Дети закрытого города - Мария Чурсина

Она, кажется, только сейчас поняла, почему закрыли город. И всё, что Антон рассказывал про магов из другого мира, показалось сущей ерундой.

— Ты бы меня всё равно не выпустил, да? — сказала она, щурясь от яркого света. Там, где река сливалась с горизонтом, полыхал белый шар солнца. Вета моргнула и отвернулась, чтобы дать отдых уставшим глазам.

Она поняла, что всю осень боялась совсем не того. Она боялась, что окончательно тронется умом от свинского поведения восьмиклассников, потом боялась, что её не отпустят обратно. Ещё позже она боялась, что умрёт кто-нибудь из детей, и Лилия встанет в дверях её кабинета ангелом презрения с шалью на плечах.

А в это время настоящий страх стоял за её спиной, дышал в шею запахами воды и листьев и ни разу не спустил с неё птичьих глаз. Вета повозила босой ступнёй в чулке по паркетному полу комнаты, растолкала осколки в разные стороны, вычистив площадку перед собой. Вытянула онемевшие ноги.

И призналась себе в том, что её ничего не держит. Нет, не самопожертвование. Это скорее было пустое и эгоистичное желание избавиться ото всех проблем. Самоубийство никогда не прельщало Вету, потому что она смотрела на подобные случаи глазами биолога. Гадко как-то лишать себя жизни, бессмысленно и бесцельно. Но она знала, что если город ещё раз придёт к ней, она ему не откажет.

Ей нечем здесь жить, и ей некуда возвращаться.

Некстати вспомнилась черепаха из живого уголка. Она была такой жуткой в своём упорстве, царапала стенку аквариума, тянулась и снова плюхалась в воду. Черепаху можно было пожалеть, её упорству можно было позавидовать. Вот только у Веты возникало совсем другое чувство, о котором она так и не сказала Миру.

— Дура, ну выберешься ты из аквариума, и что дальше? Подохнешь с голоду или от недостатка влажности, или тебя придавит тем булыжником с крышки аквариума. Или полезешь обратно в аквариум, в тёплую мутную водичку и умрёшь там, раненая осколками мечты. Дура.

«Дура», — сказала себе Вета. — «Куда ты-то лезла из своего аквариума? Сидела бы себе в иле и тине под крылышком Ми, терпела бы болтовню Илоны, морщилась бы, кривилась, скучала на заднем сиденье автобуса, слушая в наушниках тишину. Цапалась бы с Андреем по пятницам. Но жила бы, жила!»

«Где теперь моя мутная водичка?» — усмехнулась Вета, чувствуя себя совершенно чокнутой — сидит на полу, улыбается, обзывает себя саму. — «Вот так вылезешь из аквариума, а там что? Там ничего нет».

Она не заметила, когда он пришёл и как. Город замер у окна, неловко расставив ноги, будто боялся потерять равновесие.

— Ну вот, — сказала Вета полголоса, щуря глаза, в которые словно бросили горсть песка. — Ты пришёл. Что скажешь?

Стало тихо, разом оборвались гул и скрежет. Солнце рисовали нимб над его головой, а ткань на лице чучела кривилась. Вместо улыбки? Гримасы ярости?

Он засипел почти по-человечески, хотя звуку просто неоткуда было идти, и лучше бы Вета слушала уже привычный гул. От нового голоса её мороз продрал по коже.

— И-и-и-а-а-а-и…

Ей хотелось зажмуриться, но веки как будто окаменели. Вета смотрела на белое сияние солнца и чувствовала, как снова начинают болеть глаза. По босым ногам потянуло холодным ветром. Смятая юбка на коленях шевельнулась от него, и ветер пощекотал пальцы Веты.

— Ты? — переспросила она, начиная вдруг собирать в слова бессвязные звуки.

— О-о-о-э-э-э.

— Ты обеспокоен?

Повеяло запахом стоялой воды, гнилых растений и ещё чего-то, чем пахнет на болотах. Он тянул свою песню, а Вета проходила все стадии от ужаса до безразличия. Похолодели пальцы, мурашки побежали по ногам вверх. Она слышала, как клацают её зубы, потом уже тряслась всем телом, не могла прекратить, а через секунду возвращалось холодное спокойствие и способность снова складывать слова из нечленораздельных звуков.

— Ты болен? — догадалась она, и в комнате стало тихо-тихо.

Город переступил на месте, словно раздумывал, стоит ли ему подступиться ближе. Вета угадала. Вдруг возобновился весь рёв ветра в трубах и скрежет. Она вздрогнула, но всё тут же стихло.

Вета поняла: ему говорить так было привычнее, он не любил «по-человечески». Ткань вместо лица снова кривилась, как от боли.

— Тебе больно? — спросила Вета, снова начиная дрожать. Болотом пропахла вся её одежда и волосы, разве что только капли грязной жижи не текли по рукам.

— А-а-а-а!

«Да», — поняла Вета.

Она судорожно сглотнула, чуть не закашлялась. Она не знала, как вылечить город и что ему ответить. А город ждал, покачиваясь из стороны в сторону на длинных, судорожно выпрямленных ногах.

— Тебе плохо, и поэтому ты хочешь забрать меня?

Он дёрнулся, поднял страшное сморщенное лицо, рукава неодинаково зашевелились. Вете почудились горькие морщины на его лбу, хотя какой лоб, если нет глаз?

— Тогда забирай, — сказала она, а собственный голос отделился и стал чужим. Колени больше не дрожали и не холодели пальцы. Не было в её решении никакой жертвенности, и Вета только вскользь подумала о восьмиклассниках.

Вдруг вокруг неё оглушительно заскрежетало железо, здание дрогнуло, и с потолка Вете на колени посыпалась белая крошка. Проснулся гул и тут же стал оглушительным, нестерпимым. Она, кожей ощущая его ярость, подобрала под себя ноги и спиной вжалась в стену. Зажмурилась, закрыла руками голову.

Скрежет стих, только гул ещё был различим, но и он отдалялся. Из разбитого окна пахнуло водой и осенью. Вета открыла глаза: в комнате было пусто, и солнце почти завалилось за Сову, оставив над горизонтом только бледный бок. Небо серело и накрывало разрушенную набережную туманной пеленой. Вета поняла, что не так было в пейзаже.

Река сожрала ещё несколько бетонных плит, подступила теперь почти к самой улице. Берег в полумраке казался и правда откушенным — неровным, резко обрывающимся у самой воды.

На дрожащих ногах Вета подошла к окну и отломала осколок от треснувшего стекла. В его середине зияла дыра-звезда, а ночной воздух оказался приятным до истеричного счастья.

Антон ждал её в комнате для допросов — на месте следователя. Он посмотрел виновато и отвёл взгляд, продолжая вертеть в руках колпачок от ручки.

— Как-то не привыкла сидеть в тюрьме, — ответила она на его безмолвный вопрос, усаживаясь напротив. Вета пригладила волосы.

Она преувеличивала, конечно. Она жила тут, как в гостинице — в небольшом, но симпатичном номере, куда её переселили после визита города. Но оказалось, что насильственное ограничение свободы давит, даже если в обычной жизни живёшь как затворник.

— Это ошибка, — сказал Антон виновато. — Тебя скоро отпустят.

— Знаю я, какая ошибка, — этот ответ Вета готовила всю ночь и очень торопилась его произнести. — Хотели скормить меня городу, а он вдруг передумал. Вот и вся ваша ошибка.

Она выдохнула сквозь зубы.

— Они и детей ему скармливали, да? Только детей было легче. Они не знали, и им никто не верил.

Вете стало жалко Антона, он смотрел, как бездомный пёс. Пни его — и примет с той же покорностью.

— Ладно, я верю, что ты не знал. Но ты мог быть и повнимательнее. Тоже мне, следователь, — фыркнула Вета, откидываясь на спину стула.

Она с удивлением обнаружила на лице Антона улыбку и вовсе не виноватую.

— Ты думаешь не с той стороны, — сказал он.

— И с какой же надо? — Ей осталась единственная свобода — думать, и поэтому Вета искренне возмутилась. Уж не собирается ли он ей указывать?

В комнате, как и вчера, горела унылая лампочка без абажура, большая чёрная тень дёргалась на стене и заставляла Вету нервничать.

— Ну, ты не задумалась, почему город оставил тебя?

Вета опустила лицо на ладони, с силой потёрла щёки, пальцами сжала уголки глаз.

— О, а ты, наверное, понимаешь логику этого существа, да?

— Ты сама мне её рассказала. Он не забирает тех, кого держат в этом мире. Восьмиклассников просто заело на этой любви, помнишь?

Взгляд Веты остекленел. Она долго не могла моргнуть, обдумывая его слова.

— Хочешь сказать, что это ты… меня держал?

Антон выдохнул, как будто даже с облегчением, а Вета замерла, ожидая неприятного поворота в разговоре.

— Да, это многое объясняет, — сказала она сдержанно. — Можно даже притянуть все события к нашей версии. Ну и что с того?

Он наклонился к столу, упираясь в него локтями, весь подался вперёд.

— Я знаю, что не нужен тебе.

Вета молчала, хоть тишина и нервировала не хуже этой дёрганой тени на стене.

— Но пока я думаю о тебе, город тебя не заберёт.

Она отвернулась совсем и теперь смотрела на тень и на стену, а если прищуриться, то лампа пускала жёлтые лучи во все стороны.

— Теперь я понимаю, почему он так разозлился, — сказала Вета, с трудом заставляя двигаться онемевшие губы. Ей хотелось увильнуть в другую тему. В любую другую. В этой ей было горько и неуютно, как живой мухе, которую прикололи булавкой, а она ещё шевелит лапками, но уже никуда не денется. — Он хотел меня забрать, а не мог.