Око тайфуна - Сергей Переслегин

Все так, но когда я называл Шанура декабристом, это не было похвалой. Романтика подвига в наши дни служит Голему. Совсем не случайно хотел Шанур засветить ленту. Единственный из киногруппы, он забыл профессиональный и человеческий долг, потому что предпочел реальности свои мечты о том, какой она должна быть.

Романтики живут в выдуманном мире. Они настолько близки ко вселенной Мархеля, что часто, если не всегда, оказываются игрушками в руках опытного сценариста. И Шанура ждала эта участь, если бы не Петер.

Но верно и обратное. Мост оператора Милле построен лишь потому, что был Шанур и была простая мысль: «мальчишку нельзя предать… нельзя отказать ему в помощи, иначе он наломает дров и погибнет сразу». Что-то сделать они смогли лишь вместе. Киногруппа. Петер. Шанур. Армант. Экхоф. Брунгильда. Камерон. Даже Баттена и Менандра прибавлю к этому списку. Полковник Энерфельд. Вместе.

Голем насаждает иерархические отношения, создавая общество одиноких. Они не должны были стать друзьями — полковник, майор и два лейтенанта. Так что заслуга Петера не в том, что он снимал под бомбами.

«Интересно, почему они мне все доверяют: и чокнутый Шанур, и дезертир Баттен, — с усталым недоумением думал Петер. — Более того, почему я допускаю, чтобы они мне доверяли и втягивали меня в разные подрасстрельные истории?»(1) И еще одна простая фраза, объясняющая жизнь Петера и его судьбу: «Он не был твоим другом, — сказал Петер»[39].

Есть еще один способ бороться с Големом: взрывать мосты. Любыми средствами выводить ситуацию из плоскости информационных преобразований в сферу поступков. Это логика Ларри Лавьери, героя последней части романа. Насколько я могу судить, Лавьери был задуман как дополнение к образу Петера.

«Аттракцион» завершает книгу, показывая, во что превратился после войны замкнутый мирок «Колдуна». Между прочим, в рассказе мы встречаемся с еще одним любителем сценариев и справедливого общества — трудно не разглядеть в Нике Кинтана некоторых черт оператора Шанура. К сожалению.

Этому Шануру Петер не встретился, а Ларри все-таки слаб, несмотря на прекрасные свои мысли: «…человека невозможно рассчитать до конца. Человек тоже не может рассчитать до конца, что именно против него сконструировано, но элементарно порядочным он может быть? Не поддаваться на запугивание, подкупы, лесть? Может. Ни в один капкан в качестве приманки нельзя положить порядочность»(1).

Правильно. И рассказ интересный.

Только мне очень жаль, что больше я не встречусь с оператором Петером Милле.

Афганистан

Продолжая анализ задачи Оруэлла, рассмотрим так называемый симметрийный метод ее решения. Он широко применим и достаточно прост. Его разумно использовать, когда изучаемые события слишком близки к нашему времени и не могут не возбуждать общественные страсти. В этом случае заслуживающих доверие документов нет в обращении, мемуары, пригодные для выделения реперных фактов, еще не написаны, а очевидцы предпочитают не называть имен.

Сущность метода в том, что Голем, сокращая пространство решений для социума, с неизбежностью ограничивает число собственных степеней свободы. Поэтому ему постоянно приходится повторяться. Значит, мы вправе заключить, что социальные ситуации, совпадающие хотя бы в нескольких информационных «точках», на самом деле являются подобными, если не одинаковыми. Неважно, разделены ли рассматриваемые события во времени или в пространстве, достаточно того, что они оба принадлежат эпохе Старшего Брата.

Все оруэлловские миры связаны преобразованием симметрии.

Пример, который мы рассмотрим, удостоился ряда газетных и журнальных публикаций и целого заседания Съезда народных депутатов.

В интервью канадской газете «Оттава ситизен» академик А. Д. Сахаров заявил, что в ходе афганской войны были случаи, когда летчики расстреливали с воздуха попавших в окружение советских солдат, чтобы те не смогли сдаться в плен(18).

Это утверждение вызвало хорошо срежиссированную бурю, которую я расцениваю как проявление характерной для времени Голема истеричности общественного сознания[40].

Сахаров отказался назвать источники своей информации. Это не повышает доверия к его словам, но, пожалуй, и не понижает. Присягу никто не отменял, и согласно закону о воинских преступлениях военнослужащий, разгласивший закрытую информацию, может быть расстрелян.

В своей отповеди Сахарову С. Ф. Ахромеев воскликнул: «Этого приказа вы не найдете». Любопытная деталь: «не найдете» не значит «нет»[41].

Перейдем к анализу. Первое. В Афганистане была затяжная кровопролитная война. Второе. Эта война вызвала партизанское движение, следовательно, она была антинародной и несправедливой. Третье. Официально утверждалось, что ввод войск был предпринят, чтобы предотвратить готовящуюся оккупацию страны американцами: Афганистан оказался предметом спора сверхдержав. В таком случае война должна быть признана империалистической.

Опорных точек достаточно. Чтобы сохранить симметрию, мы вправе использовать для характеристики афганских событий всю информацию, накопленную при изучении прочих империалистических войн, больших и малых.

Известны ли в новейшей истории случаи преднамеренной стрельбы по своим? Вопрос риторический — «сзади пулеметы, спереди пушки — куда, думаешь, они пошли?»

Проверим наши выводы. Вновь бросается в глаза статистическая аномалия: хотя доля пленных в общем числе потерь для разных войн, вообще говоря, разная, соотношение 300 пленных на тринадцать тысяч убитых не лезет ни в какие ворота. Его можно объяснить только правотой Сахарова или же тем, что душманы уничтожали пленных.

Но в последнем случае окруженные были обречены (возможно, на смерть под пытками), и с чисто военной точки зрения командование было обязано отдать приказ, которого, если верить депутату Ахромееву, мы никогда не найдем. Что ж…

«Быть может, только птицы в небеИ рыбы в море знают, кто прав.Но мы знаем, что о главном не пишут газеты,И о главном молчит телеграф.И, может быть, город назывался Валь-Пасо,А, может быть, Матренин Посад,Но из тех, кто ушел туда,Еще никто не вернулся назад».

4. Осенние ветры

В августе четырнадцатого кайзер сказал солдатам, уходящим на фронт: «Вы вернетесь домой до начала листопада». С тех пор ветер гонит по мостовым осенние листья. Иногда приходила оттепель, но мы точно знали, что это на время.

Кризис сменяет кризис. К политическим мы как-то привыкли, полагаемся на выработанный иммунитет ко лжи да на жизнелюбие Голема. Привыкнем и к экологическим проблемам, и к деградации культуры. Привыкнем жить без перспектив.

У нашей цивилизации был единственный лозунг: «Свобода и познание» — три слова, в которых заключена миссия человечества. Отказ от собственных ценностей предвещает гибель, мы знаем это, но кто еще остался способен бороться за так и не провозглашенные идеалы?

У нашей страны, видимо, особая судьба… или участь. Не знаю, потому ли, что когда-то мы пытались строить коммунизм, или просто потому, что живем хуже других, но нам опять пришлось стать движущей силой очередной попытки создать коллективный разум, способный сокрушить Голем.

Ирония в том, что нищая страна Советов, пожалуй, могла справиться с этой ролью. Сотня неопубликованных книг, десятки научных работ, которые почти не имеют надежды увидеть свет, но разрабатываются и постепенно проникают в общественное сознание — не доказательство ли наших возможностей?

Скорее всего, они так и останутся нереализованными. Трудно рассчитывать на иное в предвидении скорого распада социума, распада, который мы могли, но не захотели предотвратить.

Давно понятно, в чем заключено спасение. Положение страны настолько трагично, что рекомендации формулируются однозначно, для определения пути достаточно элементарных навыков анализа. Да, собственно, теперь он известен. Пусть в скомканной форме, но реалистическая программа выхода из кризиса прозвучала с трибуны Съезда.

Прозвучала, даже вызвала аплодисменты, но правительство посчитало возможным ей не следовать. (Или не посчитало возможным следовать? «В тонкостях канцеляризмов разобраться, пожалуй, потруднее, чем в эпилептике морганизмов Шарля Вержье»(1).)

Нам некого винить. Даже Голем здесь ни при чем — правительство выполняет волю народа. Оппортунистический план Рыжкова порожден обстановкой в стране, в которой привычка так и осталась сильнее разума.

Я оптимист, и я продолжаю считать, что информационное поле, созданное переменами последних лет, не исчезнет; оно будет воздействовать на мир, и человечество воспользуется плодами наших усилий. Не знаю лишь, принесет ли это счастье творцам.