Смерть героя - Ричард Олдингтон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди гостей был высокий смуглый человек лет сорока, державшийся очень прямо. Он не принимал участия в общем разговоре и молча сидел на диванчике рядом со своей женой – она была моложе его, но такая же молчаливая. Джордж слышал, как он, знакомясь с кем-то, назвал себя: полковник Томас. Немного погодя Джордж подошел к нему:
– Моя фамилия Уинтерборн. А вы – полковник Томас, если не ошибаюсь?
– Да.
– Что вы думаете о создавшемся положении, о котором мы тут так умно толковали?
– Ничего не думаю. Солдату, знаете, не полагается рассуждать о политике.
– Ну хорошо, а как вы думаете, у немцев уже мобилизация?
– Не знаю. Думаю, что да. Но это еще не обязательно означает войну. Может быть, они мобилизуются для маневров. Вот мы мобилизуемся для маневров на Солсбери плейн.
– Мобилизуемся?! Британская армия мобилизуется?!
– Только для маневров.
– И вы тоже мобилизованы?
– Да, завтра утром еду.
– Боже праведный!
– О, это только маневры. Они всегда бывают летом.
Запомнился еще один день – должно быть, это было последнее воскресенье перед четвертым августа, – когда Джордж пошел на Трафальгарскую площадь, на социалистический митинг в защиту мира. Вокруг памятника Нельсону народ теснился так густо, что Джордж не сумел пробраться поближе и почти не слышал ораторов, стоявших на цоколе памятника, над головами толпы. Седовласый человек с резкими чертами лица и аристократическим произношением что-то говорил о предрассудках черни. Видимо, он доказывал, что грозящая человечеству война – дело рук Российской империи. Опять и опять доносились слова «кнут», «казаки» и фраза «орлы войны расправляют крылья». По соседству шел другой митинг – за войну, и часть этой воинственно настроенной толпы двинулась на сторонников мира. Началась свалка, но тут вмешалась конная полиция. Толпа отхлынула с Трафальгарской площади. Людским потоком Джорджа увлекло к Адмиралтейству и дальше к Мэлл. Он решил, что можно вернуться и этой дорогой и у вокзала Виктории сесть в автобус. Но у Букингемского дворца путь преградила огромная толпа, в которую с трех сторон непрерывно вливались новые массы людей. Дворцовые ворота были закрыты, и перед ними выстроился полицейский кордон. Гвардейцы-часовые в красных мундирах и меховых киверах стояли «вольно» перед своими будками.
– Короля Георга! Короля Георга! – хором выкликала толпа.
– Короля Георга!
Спустя несколько минут распахнулось окно, выходящее на средний балкон, и появился король. По площади прокатилось оглушительное «ура!», и Георг V приветственно поднял руку. Тысячи глоток завопили:
– Хо-тим вой-ны! Хо-тим Вой-ны! Хо-тим ВОЙ-НЫ!
И снова «ypa!». Король ничем не выразил ни одобрения, ни порицания.
– Речь! – вопила площадь. – Речь! ХО-ТИМ ВОЙ-НЫ! Король снова сделал приветственный жест и скрылся. Толпа ответила ревом, крики «ypa!» смешались с ропотом разочарования. Нашлись весельчаки – без них не обходится ни одно сборище – и принялись кричать:
– Мы – трусы?
– НЕ-ЕТ!
– А немцы?
– ДА-А-А!
– Может, мы немцев очень любим?
– НЕ-Е-ЕТ!
Можно было не сомневаться в том, каковы чувства и настроения этой частицы Англии…
Но и тогда Джордж еще цеплялся за надежду, что мир будет сохранен, покупал только более миролюбивые радикальные газеты и верил, что сэр Эдуард Грей «что-нибудь предпримет». Только англичанин способен так трогательно верить во всемогущество своих правителей! В конце концов сэр Эдуард был не всемогущий бог, а всего лишь мучимый тревогой министр иностранных пел, оказавшийся в весьма затруднительном положении и не имевший единодушной поддержки кабинета. Что же, спрашивается, мог он предпринять? Быть может, надо было в июле заявить напрямик, что, если Франция или Бельгия подвергнутся нападению, Англия не останется в стороне? Так говорят теперь многие, но тогда это прозвучало бы как вызов… Кто мы такие, чтобы судить и выносить приговор? И могут ли народы безоговорочно изображать себя жертвами своих правителей? Ведь хорошо известно, что во всех столицах толпа во все горло требовала войны. И хорошо известно, что самые многолюдные манифестации в защиту мира состоялись в Германии…
Когда пришла весть о том, что во Франции объявлена мобилизация и что немцы перешли бельгийскую границу, Джордж тотчас оставил всякую надежду. Он знал, что одна из основ британской политики – ни в коем случае не допускать, чтобы Антверпен оказался во власти какой-либо великой державы. Этот принцип был установлен еще при королеве Елизавете, а может быть, и того раньше. Кто это сказал: «Антверпен – пистолет, нацеленный в висок Англии»? Вся Европа схватилась за оружие, и Англия тоже будет воевать. Невозможное совершилось. Предстоит три месяца резни и всевозможных ужасов. Да, три месяца. Это не может длиться больше. Пожалуй, даже меньше. Конечно, меньше. Разразится грандиозный финансовый крах, и правительства будут вынуждены прекратить драку. Учетная ставка Английского банка уже подскочила до десяти процентов. На углу у Хайд-парка Джордж вскочил в автобус и сел у самом двери.
– Какие новости? – спросил кондуктор.
– Дело серьезное: во Франции мобилизация.
– А мы как же?
– Пока никак. Но, видно, это неизбежно.
– Так мы ж не объявляли войны, верно?
– Пока не объявляли.
– Ну, тогда еще не все пропало. Лучше бы нам заниматься своими делами и не совать нос, куда не надо.
Заниматься своими делами! Как быстро это бескорыстное чувство вылилось в национальный лозунг: дело остается делом!
И начался нескончаемый, невыносимый кошмар. Настало царство Лицемерия, Лжи и Безумия. Я уже показал (и не без злости, что вполне извинительно), как прежний режим Ханжества и Лицемерия губил и калечил сексуальную жизнь людей, а тем самым и всю жизнь и характер их самих и их детей. Дети же ударились в другую крайность, поначалу вполне естественную и понятную. Просто необходимо было найти какой-то разумный выход, надо было смотреть правде в глаза. И каждый сколько-нибудь мужественный человек говорил об этом открыто, уже не позволяя себя запугивать сторонникам старого режима, которые затыкают вам рот и твердят одно: «Живи, как жили деды и прадеды, и делай вид, будто все обстоит прекрасно», – и не смущаясь тем, что многочисленные выродки и идиоты до тех пор болтали и захлебывались слюной и лопотали несусветную чушь о «вопросах пола», пока самые эти слова не набили оскомину. Но пол и в самом деле играет важную роль в жизни человека. Нередко он даже становится решающей силой или одной из решающих. Нельзя писать о людях, не затрагивая эту сторону их существования; так, ради всего святого, давайте говорить об этом честно и прямо, в полном согласии с действительностью, как мы ее понимаем, – или уж не будем притворяться, что мы пишем правду о жизни и людях. Хватит лицемерить! И тут я имею в виду не только ханжество и лицемерие флердоранжа и свадебных колоколов, но и ханжество и лицемерие свободной любви… Если вы собираетесь доказывать, что Лицемерие необходимо (старая отговорка всех политиков), то баста, я в эту игру не играю. Но оно вовсе не необходимо. Без него не обойтись лишь там, где не обойтись без обмана, когда приходится понуждать людей действовать наперекор их коренным инстинктам и подлинным интересам. Если вы хотите правильно судить о человеке, движении или государстве, спросите: не лицемерят ли они? Будь каждый участник войны 1914-1918 годов искренне убежден в своей правоте, ее не пришлось бы подкреплять нагромождением архинелепого ханжества и лицемерия. Единственно честными людьми, если таковые существовали, были те, кто говорил: «Все это – гнусное зверство, но мы уважаем зверство и восхищаемся им и признаем, что мы звери; мы даже гордимся тем, что мы – звери». Тут, по крайней мере, все ясно. «Война – это ад».258 Да, генерал Шерман, совершенно верно, – кровавый, жестокий ад. Спасибо за откровенность. Вы, по крайней мере, были честным убийцей.
Именно лицемерие, царившее до войны, помогло с такой легкостью лицемерить во время войны. Когда мы достигли совершеннолетия, викторианцы великодушно вручили нам славный маленький чек на пятьдесят гиней – пятьдесят один месяц ада со всеми его последствиями. Милые они были люди, не правда ли? Добродетельные и дальновидные. Но разве это их вина? Ведь не они развязали мировую войну? Ведь это все Пруссия и прусский милитаризм? О да, еще бы, вы совершенно правы! А кто вывел Пруссию в великие державы, ссужая деньгами Фридриха Второго, и тем самым подорвал Французскую империю? Англия. Кто поддерживал Пруссию против Австрии, Бисмарка – против Наполеона III? Англия. А чье лицемерие правило Англией в девятнадцатом веке? Впрочем, не обращайте внимания, если я и свожу кое-какие семейные счеты, – считайте, что я имею в виду викторианцев всех стран.
Мозг одного человека не в силах вместить, память – удержать и перо – описать беспредельное Лицемерие, Ложь и Безумие, вырвавшиеся на простор во всем мире в те четыре года. Тут бледнеет самая буйная фантазия. Это было невероятно – должно быть, потому-то люди и верили. То была непревзойденная и трагическая вершина Викторианского Лицемерия, ибо, как ни говори, викторианцы в четырнадцатом году еще цвели пышным цветом и всем заправляли. И что же, сказали они нам честно; «Мы совершили безмерную, трагическую ошибку, мы вовлекли вас, всех и каждого, в страшную войну; ее уже не остановить; помогите же нам, а мы обещаем при первой возможности заключить мир, прочный и надежный»? Нет, ничего подобного. Они заявили, что им жаль нас терять, но идти драться – наш долг. Они заявили, что король и отечество нуждаются в нас. Они заявили, что заключат нас в объятия, когда мы вернемся (merci! Таковы плоды «Сердечного Согласия»?). Один из самых цивилизованных народов мира они назвали варварами, гуннами. Они изобрели «фабрики трупов». Они уверяли, что народ, который многие века славился своей добротой, – это народ палачей, которые только тем и занимаются, что убивают младенцев, насилуют женщин, распинают пленных. Они говорили, что «гунны» – это жалкие, подлые трусы, но не объяснили, почему же при нашем огромном численном превосходстве потребовался пятьдесят один месяц, чтобы разбить наконец германскую армию. Они говорили, что сражаются за Свободу во всем мире – и, однако, всюду стало куда меньше свободы. Они говорили, что не вложат Меч в ножны до тех пор, пока… и прочее, и прочее, и вся эта преступная, высокопарная болтовня именовалась верхом патриотизма… Они говорили… но к чему повторять все это? К чему продолжать? Это горько, очень горько. А потом они смеют удивляться, почему молодежь цинична, и разочарована, и озлоблена, и не признает никаких порядков и правил! И у них все еще есть приверженцы, которые все еще смеют что-то нам проповедовать! Живей! Поклонимся богиням Лицемерию и Бесстыдству…