Безумные короли. Личная травма и судьба народов - Вивиан Грин

Не бесспорно, что Карл II имел только косвенное и поверхностное влияние на историю Испании. Первые четырнадцать лет своего правления он был несовершеннолетним, а в последующие два десятилетия жизни был почти полностью номинальной фигурой. Даже если бы он не был так болен, он всё-таки не смог бы решить тех экономических и политических проблем, которые были частью полученного им наследства. И всё же если бы физически и умственно он был энергичнее и не в такой степени под башмаком у своей матери, он был бы лучше вооружён для того, чтобы сломить власть аристократической олигархии и даже начать такие нужные реформы в управлении страной. Его единокровный брат дон Хуан проявил некоторую проницательность в краткий период своего правления. Но задание было геркулесово, и оно могло бы обескуражить и монарха с гораздо большими возможностями, чем Карл II. А на деле его слабое здоровье и умственная отсталость оказались катастрофой для его империи и в каком-то смысле для Европы в целом.

Последующая история испанского королевского дома показывает, что относительно меланхолии, замедленного умственного развития и слабого здоровья наследие Карла II было не только патологическим и психологическим, но и территориальным. Ибо это безусловно ирония судьбы, что после тридцати лет правления полутрупа Карла II Испания на сорок шесть лет получила в качестве короля Филиппа V, внука сестры Карла II Марии Терезы, которая вышла замуж за французского короля Людовика XIV, и таким образом он был правнуком испанского короля Филиппа IV. В его жилах текли, образно говоря, скопившиеся «отравленные» гены и хромосомы династий Габсбургов и Бурбонов. Понятно, что у Филиппа V периодически случались приступы маниакально-депрессивного психоза и это лишало его возможности править эффективно или, временами, хоть как-нибудь. Если бы у него не было исключительно талантливой жены, Елизаветы Фарнезе, и у него на службе не находилось несколько компетентных министров, правление Филиппа могло бы оказаться катастрофой для его огромной империи. И с его смертью в 1746 г. положение не изменилось, поскольку его сын и наследник Фердинанд VI страдал от всё той же изнурительной психической болезни. Поэтому в Испании целое столетие не было монарха, физическое и психическое здоровье которого отвечало бы потребностям управления государством.

Понадобилось тринадцать лет кровавой войны, прежде чем завещание Карла II могло быть выполнено; должны были погибнуть и покалечиться тысячи солдат на полях великих битв в Европе — у Бленима, Рамийи, Ауденарда, Мальпляке; Гибралтар захватили британцы; финансы были истощены и накопились громадные государственные долги, прежде чем великие державы по Утрехтскому миру в 1713 г. в конце концов признали внука Людовика XIV королём Испании.

Филипп V был мрачным, серьёзным и религиозным человеком. Он не был, как выразился Сен-Симон, «рождён с каким-нибудь интеллектуальным превосходством и не обладал ни малейшим намёком на воображение. Он был холоден, молчалив, печален и трезв, не знал никаких удовольствий помимо охоты, боялся общества, боялся даже себя, редко привлекал внимание, редко привязывался к другим людям, по привычке и складу характера предпочитал одиночество и уединение, Он был необычайно тщеславен и не мог терпеть никакого противоречия». Но он был также чрезвычайно сексуален, так что постоянно и неуместно убегал из исповедальни в постель своей жены. Его первая жена, живая, молодая Мария Луиза Савойская на время отвлекала его от серьёзной и скучной рутины, уговаривая играть в такие игры, как «прятки» и «кукушка», но она рано умерла в возрасте двадцати шести лет в феврале 1714 г. «Испанский король, — писал Сен-Симон, — очень переживал, но в несколько королевской манере. Его уговорили пойти пострелять и поохотиться, чтобы подышать свежим воздухом. На одном из этих выездов он оказался на месте, откуда видна была процессия, которая везла тело королевы в Эскориал. Он поглядел ему вслед, проводил его глазами и вернулся на охоту. Особы королевской крови, люди ли они?»

Период его вдовства был коротким, и уже в 1715 г. он женился на Елизавете Фарнезе, дочери Пармского герцога, вызывающей уважение и очень умной женщине, которая фактически заменила своего вялого мужа в качестве истинного правителя Испании. Её новые подданные её никогда не любили, так как она изменила общепринятую внешнюю политику своей новой страны, чтобы продвинуть интересы семьи Фарнезе, а в особенности детей, которые у неё были от Филиппа. Но её муж совершенно не мог жить без неё, они редко расставались друг с другом и всегда спали вместе в «маленькой кроватке». Похоже, что она приобрела власть над своим мужем не без помощи сексуального шантажа. «Собственная натура короля, — замечает Сен-Симон, — была самым сильным её оружием, которое она временами использовала против него. Случались ночные отказы, которые вызывали бурю; король визжал и угрожал, иногда поступал и хуже. Она держалась твёрдо, плакала, время от времени защищалась».

Происхождение короля вызывало психологическую тревогу. Его дед Людовик XIV сообщал ему:

«Никто другой не расскажет тебе того, что могу сказать я. Ты сам можешь наблюдать нервные расстройства, проистекающие от праздности королей, твоих предшественников: научись на их примере и исправь противоположным поведением губительные последствия, которые они навлекли на испанскую монархию. Но я с озабоченностью признаюсь тебе, что тогда как опасностям войны подвергнуться легко, нужна смелость, чтобы побороть этот гнусный порок, который одолевает тебя и мешает (самому) заняться делом».

Будущее показало, что опасения Людовика были обоснованы.

Филипп оказался жертвой глубокой меланхолии, от которой его трудно было отвлечь. Первый действительно серьёзный приступ случился, очевидно, осенью 1717 г., когда он жаловался, что чувствует, как будто его пожирает яростный внутренний огонь, как будто солнце било ему в плечо и посылало острый луч в самый центр его тела. Когда его осмотрели врачи, они не нашли ничего угрожающего и предположили, что это бред. Король стал ещё более исступлённым, объявив, что только смерть докажет, кто прав, он или его врачи. Он был убеждён, что умирает в смертном грехе. Французский посол несколько более реалистично приписал его неприятности тем непомерным требованиям, которые он предъявлял своей жене. «Король, — докладывал он, — явно истощает себя тем чрезмерным вниманием, которое он уделяет королеве. Он совершенно измотан». Ипохондрический бред, который его мучил, а также убеждение, что теперешние несчастья являлись божественным наказанием за его личные недостатки — это симптомы маниакально-депрессивного психоза. «Последние восемь месяцев, — замечает его главный министр Альберони, — он проявляет симптомы ненормальности, его воображение заставляет его думать, что ему суждено немедленно умереть, и он считает, что болен самыми разными болезнями».

Филипп был убеждён, что вот-вот умрёт, и вызывал духовника в свою спальню в любое время дня и ночи. Его министры предложили ему составить завещание, назначив регентом свою жену, Елизавету Фарнезе. Слухи о его болезни проникли в иностранные дворы, побудив великие державы принять меры к защите своих интересов, если жена короля станет регентом или он умрёт. «Три хитрых и ловких француза» были внедрены в качестве обслуживающих медиков, а королева, желая уравновесить французское влияние, уговорила своего отца, герцога Пармского, прислать своего собственного врача, доктора Черви, чтобы он лечил её мужа. И только начало войны с Францией и Англией, когда эти две страны в необычном согласии договорились действовать совместно против Испании, пробудило короля от его летаргии.

Но интроспективная меланхолия Филиппа скоро вернулась, вызвав внутренний политический кризис, который подверг испытанию возможности самой королевы. Религиозное рвение короля ещё больше усилило его уверенность, что несчастья, поражающие Испанию, были божественной карой за его собственные недостатки. В смутных закоулках своего разума он пришёл к заключению, что его святая обязанность — отречься от престола. Он не годился для управления страной — это заключение, для которого, наверное, и не требовалось руководства свыше, несомненно было верным.

Ещё до конца 1723 г. слухи поползли по Парижу, что у Филиппа религиозная мания и что он собирается отказаться от престола. Те, кто был настроен более скептически, раздумывали, не было ли для такого решения более веских причин. В глубине души он жаждал вернуться в свою родную Францию, а слабое здоровье молодого французского короля Людовика XV пробуждало в нём непрекращающиеся надежды на наследование французского престола. Но он не мог быть королём и Франции, и Испании. Если бы он перестал быть королём Испании, его шансы сменить Людовика были бы больше.