Ольга, лесная княгиня - Елизавета Дворецкая

Вся волость была в смятении: как теперь справлять Купалу, когда у нас погиб сам исток рода и племени!

Князь вне срока приносил жертвы в плесковском святилище, но некому теперь было научить его, довольно ли этого для усмирения гнева богов и чуров. Пора было петь купальские песни, но мы боялись. Даже поднимая глаза к нему, люди, казалось, проверяли, не рушится ли оно им на головы.

Перед самой Купалой пришла очередная нерадостная весть: в лесу умерла баба Гоня.

Несмотря на заботу Людожировны, она так и не оправилась: с каждым днем теряла силы, перестала есть и в конце концов ушла «к дедам» уже совсем.

– К тебе слово мое, сестра! – сказал Воислав Домаше. – Поговорили мы с родом и старейшиной плесковской. Нельзя же, чтоб святое место пустым стояло. Надо кому-то там жить, Навь сторожить. А из нашего рода подходящей бабы я не вижу – кроме тебя.

Он был прав: Домаша приходилась дочерью покойному Судогостю и к тому же овдовела, то есть наполовину вошла в Навь. А поскольку ей случилось овдоветь дважды, то Навь прямо-таки громким голосом призывала ее на службу. Да и кому, как не ей, было исправить то, что разломала ее дочь?

– Но ты не печалься – не одна там будешь, – продолжал Воислав. – Надо ведь нам теперь нового Князь-Медведя растить, взамен старого. Пошлем людей за внучком твоим, первенцем Воянкиным.

– Да он же еще порточков не носит! – ахнула Домаша. – Дитя совсем.

– Три года ему – подстригать пора! До первого возраста дорос. А что рано боги призвали – знать, судьба…

На Купалу Домаше предстояло от нас уйти. Ее дожидалась птичья личина…

А ведь она была не так уж стара и даже могла бы еще рожать, если бы не обзавелась внуками.

Ох, как ревели Володея с Беряшей и оба их брата! Их мать все равно что умирала, и они знали об этом, но поделать было ничего нельзя!

Зато мой отец не смог скрыть облегчения.

– Это далеко не самое худшее, чего я ожидал! – сказал он и потрепал меня по голове. – Я видел, как все эти бабы косились в твою сторону! Я уже думал, что они тебя пошлют в лес!

– Меня? – Я чуть не подпрыгнула от изумления. – Но какая из меня Бура-баба?

– Молодая и красивая! Ты ей не прямая родня, но я слышал, что толковали бабы у твоего деда в Люботине: дескать, ты ходила за старухой, когда она умирала, и она передала тебе всех своих духов-прислужников.

– Она ничего… не передавала мне, – возразила я, но не слишком уверенно.

Были причины усомниться.

Нарочно я, конечно, никаких чудов и кудов не принимала, но мало ли что я могла совершить по незнанию в бабкиной избе! Особенно в тот первый вечер, когда ничего не соображала от страха. Я ела пищу мертвых, пила их воду, пользовалась бабкиной утварью. Может быть, я приняла помощников бабы Гони уже в тот миг, когда прикоснулась к птичьей личине, чтобы снять ее!

Заметных перемен я в себе не ощущала, но они ведь могут проявиться не сразу…

Или ощущала?

Одно я знала наверняка: прежний страх и почтение перед таинственным лесным жильем во мне исчез. Наверное, в тот жуткий вечер я сожгла все запасы страха, которые были мне отпущены.

Но это не значит, что я хотела поселиться там вместо бабы Гони.

Не успев выйти замуж, я годилась стать стражницей Нави почти в той же степени, что и вдова. А седина и морщины – дело наживное. По сравнению с истинной Бурой-бабой мы все девочки – что я, что Людожировна!

Предстояли и другие перемены.

Сражение с викингами на Нарове лишило нас не только стрыя Вальгарда, но и части дружины. Нужно было набирать новую. А для этого лучше всего, пользуясь летним временем, послать людей на Готланд, где всегда толкались желающие наняться к подходящему вождю. И даже вожди с уже готовой дружиной – в ожидании владыки, которому понадобятся их услуги.

Отец не раз беседовал об этом с Воиславом, и тот в конце концов дал согласие. Значит, не далее следующего года здесь у нас появятся новые люди. Возможно, даже знатный вождь со всем своим родом, как плесковский Сигбьерн ярл.

Но я не собиралась дожидаться их.

Я хотела уехать вслед за Эльгой.

Даже если забыть обо мне, ей ведь следовало получить свое приданое!

К счастью, отец тоже думал, что мне пора в дорогу. Пока я оставалась здесь, он волновался, что меня все-таки засунут в лесное святилище. А ему вовсе не хотелось приносить свою единственную дочь в жертву богам чужой земли. Пусть даже смерть моя будет ненастоящей.

Мысли мои устремлялись на юг.

Если Эльга ушла вперед, это не значит, что наши судьбы навек разделены. Теперь мне лишь следовало постараться, чтобы ее догнать.

Мою мать тоже приходилось пожалеть.

Она оставалась единственной хозяйкой в Варягине – без сестры, без старших дочерей. Беряша и Володея были хорошие девочки и уже могли делать все по дому: готовить, прибирать, кормить скотину. Но все же они еще не тянули на истинных хозяек: и силенок маловато, и еще многому им предстояло научиться.

В отчаянии мать вытолкала Аську на Купалу, требуя, чтобы он без жены не возвращался. В Купалу ведь для женитьбы довольно уговорить девку и три раза обойти с ней вокруг озера или дуба.

Аська и исполнил материнский наказ: привел девчонку, мою ровесницу, из гнезда Чернобудичей, с которыми наши обычно гуляли у реки.

На меня там даже не смотрел никто; то есть смотрели, конечно, но не более того. Я убедилась, как прав был отец в своих опасениях: во мне видели почти готовую Буру-бабу, осталось только личину вздеть.

Сватов в родных местах я могла ожидать с тем же успехом, что и снежная Мара, которую лепят на Зимолом.

В те дни отец часто ездил в Плесков, к князю. Воислав опасался, как бы Дивислав не обвинил его в нарушении договора. Но невесту было не вернуть. Теперь ради собственной чести наш князь жаждал, чтобы его племянница стала законной женой волховецкого княжича. А для этого ей требовалось получить приданое и брачные дары. Воислав был не прочь, раз уж так вышло, помириться с Ингваром сыном Ульва – ведь это мы его обидели, когда разорвали прежнее обручение, а не он нас. Но при этом князь хотел бы не поссориться и с Дивиславом. Однако если он пошлет похитителю вдогонку приданое своей племянницы, Дивислав не сможет не узнать об этом.

Вот незадача – и за советом теперь сходить не к кому!

Князь с сыновьями, отец, мой люботинский дед Доброзор с сыновьями – все долго толковали о деле. Дед предлагал снарядить обоз с приданым как бы торговый – не будет же Дивислав проверять все короба. Но оставалось непонятно, как провезти меня – не в коробе же!

– Скажем, что ее тоже выдаем замуж! – предлагал мой отец. – И это, кстати, правда. Я поручу нашему родичу Олегу в Киеве позаботиться о ней и подыскать ей подходящего мужа: она ведь ему тетка, а жить им поначалу все равно придется при нем. Ульв, кажется, не собирается пока помирать.

– И за кого же ты хочешь ее отдать? – спросил князь.

– За кого-нибудь из дружины Ингвара. Надеюсь, Олег сделает хороший выбор для своей родственницы. Чтобы ее муж следовал за Ингваром, а Ута, таким образом, будет следовать за своей сестрой.

И вот дней через десять после Купалы я отбыла из дома, сидя аж на десяти коробах с приданым. На самом деле моими из них были только три, но кому надо об этом знать?

Честно скажу, будущий муж – это «кто-нибудь из дружины Ингвара» – не занимал никакого места в моих мыслях. Я хотела одного: убедиться, что с Эльгой все благополучно, и снова быть с ней.

Горевала ли я, когда пришла пора покидать родной дом?

Мне казалось, я скоро вернусь. Не я одна, а мы с Эльгой.

Ведь нам пришлось ехать за своими женихами в Киев только потому, что Ульв конунг еще жив; но он уже старик, и наверняка пройдет не так много времени – и мы переселимся в Волховец. И тогда окажемся настолько близко от своей родни, насколько это разумно желать девушке хорошего рода.

Даже держа в руках топор, врученный мне матерью, и собираясь бросить его из лодьи на родной берег в знак обрыва прежних связей, я больше думала об Эльге. Бедняжка, она еще не знает наших последних новостей.

Мне предстоит рассказать, что нет у нее больше ни отца, ни матери.

И даже если ей приведется когда-нибудь вернуться сюда, она сможет повидать свою мать лишь в той избушке, куда ей едва ли захочется идти.

Она сможет лишь попытаться разобрать родной голос в хриплых звуках из-под берестяной клювастой личины…

До мужа она еще не доехала, но прибудет к нему невестой-сиротой, вынужденной просить родительского благословения с того света.

Я плакала, думая об этом, и роняла слезы на топор. Но кого удивят слезы отъезжающей невесты?

Мой отец думал то же самое.

– Когда вы вернетесь, я непременно буду ждать вас в Будгоще, – говорил он, обнимая меня на прощание. – Надеюсь, у вас будут к тому времени не только мужья – славные конунги, но и по пятеро… по семеро детей, один лучше другого.