Серп демонов и молот ведьм - Владимир Шибаев

– О, какая красивая чушь! Какая искренняя пошлая самовлюбленность. И наглость, – прямо подпрыгнула на диване практикантка. – Маленькие червячки возомнили себя хозяевами своего червячного царства. А я тебе скажу вот что. Пройдет просто дождик, грибной и при тусклом солнце, маленький ливень, и тучи вертких червячишек выползут на тропки и дорожки, погреть бочка и задки, тучи пташек слопают их, и зверье в зверином и человечьем облике подавит и смешает со сладкой пылью. А крылатые напьются грязных отравленных вод и усядутся ждать конца, тараща выпученные глазенки и вяло расправляя пестрые наряды, приготовленные к балам спарки. Несчастные птенцы, орущие требовательно и неостановимо, задохнутся в голодных тюрьмах гнезд, полинявшие и плешивые белки слопают их. Наползет случайный туман и нежданный холод, не за пятьдесят, а всего, как в позапрошлую зиму, тридцать, но не на день или ночь, а на полную декаду. Тут же вся научная твоя чешуя и облетит с жарких человечьих шкурок – полопаются мыльные пузыри батарей, треснут соломинки труб. Заиндевеют страшные остовы медных, уже не курящихся котелен с упавшими рядом тушками устроивших последний шабаш слесаришек, и останется лишь одинокий костер, прощальный огонек в этом мире – костер твоих так называемых знаний, законов и регламентов, и вокруг – кучка греющих леденеющие ладони прогрессистов, борцов со стадностью и жрецов науки. Со всеми нами распорядятся, не спросив дипломов. Употребят, как навоз, компост из ученых мужей, журналистов, полусдвинутых на разной почве девчонок и кряжистой, плохо поддающейся разложению убогой пьяни. В одной куче. Тогда скажи мне – где твоя воля, воин, а где мои мечты, куда уплывет земля из-под ног, такая основательная и надежная опора нервных и ломких. Хочу знать. И если даже все это случится и случилось по хотениям природы, по ее химическим и другим выкладкам, по возможно объяснимым и прозрачным для трезвого разума причинам, скажите – чем отличается ваша так называемая наука от так называемого шаманского камлания? Если храм и бог – то надо приземлиться на коленки и внимать тупым недоучкам, проповедникам всех мастей. А если наука и природа так распорядились – то коленки можно пожалеть и тихо справлять восторг в круглых залах, трепетно вслушиваясь в бурчания академических всезнаек, хитрых червячков, выбравшихся к научному Олимпу. Все это у тебя – одна чушь, самообман и самоупоение. Вот я нолик, я ничего не могу. И вы не отнимете это мое счастье, если другое – недоступно. Этим буду гордиться. Зачем ерепениться и фанфаронствовать. Бросьте, Алексей Павлович. Встаньте рядом со мной на коленки и давайте чему-нибудь помолимся, чему – никакой разницы. Хоть моли вон в вашем шкафу. В этой комнатке она среди нас самая умная: жрет и гадит, кушает и зудит. Вот она не нолик, частичка зудящего вокруг мира. Не ищет божественных идолищ, не строит научных пирамид с погребальными камерами откровений, набитыми вздорными сокровищами знаний. Давайте, может, не будем дурить себя и других, уважаемый Алексей Павлович: вся ваша обозревательская газетная суета – танец шамана, не больше. Как вам в шаманах, служится-дружится.

– Очень крепко ухватили, уважаемая Екатерина Петровна. Можно возражать часами, но сразу и не сообразишь, с чего начать. Да и надо ли. Безглазому трудно рассказать про вид из телескопа, безгласному – про радость крика. Скажу одно. Год назад в газету прислала письмо тетка. Ее сын заболел и гибнет, десять лет. Мальчик умненький, в шахматы играет на разряд, спортивным ориентированием себя мучает. Когда заболел – начал бороться, не опустился, гантели, кросс по леску через силу, сам искал в организме резервы, размышлял. Умный паренек. Но болезнь, от воды или от чего другого, все равно пересилила. Стал слабеть, голова не держится, речь путаная, глаза – как у брошенной в зиму на даче собачки. Мы попробовали помочь, заставили нескольких светил в современных центрах, обещая в газете пиарить, восхвалить или заклеймить, провести задаром исследования – ну нет у них, в поселке, на весь поселок, таких денег, не то что у матери, учительши пения местной школы. Обнаружилась редкая болезнь – сидром Блойфельда, кстати теперь вполне лечится, современными камланиями научных зарубежных и отечественных шаманов. С месяц назад я приехал в клинику навестить паренька, все-таки наш подопечный. Мать вдруг взялась передо мной вдруг бухаться то ли в обморок, то ли на колени, еле удержал. Да и смутился сверх меры. Вошел я в палату: сидит Коля в пижаме, взгляд прочный, твердый и сверкает, как у прыгуна, глядящего на трепещущую планку. Улыбнулся и говорит: «А теперь, Алексей Павлович, приглашаю вас на партейку в шахматишки, сразиться. Вот до чего я уже дошел!» – и смеется. А я подумал: вырастет паренек, полезный для жизни человек будет, вот и вся польза научных камланий. Знаете, госпожа практикантка, у моли и той есть свои мозги, свои цари и наука. Как и что грызть сподручней, куда перво-наперво лететь и в чьем темном шкафу класть личинки. Давайте все же ее не обижать.

– Подождите… подождите про насекомых, – молвила гостья. – Мальчик этот ваш, шахматист, Коля с синдромом…

– Да, – недоуменно подтвердил газетчик.

– Со смешной фамилией? Курочкин… Крюшкин?

– Корюшкин, – Алексей обреченно кивнул.

– Так знаю, – звонким шепотом заявила особа. – Про бесплатное благо. Ходили из Минсоцздрава, клянчили деньги у спонсоров. Я вообще-то никогда не даю на эту профанацию. Вылечат одного доходягу, полумертвого. И всю жизнь спонсируют. Заморят лечением до животного вида, до моли. А десятки других так и заглохнут без простых лекарств. И здесь не дала. Но шахматист, и фамилия смешная, на благотворительном рауте продавали что-то, чье-то любовное пылкое послание-письмецо, Бехтерева или Мечникова, не помню. Так Лизка вцепилась и отвалила кучу денег: говорит, шахматист, не эти все наши проститутки, и фамилия смешная. И письмецо забавное.

Журналист, сраженный до глубины, пучил на гостью пустые глаза, незримо разглядывая крушение своих наивных гуманистических потуг.

– Вы соглашатель, – поникла особа на диване, – не желаете мне по носу щелкнуть: какие-то страшные сказки на ночь про мальчиков. Жалеете что ли, как моль? Женщин жалеть нельзя – они от этого звереют, не знали?! И все-то у вас слова, слова – на проповеди в лютеранском костеле, или как его… сидишь задом на жесткой скамье и слушаешь сухие звуки, будто мыши шуршат под полом… или под платьем. Сухие листья бегут по монастырским дорогам от случайного сухого холодного ветра.

Может, думаете излечить кого, сунув в свой убогий мышиный храм умствований?

Собеседница рассмеялась зло и весело, хлебнула со дна чашки остывший напиток, сморщилась.