Безумные короли. Личная травма и судьба народов - Вивиан Грин

Итак, надеждой семьи остался младший сын герцога, Джан Гастоне. В детстве он страдал от недостатка внимания, так как его мать, которой до него не было дела, уехала из страны, когда ему было четыре года. Он в некоторых отношениях был любознательным юношей, который стремился к одиночеству. Лами писал о нём: «весьма учёный принц… последователь философии Лейбница и не из тех, кто позволит священникам и монахам водить себя за нос». Но он, очевидно, страдал какой-то формой глубокой депрессии. Современники замечали, что он часто казался молчаливым и печальным, плакал один в своей комнате, и они размышляли, в своём ли он уме. «Мне очень удивительно слышать, — заметил иезуит отец Сеньери, — что принц Джан Гастоне теперь утратил веру во всех».

Когда Джану Гастоне исполнилось двадцать три года, отец решил, что ему пора жениться. Выбор пал на богатую вдову, Анну Марию, дочь герцога Саксен-Лауенбургского и вдову графа Пфальцского. Она была грубая, неприятная женщина, несколько неряшливая, огромная и грозная на вид, с «суровым, некрасивым лицом и массивными, нескладными конечностями». Она явно интересовалась только охотой, лошадьми и своими богемскими поместьями. У неё не было особого желания снова выходить замуж, и она не намерена была жить во Флоренции. И фактически условием брака было, что она, и предположительно её муж, будут жить в Богемии.

Джан Гастоне от семейной жизни пришёл в ужас. Он тут же невзлюбил богемскую деревню, запах лошадей и не стремился к возможным сношениям со своей ужасной женой. За утешением он обратился к близкому другу, своему лакею Гвилиано Дами, человеку низкого происхождения, который стал его любовником, а позже сводником, и который оказывал на него огромное влияние всю его жизнь. К 1698 г. он больше не мог выносить обстановки в доме своей жены и поехал в Париж, якобы повидаться с матерью, которая приняла его холодно.

Он возвратился в замок своей жены в Рейхштадт и пытался уговорить её провести зиму в Праге. Когда она отказалась, он уехал без неё в сопровождении Дами. Здесь, по крайней мере на время, он мог предать забвению мрачную обстановку Рейхштадта и строгости великокняжеского двора в круговороте чувственных наслаждений. По свидетельству современника:

«В Праге были сотни юных студентов, безусых богемцев и немцев, у которых до такой степени не было денег, что они ходили от двери до двери, собирая милостыню. В этом обширном заповеднике Гвилиано (Дами) всегда мог выловить любовную дичь и преподнести принцу новые лакомые кусочки. В Праге также не было недостатка во дворцах, принадлежащих знатным и богатым вельможам. В этих хозяйствах было множество слуг, работников и лакеев низкого происхождения и скромного положения. Гвилиано склонял его высочество искать развлечения среди них… и выбирать любые экземпляры, которые соответствовали его своеобразному вкусу».

Так Джан Гастоне приобрёл склонность к забавам с «отбросами общества», которую он сохранил до конца своих дней.

Новости об этом времяпрепровождении, а также о крупных проигрышах, в результате чего он оказался в долгах, которых он не мог себе позволить, так как отец держал его на скудном пайке, дошли до слуха его жены; она сообщила о них его сестре, курфюрстине Пфальцской. Та передала великому герцогу, но Джан Гастоне не менял своего образа жизни, бродил по улицам ночами и пил в самых захудалых кабаках. Благодаря таким фривольностям он мог временно вычеркнуть из памяти свою отвратительную жену и своего ханжу-отца, но алкоголизм и половые излишества были зловещими лекарствами от острой депрессии.

Время от времени Джан Гастоне возвращался в Рейхштадт с самыми лучшими намерениями. 18 апреля 1699 г. он писал Козимо:

«Вашему высочеству следует знать, что через девятнадцать дней после обмена обручальными кольцами, если не раньше, моя принцесса стала демонстрировать мне примеры своего своенравия, кислых физиономий и резких выражений, потому что я не хотел уезжать из Дюссельдорфа, и сейчас и тогда произнося отвратительные вещи обо мне и моём народе… Она настолько высокомерна и тщеславна, что топчет всех и распоряжается всеми, считая, что она величайшая госпожа во всём мире, потому что она владеет этими клочками в Богемии… для меня было бы невозможно оставаться с ней даже в самом райском уголке мира… Её слуги говорят, что она всегда была такой, и вдовой и замужем за моим предшественником (графом Пфальцским), который отправился на тот свет из-за чрезмерного пьянства — так он пытался рассеять ярость и отвращение, которые он из-за неё терпел».

Джан Гастоне остро осознавал всю иронию своего положения. Его мать оставила отца, потому что она находила его невыносимым. Её сын оставил жену, потому что находил невыносимой её.

Когда император уговаривал Джана Гастоне «попытаться преодолеть своё величайшее отвращение к жизни со своей женой в этом ужасном уединении», Джан Гастоне заявил ему, что он пытался жить в согласии со своей женой, но это ему не удавалось. Рейхштадт был достаточно плох летом, зимой он был невыносим.

В октябре 1703 г. он перебрался в Гамбург, где оставался до февраля, находя там плотские развлечения, недоступные в Рейхштадте. Но когда он переехал в Прагу, то казался совершенно подавленным, инертным и замкнутым и большей частью просто смотрел в окно. Он даже не подписывал письма, так как у него появилось острое отвращение к своему письменному столу. Казалось, что только хорошенькие молодые мордашки и «отбросы общества» могли отвлечь его от глубокой тоски. К 1705 г. он навсегда вернулся во Флоренцию. Казалось совершенно невозможным, чтобы жена приехала к нему туда, или чтобы у него появились дети, или у его брата и его сестры.

В попытке обеспечить преемственность великий герцог Козимо, как утопающий, схватился за соломинку, если можно употребить такое неподходящее слово для того, чтобы описать его тучного брата, кардинала Франческо Мариа. Кардинал был полной противоположностью своему брату: жизнелюбивый, снисходительный к недостаткам, любящий мирские радости и прожорливый. Действительно, наблюдалось любопытное смещение ролей; нетерпимый великий герцог больше подходил к церковной, а кардинал к светской карьере. Он скопил огромные богатства от своих многочисленных церковных владений, но к религиозным обязанностям относился легко. До сих пор он не проявлял интереса к женскому обществу, на самом деле скорее наоборот; но брат уговорил его испросить освобождения от церковного сана, чтобы он мог жениться и стать отцом наследника великого герцогства. Ему разрешили сохранить многочисленные источники его доходов. Так или иначе, женитьба была одним из тех немногих удовольствий, с которыми он был незнаком.

Предполагаемой невестой была Элеонора, дочь Винченцо Гонзага, герцога Гуасталлы. «Позаботься о своём здоровье, — писала ему курфюрстина, — чтобы ты мог утешить нас всех маленьким принцем». Это был дельный совет, так как хотя кардиналу было всего сорок восемь лет, он являл собой гору мяса, с громадным животом, с оспинами, страдающую от подагры и катара. Элеонора нашла его таким отвратительным, что не сразу смогла согласиться на его объятия. Она всеми силами старалась избавиться от него; к счастью, перегруженная конституция сделала своё дело, и кардинал умер 3 февраля 1711 г., а с его смертью погибла последняя надежда Козимо на прямого мужского наследника. Всё, что он мог сделать — это отыграться на «лакеях, пажах и грумах своего брата, о большинстве из которых он заботился в их молодости за их пригожесть, а потом они вырастали в поместьях упомянутого принца… и служили ему сводниками и доставляли ему других красивых мальчиков и компаньонов… Ему очень нравилось смотреть, как другие действуют… Некоторых выгнали из поместья, другие отправились на галеры». Что касается его вдовы Элеоноры, то она нашла объятия своих французских лакеев более соблазнительными, чем объятия её пожилого мужа, и родила двух незаконных сыновей, Миньона и Франческо. Хорас Манн писал своему другу Хорасу Уолполу:

«Как простить ей, что все мольбы, и все красивые молодые парни, которые попадались ей на каждом шагу при жизни кардинала, не могли заставить её сослужить Тоскане такую службу (через рождение наследника), а после его смерти она трахается со своими лакеями, чтобы увеличить число невинных (детей, которых отправляли в больницу для сирот)».

Остался один Джан Гастоне, ибо Фердинандо умер через два года. Козимо сделал отчаянную попытку добиться, чтобы если Джан Гастоне умрёт раньше него, то его сестра Анна Мария унаследовала великое герцогство, но император вмешался и сказал, что так как владения Козимо были имперскими феодами, великий герцог не мог таким образом распоряжаться наследством. Тревожило то, что здоровье Джана Гастоне давало основания для опасений. «Не похоже, чтобы он был способен к каким-нибудь великим свершениям, — писал французский гость Гюйе де Мервиль в 1719 г. — Он никогда не вскрывает писем, не желая отвечать на них. При такой жизни он мог бы дотянуть до весьма преклонного возраста, если бы не астма, и если бы он не усугублял свои немощи большим количеством сильнодействующих сердечных средств, которые он поглощает. Есть даже люди, которые считают, что он умрёт раньше своего отца».