Блаженные шуты - Харрис Джоан

— Так все-таки, сестра Огюст, что же ты видела? — вежливо спросил Лемерль с легкой насмешкой, которая была заметна лишь мне одной.

— Я?.. — мой голос явно дрожал. — Точно не могу сказать...

— Сестра Огюст вечно сомневается, — сказал Лемерль. — Видно, даже сейчас она не верит, что в сестру Клемент вселились демоны.

Я упрямо смотрела на пламя светильника, не смея обернуться, только чтоб не видеть эту улыбку.

— Сестра Огюст! — пронзительно воззвала Изабелла. — Немедленно сообщи нам. Что ты там видела? Это была Нечестивая Монахиня?

Медленно, неохотно я кивнула. Меня тут же закидали вопросами. Почему я кинулась следом? Почему остановилась? Что именно я там увидала? Была ли кровь на ее головном уборе? А на манишке? Лицо разглядела?

Я пыталась ответить каждой. Если ложь неизбежна, я буду лгать. С каждым произнесенным словом я все сильней запутывалась в сетях Лемерля, но выбора у меня не было, как не было сил сопротивляться. Я лгала по неизбежности. Ибо в момент, когда видение обернулось ко мне, оказавшись со мной лицом к лицу, так близко, что мы почти касались друг дружки в полумраке коридора, я узнала Нечестивую Монахиню. Мою любимую подружку. Распахнутые глазки с золотым ободком смотрели на меня с каким-то веселым лукавством. Будто это всего лишь игра, где на кон поставлена пригоршня блестящих камешков.

Все встало на свои места. Ее простодушие было ей заслоном. Ее немота служила отличным прикрытием. И лишь я одна расслышала тихий птичий смешок, когда видение улетучилось во тьме; еле слышное курлыканье, которое никто больше не способен в точности воспроизвести.

Я узнала эти звуки, эти глаза.

Перетта.

Часть четвертая Перетта

10 августа, 1610

Пока все идет хорошо. Но еще осталось одно дело, притом весьма деликатное. В моем распоряжении до его приезда всего пять дней, между тем нити моего ажурного плетения все чаще перекручиваются и путаются. Клемент прикована к кровати в лечебнице; она молчит, но, подозреваю, это долго не продлится. Я провел немало часов у ее постели, Виржини помогала мне, держа наготове ладан и святую воду. Острая игла, которую я прячу в рукаве, обеспечивает нам с Клемент взаимопонимание на заключительной стадии действия лекарства; с четкостью хирурга я колю ее иглой, если от нее требуется вопль или сквернословие, а в бреду она не способна отличить боль мнимую от реальной, произведенной скрытым орудием.

С особой серьезностью я провозгласил, что в Клемент вселилось две с половиной сотни демонов. Большую часть оставшихся мне утренних часов я провожу в своей библиотеке, погруженный в чтение некоторых трактатов по данному предмету, потом выкраиваю немного времени до полудня, чтобы составить список демонических имен. Каковой я зачитываю Клемент медленно, отчетливо, в то время как Виржини пялится, в благоговении разинув рот, а обреченная девица на кровати корчится в мольбах.

Я знал, Жюльетта откажется выдать очередную порцию ипомены, поэтому сам запасся ею в достаточной мере для неотложного случая. И на исходе дня, когда я замечаю, что Клемент начинает приходить в себя, возникает необходимость повторения процедуры. Знаю заранее, Элэ этого не одобрила бы. Но как она сможет мне помешать?

Разумеется, мессу пришлось отменить. Я «тружусь» в своих апартаментах, где под обложкой «Молота ведьм» прячу «Максимы» Аристотеля. Полагаю, службы без моего участия протекают скучно, но я разыграл перед ними, будто бы страшусь повторения безумств и плясок во время мессы.

Между тем Маргерита дежурит у постели Клемент и, невзирая на строжайшие мои запреты, чтоб наружу не просочилось ни единого слова о том, что происходит, распространяет чудовищные слухи собственного сочинения по всему монастырю. Разумеется, все это моя идея, и слухи, желанные, как всякий запретный плод, распространяются быстро, ширятся, обрастают новыми красками и разлетаются повсюду, как семена одуванчика.

Основное огорчение мне доставляет Жюльетта. Пожалуй, то, что она обнаружит, кто такая на самом деле Нечестивая Монахиня, было неизбежно, но все же меня это несколько тревожит. Дурочка, как мне донесли, — ее подружка, и Жюльетта к ней очень привязана. Чего не скажешь о самой дурочке, ее легко прикупить за любую безделушку, при том что в молчании ее можно не сомневаться. Но если Жюльетта раскроет все мои замыслы...

Глупо, конечно. Перетта — примитивное создание, недоразвитое, в ней сообразительности не больше, чем у дрессированной мартышки. Мне не сразу удалось укротить ее — в сущности, пришлось потратить пару бессонных ночей в крипте, чтобы излечить ее от дурацкой боязни темноты, — но теперь она липнет ко мне с преданностью спаниеля, подставляет скругленные ладошки, ждет угощений. Имею крайнее искушение, когда уберусь отсюда, прихватить Перетту с собой. Я бы стольким премудростям мог ее обучить. А Жюльетта... но о Жюльетте думать мне нельзя. К воскресенью она познает мое вероломство во всей его глубине, и тогда уж никакой надежды на прощение для меня не будет. Перетта же дело другое. При ее невежестве она все удивительно быстро схватывает. Ловкость и увертливость дается ей шутя. Она может неслышно, как тень, проскользнуть в спальню, и ни единая душа при этом не проснется. Она бегает быстро, как ветер, лазает по деревьям, точно белка, способна свернуться комочком и спрятаться в крохотной щели. Можно было бы даже обучить ее плясать на канате. Безнадежно искать в ней подобие Элэ, но, возможно, усердно поработав...

Можно выкрасить ей личико ореховым соком и выдавать за дикарку из Канады. На этом можно неплохо заработать.

Да, Перетту пощадить можно, остальных не стоит жалеть.

10 августа, 1610

Конечно, после того, что я увидела в лечебнице, я поспешила разыскать Перетту. Это было утром, после Часа Первого. Мы все отправились к своим обязанностям чуть позже обычного, так как аббатиса уединилась со своим духовником, и мы сочли, что в режиме вышло некоторое послабление. Как и ожидала, я нашла Перетту в хлеву, где мы держали скот. Она прихватила с собой немного черствого хлеба, и за ней по пятам носились куры, утки и рябые цыплята. Перетта вопросительно уставилась на меня.

— Перетта!

Она улыбнулась светло, радостно, указывая на птиц. Вид у нее был такой счастливый, такой невинный, что мне как-то сразу расхотелось заговаривать про то утреннее столкновение. Но все же я взяла себя в руки.

— Бог с ними, с курами, Перетта. Я видала тебя сегодня рано утром в лечебнице.

Она взглянула дерзко, склонив набок головку.

— Я видала, как ты претворялась Нечестивой Монахиней.

Перетта издала ухающий звук, заменявший у нее смех.

— Это не смешно. — Я положила руки ей на плечи, развернула лицом к себе — Может случиться большая беда.

Перетта покрутила подбородком. В чем-то она достаточно сообразительна, но стоит начать фразу словами «может», «могло бы», «возможно», и она тут же теряет интерес.

Я говорила медленно, терпеливо, используя простые слова, которые она знала.

— Перетта. Послушай. Скажи мне правду — Она улыбнулась, но было непонятно, поняла она или нет. — Скажи, Перетта, сколько раз ты уже... — Нет, так не пойдет. — Перетта! Ты раньше тоже играла в эту игру?

Она кивнула и радостно загукала.

— А скажи, это отец Коломбэн попросил тебя сыграть в эту игру?

Снова кивок.

— А... отец Коломбэн не сказал, зачем ему, чтоб ты в нее играла?

Тут возникла загвоздка. Перетта слегка задумалась. Потом повела плечиком и протянула мне грязную ладошку. В ней лежало что-то маленькое, коричневое. Кусок сахара. Она опустила глаза, лизнула его, осторожно спрятала обратно в карман.

— Сахар? Он дает тебе сахар, когда ты играешь в эту игру?

Перетта снова повела плечиком. Затем, нащупав что-то на шее, она вынула крохотный медальон, который на моих глазах пару недель тому назад забрал у нее Лемерль. Теперь медальон висел на шнурке, Кристина Чудотворная улыбалась с яркого эмалевого диска.

И снова я продолжала медленно, настойчиво:

— Значит, Перетта, ты играешь в игру для отца Коломбэна. — Перетта с улыбкой перевела головку справа налево. Медальон сверкнул в луче солнца.

— Но зачем ему, чтоб ты в это играла?

Полоумная девочка пожала плечами, поворачивая медальон в руках, ловя солнечный лучик. Я с трудом сдерживала нетерпение:

— Все-таки, Перетта, почему он тебя попросил? Он не сказал, почему?

Снова недоуменный жест. Казалось, жест говорил: какая разница, если он дает сахар и всякие сладости? Я легонько встряхнула ее:

— Перетта! То, что ты делаешь, скверно.

У нее появилось озадаченное выражение, она отрицательно замотала головой.

— Очень скверно! — повторила я с легким нажимом. — Ты не виновата, но все равно это очень скверно. Отец Коломбэн поступил дурно, заставив тебя в это играть.