Я, Тамара Карсавина. Жизнь и судьба звезды русского балета - Лиан Гийом

Его высокий рост, аристократическая манера держаться, проникновенный низкий голос, точность его суждений о только что виденном балете – все меня в нем обольщало. Он видел меня еще и в «Дочери фараона», «Жавотте», «Фиаметте»… Одна только мысль, пусть даже беглая, что после спектакля я вновь увижу его, удесятеряла мои силы, и я танцевала все лучше и лучше.

Однажды, дождавшись меня с букетом цветов, князь Мухин (именно так он мне представился) опустился на колени и приложился губами к моим пальцам. Я приготовилась сесть в фиакр, предоставленный в мое распоряжение театральной администрацией, и ехать домой. Вокруг шумела толпа моих поклонников, они все это видели. Я и сама не знаю, что тогда на меня нашло. Бравируя полным пренебрежением к возможным последующим кривотолкам, я взглядом пригласила Василия сесть рядом, и тут же приказала кучеру трогаться, оставив за собою злые пересуды.

Сидя рядом, мы разговаривали о музыке, живописи, литературе… Ум и культура – вот качества, которые я больше всего ценю в любом человеке. Когда мы оказались уже у моих дверей, он как будто с сожалением вышел из фиакра. Я удержала его, предложив на следующий день быть моим компаньоном в прогулке по городу.

И во время этой прогулки он без обиняков заявил мне: «Станьте моей женой!» А мой ответ был столь же прямым и откровенным: «Надеюсь, вы не шутите? И если так – почему бы нет?»

Куда делась моя репутация юной осторожной недотроги!

В финансовом смысле я была независимой – я хорошо зарабатывала. Мне не было никакой необходимости подыскивать себе «выгодную партию». Когда я спрашивала благословения у родителей, мое решение уже было принято: я выйду замуж за Василия Мухина. Они ничего не имели против – и вот в часовне при Балетной школе 1 июля 1907 года мы заключили брак.

Последовавшие годы мы прожили в полной гармонии. Нас очень сближали воспитание, общие вкусы, и я была признательна Василию за его понимание моего нежелания иметь детей – они могли бы повредить моей карьере. Фигура для балерины – такой же рабочий инструмент, как для пианиста – руки, а для певца – голос. Дородности, телесной рыхлости или любого другого отклонения от нормы необходимо всячески избегать, и большинство балерин не имеют детей. У Кшесинской был сын, как и у четы Фокиных. Павлова, Спесивцева, Маркова так и не стали матерями, как и Марго Фонтейн. Наша преподавательница танца в годы моего детства доходила до того, что призывала нас к безбрачию.

Тут не обходилось без некоторых вынужденных обстоятельств, о которых я, понятно, не рассказывала в «Моей жизни». Веселитесь же, сегодняшние молодые девушки, – в вашем распоряжении теперь контрацептивы, противозачаточные средства и возможность контролировать вашу интимную жизнь.

Мы и ездили вместе, я и Василий. Начиная с 1912 года общественная и культурная жизнь в Петербурге изменилась. Когда литературные гостиные, подобные «башне» поэта Вячеслава Иванова, сомкнули двери, скандальная молодежь отвернулась от этих закрытых кружков, посчитав их слишком элитарными, и высыпала на улицы.

«Бродячая собака»

Биконсфилд, 9 мая 1969

Теперь модным местечком стала «Бродячая собака». Это кабаре, открывшееся в последний день 1911 года в перестроенном подвале на углу Михайловской площади и Итальянской улицы, где по вечерам встречались художники, писатели и поэты клонившейся к закату эпохи, которую назовут Серебряным веком, было создано по образцу парижских литературных кафе типа «Черного кота».

Вывеска отсылала к мифу о про́клятом поэте или артисте, голодному, сродни бездомному псу, без гроша в кармане, отверженному, зато свободному. Обуржуазившиеся художники презирали это учреждение – что правда, то правда. В действительности все было куда прозаичней – натурщиком для собаки из железных обрезков, возложившей переднюю лапу на театральную маску (вывеска над входом в кафе), послужил гадкий и вечно грязный щенок Пронина, владельца этих мест, человека делового, но преклонявшегося перед интеллигенцией.[65]

Чтобы «истинные художники» могли погулять на дармовщинку, в кабаре была еще и клиентура другой категории, делавшая кассу: банкиры, промышленники, разбогатевшие коммерсанты, депутаты, врачи, представители знати и всевозможные буржуа, желавшие по дешевке «оттянуться на все сто», – их всех, часто с обидной снисходительностью, называли «фармацевтами». С них дирекция драла по полной программе.

Убранство «Бродячей собаки» (цветочки, птички, а позднее маски комедии дель арте) было детищем Судейкина, участника группы «Мир искусства», иногда сотрудничавшего с «Русскими балетами». Если уж вам случалось преодолеть выхлопы тошнотворных испарений, пройдя двором, ведшим к «Бродячей собаке», – тогда этот утонченный декор изумлял и тут же проливал бальзам на душу. Зимой камин с пламеневшими красноватыми углями заставлял забыть о бушевавшем на улице кусачем северном ветре, замерзших каналах и обледеневших улицах.

Программа «Собаки» отличалась блистательной эклектикой, ибо надо было привлекать «фармацевтов», набивая цену «истинным артистам». Пронин, вняв советам Судейкина, Добужинского и молодого графа Алексея Толстого, который потом станет советским романистом, устраивал спектакли, театральные мастер-классы, поэтические вечера, литературные поединки, концерты, конференции, выставки (одна из таких, посвященная персидским миниатюрам, привела меня в полное восхищение), а еще – банкеты и вечера с танцами. На Пасху 1912 года давали бал с участием комедиантов из лучших театральных трупп во всем городе, и на этом балу танцевали танго в костюмах времен Екатерины Второй.

«Собака» была царством искусства и науки… «веселой науки жить»! Юмор приходился там как нельзя кстати, и детски-шаловливый, и желчный. Несмотря на непринужденную ребяческую обстановку, над всем этим гулял какой-то ветерок провокативности. В 1915-м Маяковский прочитал там свое стихотворение «Вам!», бросив его прямо в лицо «фармацевтам» и обвиняя их в том, что они используют войну для еще большего набивания собственных карманов. Мы видели, как «фармацевты» набросились на поэта, а их супруги попадали в обмороки. Этот случай, вдобавок к финансовым затруднениям Пронина, послужил сигналом к закрытию «Собаки».[66]

Среди тех, кто заходил туда запросто: Бальмонт, поэт на редкость велеречивого краснобайства, всегда в сопровождении хорошеньких женщин; «безумец Пяст», интимный приятель и биограф Александра Блока (а вот его нога никогда не переступала порога «Собаки»); Михаил Кузмин, любовник Судейкина и одновременно – его жены, белокурой Ольги Глебовой; сама она – любовница Анны Ахматовой; Ахматова, также посещавшая «Собаку», была женой поэта-денди Николая Гумилева и музой Модильяни, ее поэзия приводила всех в восторг. Горький – на правах приглашенной в «Собаку» звезды – превозносил Маяковского, который и сам стал звездой. Самый «модерновый» модернист, смельчак Маяковский с-челюстью-зубастой-и-хищной поэтизировал самые тривиальные вещи: галоши, зубочистку, автомобиль, пистолет…[67]

Я показал на блюде студня

косые скулы океана.

На чешуе жестяной рыбы

Прочел