Надрывы - Михаил Дубаков

"Сдвинь эерхон мгновения на два крона в силу, поверни сард'эн стяжки на три эрна в слабость, обозначь в пространстве путь, и озарится он светом нестерпимым" — Аркин вновь и вновь вчитывался в эти слова из какой-то книги надстихийной магии, никак не вникая в суть заклятья, которое почему-то составитель назвал "заклинанием вести". Что-то Аркину не нравилось в этих слова, что-то настораживало. Он вновь внимательно вчитался, представляя себе последовательность действий, а потом вдруг понял, что повернуть сард'эн на целых ТРИ эрна не в состоянии никто: ни он, ни Магистр, ни Белый Единорог. Он мог повернуть кое-какие сард'эны на эрн, Магистр говорил, что может на два, но на ТРИ!..

— Значит… кто же это делал? — ошеломленно прошептал Аркин, судорожно открывая последнюю страницу, но ни подписи, ни имени.

— Безымянная книга… — вновь прошептал он, проводя вспотевшей ладонью по шершавой черной коже фолианта.

Безымянная книга с невероятными заклятьями по легенде исчезла на глазах у основателя Академии, когда он попытался показать ее своему ученику. Исчезла без следа, как и появилась. Говорили, что однажды Мэтр (только так называли великого основателя) пришел утром к себе в кабинет и увидел на столе книгу, открытую на первой странице, там, где обычно пишут название. Страница была пуста. Мэтр нигде не нашел ни намека на имя автора и название, но воистину великие заклятья были описаны там, только Мэтр не мог их сотворить, ибо чрезмерные силы для них требовались. Был у него ученик, единственный, которого он учил для единой цели: одолеть безымянную книгу. Когда он повернул какой-то сард'эн на целых три эрна, Мэтр решил, что ученик готов. Он дал ему книгу, тот открыл ее, и она исчезла без следа, исчезла вместе с учеником, после чего Мэтр помутился в рассудке и вскоре умер.

Эту легенду рассказал Аркину его учитель, первый Магистр. Никто не знал, кто же действительно написал безымянную книгу, куда и почему она пропала, и кто стоит за всем этим, это было ужасно давно…

И вот одна из главных Тайн лежала перед Аркиным, доступная и открытая, никуда не исчезая, да и он был именно в здании Академии, а не где-то за реальностью…

Он гладил и гладил шершавую кожу, словно ребенок, который не в силах оторваться от новой игрушки. Кожа была теплой. Аркин закрыл глаза. Тепло шершавой, словно обсыпанной мелкой пылью кожи приятно ласкало руку, пальцы вновь и вновь прикасались к ней, отрывались и снова прикасались. Маг расслабился, впитывая это тепло, но вдруг пальцы попали на что-то липкое. Аркин вздрогнул, резко поднес руку к глазам — полусвернувшаяся, тягучая кровь прилипла к кончикам пальцев. Он взглянул на книгу: на черной коже обложки блестели три руны, одна из которых была смазана пальцами Аркина до неузнаваемости. Это был древнеэльфийский, а сама книга была написана на позднеэльфийском.

"Тобой правит…" — Аркин закусил губу от досады, самая важная руна… самую важную он стер собственной рукой!

— Что? Что правит мной? — горячо зашептал он, глядя на книгу.

Но книга безмолвно покоилась на столе, кровь подсыхала постепенно, а душа молодого волшебника, и без того тревожная и скорбящая, наполнилась еще и отчаянием неизвестности, страхом неожиданности и жаждой ответа.

Эта жажда вырвала его из состояния оцепенения, заставила схватить безымянную книгу и рвануть вон из библиотеки. Он даже забыл утереть кровь с пальцев и потом, выскочив на свет и с наслаждением вдохнув полной грудью утренний воздух, с ужасом увидел, что эта кровь не ссохлась, она сбежала вязкими каплями в центр ладони, перемешалась там с библиотечной пылью и вылилась в руну.

Это был не древнеэльфийский, Аркин вообще не знал таких рун. Позже, когда он, отдышавшись и несколько успокоившись, спрятав книгу в надежном месте и смыв кровь, обратился к своему учителю, тот скептически покачал головой, глядя на горящую в воздухе руну, потом что-то вспомнил, быстро прошел в библиотеку и резким движением достал небольшую книгу в ярко-красном переплете, совсем не потускневшем.

— Я не знаю, какого народа эта книга и когда она написана, — возбужденно заговорил старик. — Я не знаю, что в ней написано, хотя и пытался пару раз понять этот язык, но эта руна здесь и неоднократно встречается. Держи, — старик передал книгу Аркину, — может, у тебя что-нибудь и получиться.

Аркин часами сидел над книгой, пытаясь разобраться в странных рунах, пытаясь проникнуть за ширму символов, вглубь, внутрь… тщетно… Потом… потом он тупо листал страницы, потом он обнаружил, что его руна повторяется на нескольких страницах подряд и стоит первой из двух рун в правом нижнем углу на каждой странице. Аркин лихорадочно пересчитал листы, хлопнул себя ладонью по лбу и смачно сплюнул. ЕГО руна обозначала цифру, в обычном десятичном исчислении этой цифрой была ДЕВЯТКА.

***

— Эта врата словно слились со скалой! — один из магов с остервенением саданул молнией в приземистый кустик, отчего тот совершенно обуглился.

Император стоял на вершине холма в верше от запечатанного входа в гномье царство. Уже несколько часов он смотрел, как его лучшие маги безуспешно пытаются что-нибудь сделать с холодным металлом, словно вплавленным в скалу. Он смотрел, как они бьются, словно лбом об стену, и бродившие до этого беспорядочными тенями мысли стали собираться воедино.

Сон изменил его. В непробиваемой твердости и жесткости появились маленькие трещинки сомнений. Сон стальным резцом вырезал на каменном лице морщины мудрости, закаленным зубилом выбил осколки мнимой гордости, аккуратно подчистив следы работы мелким надфилем самоанализа.

Император стал другим. Теперь бесплодные попытки магов он сравнивал со своей жизнью: он точно так же жил, точно долбал стену скуки и безуспешно. Ни единого выдающегося решения, ни единого великого закона — все, вся жизнь — безуспешная попытка развеять скуку, только этим он был занят всю свою жизнь.

— Проклятье! — проскрипел зубами правитель, стискивая рукоять меча.

Он понял, что был неоправданно жесток, излишне самоуверен, чересчур эгоистичен. В этом было мало его вины, все зародилось еще тогда, в далеком детстве, когда с рождения ему твердили, что жизнь подданных — пыль под ногами ИМПЕРАТОРА, таланты подданных — щебенка для фундамента ИМПЕРИИ.

Человек… Человек, как личность… Личность — яд для трона, только слепая вера в могущество повелителя, только благоговейных страх при виде повелителя, только свистящий шепот уважения при упоминании повелителя — только это приветствовалось и поощрялось.

Ему буквально вбивали в голову, что император — избранный. Он — НАД, остальные — ПОД. Мысли императора единственно верные, приказы императора не терпят обсуждения, желания императора ПРЕВЫШЕ законов и правил.

Как он мог стать иным? Как вообще что-то могло изменить его характер? Но тот сон… сон смог… сон смел паутину иллюзий, крепко опутавшую правителя. Император понял, что он мало чем отличается от простого человека, что власть его отнюдь не безгранична и довольно-таки случайна, а методы правления неоправданно жестоки. Он словно прозрел, посмотрел на мир глазами ЛИЧНОСТИ, а не презрительным взглядом тирана. Это мир… он… он просто отвратителен! Всепроницающая грязь интриг, неистребимая пошлость завистливых доносов, отвратная вонь помойки человеческих душ, погрязших в разврате, лени и насилии, непробиваемая тупость и жадность наместников… А над всем этим он. Он! Император! Слепой поводырь умирающей империи, ведущий ее к обрыву. Он! Увлекающий за собой это кровавое месиво судеб.

Он увидел, что империя гниет, медленно разлагается в лучах кажущегося благополучия. Смрадный запах гноения разносится во все стороны, и скоро на него слетятся стаи стервятников — терзать плоть еще живого, но уже обреченного зверя.

Гнев заполнил все, затмив разум. Гнев на всех придворных, злость на себя самого, злость на всю систему, на управление, на способы, на последствия.

Она до хруста в фалангах сжал руку в кулак. Ему вдруг захотелось вырвать это все одним движением, казнить половину дворянства, сжечь половину указов.

Потом ярость схлынула, оставив после себя отточенные камни холодной уверенности и трезвого расчета. Император понял, что нужно делать. Он понял, что это не делается вдруг, но начинать надо немедленно, почему-то надо было спешить, он чувствовал это, но не знал почему…

Гномы… Внезапно он посмотрел на эту войну другими глазами. Скуки уже не было, злоба прошла, осталось лишь ощущение бессмысленности и налет бесполезности. Эта война не делала чести императору, не делала чести армии, она была бессмысленной во всех отношениях. Ржавчина на клинке мести уже не пугала его, а гномы всегда были верными союзниками… Но просто взять и уйти было совершенно невозможно, тогда станут сомневаться в мощи его армии, а допустить это… просто плюнуть в лицо самому себе.