Вечно жить захотели, собаки? - Фриц Вёсс

Нарастающий свист ракет и их короткие разрывы сливаются в общий гул. Он слышит первую очередь залпа из другой установки. Выстрелы следуют один за другим, снаряды падают впереди него. Он знает, что попадания из многоствольных реактивных установок всегда располагаются в четыре ряда и покрывают всю площадь обстрела тысячами осколков. Теперь они стреляют еще и из третьей установки!

Первая очередь впереди него — тра-та-та, снаряды ложатся в ряд. Второй ряд уже ближе. У обер-лейтенанта стучат зубы, его бьет озноб. Это не от холода, а от трясущего его страха.

— Боже милостивый, да минует меня это! — молится он, охваченный смертельным страхом.

Третья очередь. Земля вздрагивает, дрожит как пудинг край окопа. Ну вот и оно! Разрывы ложатся точно по линии окопа.

Нарастающий грохот похож на гул от копыт табуна мчащихся лошадей, он надвигается на Виссе и перекатывается через него. Стрелковая ячейка такая широкая, а снаряды ложатся так плотно, что скорее произойдет прямое попадание в окоп, чем рядом с ним. Он вздрагивает. Его засыпает землей и снегом. Он еще не понял, попали ли в него. То, что он слышит разрыв слева от себя, а потом, едва переведя дыхание, еще четыре разрыва позади, убеждает его в том, что он еще жив.

Когда град осколков отстрекотал, он распрямляется и, выглянув через край окопа, видит, что ближайшее попадание снаряда, — всего сантиметрах в тридцати от его стрелковой ячейки. Только тогда он понимает, что ему опять удалось уцелеть. Обстрел оборвался как злой плевок. Сине-черные клубы дыма кружатся над высотой, и от резкого едкого запаха сгоревшего пороха тяжело дышать.

Позади себя он слышит кричащих от боли людей и тогда осознает, что все происшедшее было ужасной действительностью. Вероятно, произошло прямое попадание.

…Война — какое это варварское, самое отвратительное и страшное преступление! Прогресс в военной области намного опережает прогресс «цивилизации». Ни у одного государства не находится средств, чтобы открыть возбудителя рака. Оно оставляет на произвол судьбы своих стариков, дети голодают и умирают от эпидемии. На человеколюбивые дела находятся лишь несчастные гроши. Не хватает средств на строительство школ, больниц, церквей, домов престарелых и детских домов — зато хватает на казармы. Политики жалуются на бедность государства, но неограниченные средства, миллиарды, предоставляются для воплощения ужасных идей…

Знала бы мать этого румынского солдата, что она с любовью, тревогой и беспокойством, пойдя на многие лишения, вырастила сына только для того, чтобы он, разорванный снарядом, нашел свой конец, как собака, с беспомощными стонами умирая на этом голом кургане посреди русской степи!

Знала бы моя мать, как я, терпя бессмысленные мытарства и нечеловеческие лишения, постоянно дрожа от страха, за тысячи километров от дома, в чужой, неуютной стране, вжимаюсь в укрытие, закидываемый снарядами, все время находясь под угрозой ужасной смерти!

Громкие пустые слова, болтовня политиков — все это надругательство над человеком. Они плюют в человеческое лицо, подобие Божие.

Хорошо бы высшим руководителям государств посидеть здесь, в окопах, под снарядами «Катюш», полежать под артобстрелом, когда надвигаются танки. Будут ли они и тогда рассматривать войну как приемлемое средство для достижения власти и воплощения своих идей?

Все матери и жены павших должны сплотиться, молча стоять день и ночь перед окнами глав своих государств и беспощадно требовать от них отчета.

Вечны попирающие смерть, глубоки, как пропасти преисподней, высотой чувств достигающие лика Господня, власть, любовь, проклятье и благословение матерей. Даже самый властный тиран — ничто перед ними.

Самое большое преступление — осквернять и уничтожать жизнь. Война направлена против всякой жизни. И — только вы, матери, объединившись, можете уничтожить войны и спасти жизни ваших сыновей и мужей. Мать! В твоей власти оградить меня от войны.

Мать, если лицемерные фразы какого-то государственного преступника значат для тебя больше, чем моя жизнь, если ты можешь оказаться столь жестокой, что отправишь меня, твоего сына, на войну, то я оттолкну твою благословляющую руку, буду презирать тебя… я тебе больше не сын. Да здравствует союз матерей против войны!

Это тоже громкие слова, рожденные трусостью и — страхом…

Разом обрывается огонь артиллерии и «Катюш». Пороховой дым медленно тянется в низину, к дрожащей земле.

Виссе выпрямляется в своей стрелковой ячейке во весь рост, она доходит ему до плеч. Станческу, который слишком мал ростом, чтобы выглянуть через край окопа, уже вылез из своего укрытия, сидит на корточках на краю окопа и указывает рукой вперед. Между курганами, из поймы реки Червленой, дребезжа гусеницами, движутся танки. Их контуры четко вырисовываются на фоне заснеженного склона. Виссе выпрыгивает из окопа.

— Это КВ-1 и КВ-2.

Станческу кивает головой, соглашаясь, и продолжает считать.

— Три, пять, девять!

— И там впереди слева еще четыре! — Виссе указывает рукой.

Танки приближаются тремя группами. В то время как первая продвигается вперед, две другие, наискосок по сторонам от нее, отстают и, непрерывно стреляя, обеспечивают ей огневое прикрытие. Группы сменяют одна другую на направлении удара.

Русские осторожны, хотя с румынской стороны еще не прозвучало ни одного выстрела. Подозрительно, они не доверяют этому затишью. Снаряды ложатся все ближе. Некоторые, падая плашмя, ударяются о землю я, взвывая, вновь взмывают вверх.

Вой раненых солдат стихает до хрипящих стонов. Обер-лейтенант знает, что опасность попадания летящих мимо противотанковых гранат невелика, и возвращается к вершине кургана. Трое румын лежат в укрытии на земле и не отваживаются подползти к своим раненым товарищам.

Одному бедолаге уже ничем нельзя помочь. Его ранило в шею. Серое лицо, шейная артерия разорвана, он истекает кровью и испускает свой последний вздох. У другого стонущего солдата осколочные ранения в туловище и ноги. Виссе приподнимает его голову и сует ему в рот раскуренную сигарету. Удивленный, не ожидавший такого от офицера, румын смотрит на Виссе, улыбается ему искаженной от боли улыбкой и пытается подавить свои стоны.

— Спасибо, много большое спасибо, немецкий господин офицер! — шепчет он.

Виссе обращается к другим румынам, нарушая их покой:

— Товарищи раненые! Отнести назад! А потом со своими двумя пулеметами — тра-та-та — сейчас же обратно! Только поживей!

— Так точно!

С западного направления неожиданно гремят выстрелы нескольких зенитных орудий и достают со стороны флангов русские танки, которые спешно маневрируют, чтобы, развернувшись дугой, выйти из сектора обстрела зенитных пушек, дальнобойность которых как минимум два километра.

Два подбитых танка останавливаются. Из одного, в который попали сзади, валит черный, маслянистый чад. Расстояние не позволяет Виссе разглядеть, горит он или только поврежден. Другие танки разворачиваются на восток и исчезают в лощине.

В позе Наполеона: одна рука за спиной, вторая за лацканом форменного кителя, мрачно бубня что-то про себя, капитан Станческу ходит взад и вперед.

Он резко останавливается и указывает на русских.

— Ни одного человека из русской пехоты! — говорит он по-французски, если и не совсем правильно, но весьма бегло.

— Да, русским тоже нужна передышка.

Во всяком случае, не потребуется никакой особой обороны, чтобы отразить пока еще слабые атаки противника и сдержать его.

Станческу хочет ехать обратно, чтобы проинформировать генерала.

Спасаясь от артобстрела, румынский водитель угодил на своей машине в яму на бездорожье. Кипя от гнева, Станческу орет на водителя, который, несмотря на холод, уже весь взмок, напрасно стараясь вытащить вездеход. У Виссе такое впечатление, что, не подоспей он к ним вовремя, капитан набросился бы на водителя с кулаками.

— Может получиться, если и мы подналяжем!

Виссе упирается в машину сзади, и Станческу с выступающими от напряжения жилами на лбу, краснея от натуги, тоже толкает машину. Водитель жмет на газ, но колеса буксуют, машина не двигается с места.

— Ничего не поделаешь! — сдается Виссе, выдохшись и тыльной стороной ладони вытирая пот со лба.

Вокруг них уже некоторое время стоят пять верзил из числа немецких солдат, которых Виссе замечает только сейчас. Они с удовольствием смотрят, как надрываются офицеры. Виссе упирает руки в бока.

— Не будут ли господа так любезны помочь нам?

— Ах, это совершенно бессмысленно, господин обер-лейтенант! Или, как ты считаешь, Францль?

— Вы что, собираетесь сначала провести экспертизу?

Тот солдат, которого назвали Францлем, раздражающе медленно смотрит по сторонам и, засунув руки в карманы, не спеша, отправляется вокруг машины посмотреть, как она застряла в яме. Он отрицательно качает головой.