Экран наизнанку - Леонид Марягин

Неожиданно веки вздрогнули, взгляд стал острым..

- Трекало! - позвал он.

Эдик появился в секунду, будто ждал клича.

- Чья это? - спросил Коновалов.

- Которая прыгает? - уточнил Эдик.

На углу казармы десятилетние девчонки играли в прыгалки. В очередь на одной ножке, на другой, по-быстрому - "пока не собьешься". Русая, с подлетающими вверх косичками, со вздернутым носиком, была неутомима. Придерживая юбчонку, понимая, что в прыжке становятся видны синие штанишки, прыгала, не желая уступить место подругам.

- Эта - Зинки Канонашки, - дал справку Трекало.

- А отец кто?

- Может быть, и ты.

- Не может быть, - глухо ответил Костя. - Когда ее делали, я в Магадане по первой ходке был... Приведи ее!

Сеньку Питерского рабочего, примостившегося рядом с Костей, этот приказ не потревожил - он продолжал сидеть, как и сидел, вяло уставившись в ноги себе.

Но Эдик, вроде бы привыкший к любым поручениям, обалдело пролепетал:

- Она же... это... дите...

- Меньше трекай! - В Костином голосе зазвучало железо, и Эдик ушел.

Что говорил Трекало девочке, слышно не было, но, прекратив прыгать, она поплелась за посыльным, испуганно зыркая исподлобья на Костю.

Перед Коноваловым девочка и Трекало остановились.

Костя снизу, с корточек, с удовольствием разглядывал девочку.

- Танцевать умеешь?

- Умею, - торопливо согласилась та.

- Танцуй.

- Что?

- Что хочешь, - приказал Костя, не отрывая взгляда от ее ладной фигурки.

Девочка, подпевая себе, закружилась в вальсе. Пальцы ее сдерживали края задирающейся юбки.

Костя смотрел на это представление, и непонятная, кажется, недобрая улыбка рождалась на его губах.

Сенька Питерский рабочий поднял было от земли вялый взгляд доходяги, но, не увидев ничего интересного, снова уткнулся в хилую травку под ногами.

Девочка кружилась.

С корточек неотрывно глядел Костя.

Настороженно наблюдал Костю Трекало.

Костя вдруг ожил. Дрогнули набрякшие веки.

- Ты что?

Перед ним, на земле, сидела девочка.

- Голова закружилась, - извиняюще ответила она.

- Ну... Иди... Иди... - разрешил Костя.

И девочка судорожно поднялась, пошла прочь, а отойдя три шага, побежала.

- Не для меня растет, - с сожалением цокнул языком Костя.

- Почему не для тебя? - попробовал успокоить его Эдик.

- Не для меня! Когда она вырастет, я где-нибудь в Сиблаге с елочками обниматься буду... - В Костином голосе мелькнула нотка сожаления.

Парадная тисненая обложка "Книги о вкусной и здоровой пище" открылась - и цветная реклама "Жигулевского" и "Рижского" пива с зеленым горошком заполнила взор. Под рекламой красовалась надпись: "Пиво - жидкий хлеб".

Стеклянные банки, красиво расставленные, с жестяными крышками и яркими этикетками приманивали. Подпись убеждала: "Повидло и джем - полезны всем".

Стол на цветной рекламе ломился от яств - поросенок, шампанское, коньяки, балыки в хрустале - и над всем этим великолепием призыв: "Брось кубышку, заведи сберкнижку".

Красная и черная икра в открытых банках сочилась свежестью и манила. Бутерброды были приготовлены так, что хлеба за икрой не замечалось. И все это значило: "В наш век все дороги ведут к коммунизму!" (В. Молотов).

Пиво было так себе, но пены много, и Ленька сдувал ее, чтобы добраться до мутноватой жидкости. "Голубой Дунай", как прозывалась пивная палатка, по периметру был обнесен полкой, на которую ставили кружки, стаканы, клали воблу и бутерброды с частиком в томате.

Из-за угла палатки возник Сидор, а потом и Котыша.

- А мы тебя как раз ищем! - дружелюбно вступил в разговор Сидор.

- Я что, вам должен? - Ленька нехотя оторвался от кружки.

- Нет. Просто потолковать хотели, - осклабился Котыш.

- Толкуй, - отвернулся от них Ленька.

Сидор пошарил глазами и, увидев мужика с двумя кружками с тыльной стороны палатки, просительно сказал:

- Лучше не здесь.

- Ладно, - согласился Ленька, - сейчас, допью.

Они пристроились к старой вагонетке на задах у железнодорожной насыпи.

- Ты это... Пошли с нами на дело, - предложил Котыша.

- Зачем именно я вам нужен?

- У тебя... бестолковка работает. - И Котыша постучал рукой по лбу.

- Кто это тебе сказал? - подозрительно спросил Ленька.

- Неважно. Тот, кто понимает! - ушел от вопроса Котыша, но Леньке такого ответа хватило.

- Какое дело?

- Сельмаг на 17-м торфоучастке.

- Надо посмотреть, - с сомнением ответил Ленька.

- Лень, смотрели, - успокоил Сидор.

- Мне надо посмотреть, - отрезал Ленька.

Паровичок узкоколейки не летел, не бежал, не шел, а плелся.

В вагончике дремал всего один путник, положив голову на мосластые руки. Ногами грибник - а с такими корзинками, утепленными тряпицей, ездили только они - сжимал изрядной величины тару с тесьмяной лямкой. Вагончик тряхнуло. Грибник поднял голову и оказался учителем Георгием Матвеевичем Звонилкиным в неизменных очках.

- Леня? - Он вопросительно вгляделся в сумрак вагончика.

- Ага, - ответил паренек.

- Куда? - спросил учитель.

- За черникой. - Ленька ударил по солдатскому котелку, подцепленному к ремню.

- Что ж ты в ночь один?

- Ребята на восьмичасовом уехали, а я опоздал. Догоню! Я знаю, где они заночуют.

- Хорошее место?

- По тридцать стаканов набирали.

- Домой, на варенье? - поинтересовался учитель.

- Может быть, - пожал плечами ученик.

Повисла пауза. Пыхтел паровичок.

- А вы-то что же один? - спросил Ленька, чтобы как-то замять неловкость.

- Я люблю побыть в одиночестве. Рассуди: на уроке на меня смотрят сорок пар глаз, на партсобрании - не меньше... Да и дома тоже глаз хватает... И так хочется побыть одному... Осмыслить, как говорится, бытие... Тем более сейчас время такое - нужно осмысливать. Ты должен понимать... У тебя, говорят, отец имел в прошлом неприятность?

Ленька насторожился.

- Я... не знаю.

- Ну ладно, - снял тему учитель. - Ты куда поступать думаешь? Ты ведь чистый гуманитарий... С фантазией.

- Еще думаю, - замялся Ленька.

- Понятно, - кивнул Звонилкин, и поля шляпы вздрогнули. - Отец не говорит, куда он тебя устроит?

- Отцу самому бы устроиться! - отрезал Ленька.

- Сейчас - самое время устраиваться, - поднялся учитель. - Я схожу. Хорошей тебе ягоды.

Ленька сидел на корточках в зарослях крапивы и наблюдал.

В профиль к нему на ступеньках большой бревенчатой избы с жестяной вывеской "Сельмаг" под тусклой лампочкой мужик смолил самокрутку. На коленях прикорнула маленькая жалкая берданка. Мужик курил и слушал гимн, доносившийся из соседнего - метрах в десяти от сельмага - барака с темными окнами.

Как только государственная музыка отзвучала, мужик погасил самокрутку о доску ступеньки и ушел в барак.

Леньке открылась мощная дверь, обитая железом, скобы в палец толщиной и огромный литой замок.

В окне барака зажегся свет, к стеклу прилип силуэт сторожа и тут же исчез.

Диктор радио объявил: "Передаем песни советских композиторов", и Бунчиков заголосил: "На деревне расставание поют, провожают гармониста в институт".

Ленька скрывался в зарослях крапивы и перешел, пригибаясь, к глухой торцовой стене сельмага.

Над стеной, под коньком крыши, чернел чердачный проем без рамы.

Ленька поправил майку на котелке - чтоб не звякал - и попробовал взобраться по бревнам в проем. Почти удалось. Ухватился было одной рукой за верхнее бревно, но рука скользнула, и он бесшумно слетел в мягкий торфянистый грунт. Прислушиваясь, посидел неподвижно.

Бунчиков с Нечаевым пели: "И меня, друг, и тебя, друг, он на свадьбу пригласил. Но за столом мы не пьем..."

Трещали кузнечики.

Ленька выглянул из-за угла - окно в бараке по-прежнему светилось, но силуэта сторожа он не увидел. Зато увидел здоровую торфушку в белой ночной рубахе и галошах на босу ногу, которая протрусила в сортир. Пришлось ожидать ее возвращения в барак.

Затем Ленька медленно поднялся и, осторожно ступая, пошел к тыльной стороне магазине. Здесь, на его счастье, валялась упаковка - ворох ящиков и остатки бочек. Пахло тухлятиной, но Ленька тщательно выбрал два самых крепких ящика, останавливаясь и прислушиваясь, принес к торцовой стене сельмага, поставил один на другой на попа и исчез в темном чердачном проеме.

Вспыхнул карманный фонарик, осветив стропила, давно не беленную печную трубу, ведущий к ней метровый боровок, обмазанный потрескавшейся глиной, и слежавшиеся опилки. Парнишка извлек из кармана жгутик мягкой медной проволоки, распрямил его, предварительно положив фонарь на боровок.

Из проволоки образовался штырь. Ленька ползал по полу, втыкал в опилки штырь и пытался обнаружить щель в перекрытии, но щели не было - штырь каждый раз гнулся. Тогда он поискал что-то глазами и наткнулся на боровок. Подобие самодовольной улыбки мелькнуло в полутьме чердака. Ленька поддел проволокой один кирпич с боровка, другой, третий... Кирпичи, обмазанные только глиной, легко отделялись от кладки. Открылась горловина печки, которая была сложена так же халтурно, - Ленька отделил для пробы еще один кирпич. Разбирать печь не имело смысла. Он сложил кирпичи в кладку - как были, замерил проволокой ширину печной горловины, разровнял опилки, тщательно отряхнул колени, рукав и выключил фонарик.