю стойку и ныряю за неё, словно какая-то преступница. И сначала ничего интересного не замечаю. Только запах слышу – сладкий цветочный аромат, который моментально забивается в ноздри. Знакомый очень аромат – когда-то мне такие цветы узнать дарили. Когда-то очень давно.

– Вот, – указывает Рита куда-то влево, – букет.

И тогда я замечаю то, что не увидела сразу: огромный букетище, в котором мои любимые герберы смешаны с какой-то разноцветной мелочью. Всё это ботаническое великолепие перевито яркими лентами, замотано в шуршащий от любого прикосновения целлофан, а в центр всунута шоколадка и записка.

Это точно не Рома – тот дарит цветы всегда лично. Тогда кто? Неужели? Нет, не может быть… а вдруг?

– Я его спрятала надёжнее, чтобы Роман не увидел, – шелестит мне на ухо Рита. – Его принёс такой симпатичный парень… молодой, красивый. Очень красивый.

– Не знала, что ты на курьеров заглядываешься, – замечаю, доставая дрожащими пальцами записку.

Вдруг всё-таки Литвинов сюрприз сделал? Держусь за эту выдумку, хотя знаю ведь, что Рома тут ни при чём. Даже Рита об этом догадалась.

– Дело в том, что это не курьер! – делает круглые глаза, а я забираю, сжимая в кулаке записку. – Он просил вручить тебе лично в руки и назвался твоим старинным другом.

Что-то странное творится, очень странное, но я пока не могу найти ему объяснения. Или просто не хочу. Но предчувствие скорой катастрофы не покидает. Кажется, вот сейчас я прочитаю записку и открою этим ящик Пандоры. Но, как это часто бывает, мысли запаздывают, а руки делают то, о чём потом пожалею.

Читаю первый раз, второй, но ничего не понимаю, ощущая лишь удушливый аромат цветов. Но когда наконец получается сложить буквы в слова, а слова удаётся осознать, я поднимаюсь на ноги, сминаю проклятую записку в кулаке и кидаю её куда-то на пол.

– Рит, будь другом, выбрось эту гадость, – прошу, указывая рукой на злополучный букет, а она поспешно кивает. – И если этот красивый ещё раз придёт, зови меня. Ничего от него не бери.

– Хорошо, – снова кивает, а я выхожу из-за стойки. – А кто… кто это был?

Отмахиваюсь от вопроса, потому что не собираюсь разговаривать об этом человеке. Ни с кем не хочу о нём говорить. Я ведь думала, что он остался в прошлом, но каким-то образом снова решил напомнить о себе. Именно сейчас решил, посмотрите на него.

И почему-то мне кажется, что без моей семьи тут не обошлось. Слишком уж нравился им когда-то Виталик, хоть и оказался в итоге редкостным козлом. Впрочем, неважно. Кто бы за его появлением в моей жизни не стоял, это ничего не меняет.

А перед глазами маячит текст дурацкой записки: "Жутко