Над гнездом кукушки - Кен Кизи
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но на это могут уйти недели, – говорит мальчик.
– У нас есть недели, – говорит она и встает с таким самодовольным видом, какого я не замечал у нее с тех пор, как появился Макмёрфи. – У нас есть недели и месяцы, и даже годы, если понадобится. Не забывайте, что мистер Макмёрфи на принудительном лечении. Срок его пребывания в этой больнице всецело зависит от нас. А теперь, если нет других вопросов…
17
То, как Старшая Сестра уверенно держалась на служебном совещании, слегка меня насторожило, а Макмёрфи вел себя как обычно. Все выходные и следующую неделю он изгалялся над сестрой и черными ребятами как только мог, и пациенты были в восторге. Он выиграл спор – раздраконил сестру, как и обещал, и получил с них деньги, но продолжал точно так же лезть на рожон: горланил песни по всему коридору, прикалывался над черными, досаждал всему персоналу и даже один раз подошел в коридоре к Старшей Сестре и спросил, не скажет ли она ему точного охвата в дюймах своей колоссальной груди, которую она так тщательно, хоть и напрасно скрывает. Она прошла мимо, оставив его без внимания, как оставляла без внимания свою женскую природу, наделившую ее такими пышными формами, ведь она была выше его, выше вопросов пола и всего слабого и плотского.
Когда же она повесила на доску распорядок работ и Макмёрфи прочел, что ему поручена уборная, он подошел к стеклянной будке, постучал в окно и выразил сестре благодарность за такую честь, сказав, что будет думать о ней, протирая каждый писсуар. Она ему сказала, что в этом нет нужды: просто делайте свою работу, этого будет достаточно, спасибо.
Вся его работа сводилась к тому, что он обмахивал писсуары щеткой, распевая в такт движениям во всю глотку, потом плескал немного хлорки – и порядок.
– Чисто, чего там, – сказал он черному, упрекнувшему его в небрежности. – Может, кому-то не слишком чисто, но лично я собираюсь туда ссать, а не вкушать яства оттуда.
Когда же Старшая Сестра вняла жалобам санитара и пришла проверить работу Макмёрфи, она принесла компактное зеркальце и обследовала с его помощью закраины писсуаров. Над каждым писсуаром она качала головой и приговаривала:
– Ну, это кошмар… кошмар…
Макмёрфи ходил за ней по пятам, потупившись и повторяя:
– Нет, это писсуар… писсуар.
Но сестра сохранила самообладание, по крайней мере внешне. И принялась пилить его в своей жуткой размеренной манере, как пилила всех и каждого, пока он стоял перед ней с видом мальчишки, получающего нагоняй, свесив голову и наступая себе на ногу.
– Я стараюсь как могу, мэм, – говорил он, – но, боюсь, не дано мне стать передовиком уборной.
Как-то раз он написал что-то на бумажке непонятными, словно иностранными, буквами и приклеил ее жвачкой под закраиной писсуара; когда сестра заглянула туда со своим зеркальцем, она коротко ахнула и уронила зеркальце в писсуар. Но из себя не вышла. Ее кукольное лицо и улыбка были отлиты на совесть. Она повернулась к Макмёрфи, обдав его таким взглядом, от которого краска слезла бы со стен, и сказала, что его работа – делать уборную чище, а не грязнее.
По большому счету, отношение к чистоте в отделении испортилось. Поскольку время дневной уборки совпадало с трансляцией бейсбола, все брали стулья, усаживались перед телевизором и не двигались с места до самого обеда. Нам было по барабану, что сестра отключала ток и мы смотрели на серый экран, потому что Макмёрфи часами нас развлекал: сидел и болтал, рассказывал всякие истории, например, как заработал за месяц тысячу долларов водителем грузовика на лесозаготовках, а потом все проиграл одному канадцу на соревнованиях по метанию топоров, или как он с приятелем уговорил одного типа объездить быка породы брахман[21] на родео в Олбани, с завязанными глазами.
– В смысле не бык, а наездник с завязанными гла-зами.
Они сказали этому лопуху, что так у него не закружится голова, когда бык станет крутиться; завязав ему глаза банданой, они посадили его на быка задом наперед. Макмёрфи рассказывал об этом два-три раза, хохоча и лупя себя кепкой по ногам.
– Слепого и задом наперед… И провалиться мне на этом месте, если он не продержался до конца и не взял главный приз. А я был вторым; если б он слетел, я был бы первым и приз был бы мой. Ей-богу, если еще как-нибудь решусь на такое, лучше быку глаза завяжу.
Хлопает себя по ноге и хохочет во всю глотку, откинув голову, и щекочет соседа большим пальцем, чтобы тоже засмеялся.
Когда я слышал его раскатистый смех на той неделе, смотрел, как он чешет живот, потягивается и зевает, как откидывается на спинку стула и подмигивает кому-то – и все это так естественно, как дыхание, – меня уже не заботила ни Старшая Сестра, ни ее Комбинат. Мне думалось, у него хватает сил быть самим собой, он никогда перед ней не прогнется, как она надеется. Думалось, может, он и вправду исключительный? Он тот, кто он есть, вот оно что. Может, тем и силен, что всегда остается собой? Комбинат за столько лет не добрался до него; с чего же сестра взяла, что у нее это получится за
