Другой Путь.Часть 1 - Дмитрий Бондарь

   - Я рассчитываю на десять.

   Павлов хлопнул меня ладонью по коленке и едва не захохотал в голос.

   - Вот говорил мне в свое время Леонид Ильич - нельзя нашим людям долго жить там. Теряют ощущение реальности.

   Наверное, в чем-то он был прав. Но я знал, что деньги он мне найдет. Это было так же верно, как и то, что оба партийных кассира выбросятся из окон своих квартир.

   - Георгий Сергеевич, когда наступит день, о котором я говорю, вы станете локти кусать от упущенных возможностей.

   - Сережа, это непросто сделать даже чисто технически.

   - А что в этом мире просто? У нас впереди год. Есть время подготовиться и провести все чисто и красиво. Зато это будут не жалкие крохи, что сейчас я подбираю, а нормальный, реальный капитал, с которым уже можно работать и с которым будут считаться. Я ведь тоже не хочу ограничиться только американским рынком - я им покажу, что такое настоящий арбитраж. Кризис начнется в Гонконге и покатится вслед за солнцем по всей планете. Я отработаю последовательно все рынки - Азиатский, Европейский, Американский и снова Азиатский. Из десяти миллиардов я сделаю вам сто. Я уроню американцев не на жалкие двадцать три процента, как это должно было бы случиться, я свалю их на сорок. И им долго будет не до Союза. Глядишь, и Горби образумится.

   Павлов встал, сделал мне знак оставаться на месте. Георгий Сергеевич подошел к картине Верещагина, долго вглядывался в пустые глазницы иссушенных черепов, потом повернулся ко мне лицом.

   - Ты в самом деле можешь так сделать, Сережа?

   - Это самое малое, что я смогу сделать. Просто если вы мне сейчас не поможете, такого второго шанса уже долго не будет. И мне придется долго-долго-долго играть по их правилам.

   - Но ты же видишь будущее. Ты ведь знаешь, что я не дам тебе этих денег? Или дам?

   Я смотрел на него самым честным взглядом из тех, какими овладел недавно, старательно репетируя весь вчерашний вечер перед гостиничным зеркалом.

   - Под лежачий камень вода не течет. Вы поговорите с Кручиной?

   - Предположим, ты выполнишь то, что обещаешь. Сколько ты вернешь? И какие этому гарантии?

   - Верну половину всего дохода. Гарантии...

   Я задумался. Этот вопрос как-то выскользнул из моего внимания.

   - Гарантии... Если деньги не получу я, то в сентябре девяносто первого их получат совсем другие люди. И играть будут этими деньгами против меня, против нашего плана. Гарантии возврата - никаких. Кроме моего обещания и вашего здравого смысла. Да и понадобится мне сторонняя кубышка, которую иногда можно будет подключать к самым ответственным операциям. Знаете, как наперсточники на рынке: "шарик-малик, кручу-верчу, обмануть всех хочу"?

   Павлов засмеялся.

   - Знаешь, Сережа, второго такого комсомольца как ты на просторах родины не найти.

   - Да какой из меня комсомолец? Где вы видели комсомольцев, орудующих на валютных биржах?

   Георгий Сергеевич сел рядом.

   - Поверь мне, Сережа, есть и такие комсомольцы. Не все о них знают, но тем и лучше. Хорошо, Сергей. За два года ты доказал, что твоим словам можно верить. Я поговорю с Николаем Ефимовичем. Но ничего не обещаю, потому что не знаю, чем обосновать свою странную просьбу.

   - Спасибо.

   - Ты ведь знал, стервец, что я соглашусь? - Георгий Сергеевич сказал это тихо, немного наклонившись ко мне.

   - Я даже знаю, о чем вы меня сейчас попросите.

   Павлов отшатнулся.

   - И я вам обещаю сейчас, Георгий Сергеич, что когда здесь все начнется, я обязательно позабочусь о ваших близких. И о близких Кручины, Изотова, Воронова. Они не останутся без дела и без средств.

   Несколько минут мы молчали, глазея на бродящих по залам людей.

   Тетка лет пятидесяти, с огромным бюстом, упакованным в плотное зеленое платье, с высоченной прической, прекрасно исполняющей роль маяка для отставших, вооруженная короткой указкой водила за собой группу голландцев, громко объясняя им подробности жития русских художников-передвижников. Иностранцы щелкали языками и что-то обсуждали между собой. Проходя мимо нас, экскурсовод презрительно поджала губы, словно были мы недостойны лицезреть ее блиноподобное лицо в толстой роговой оправе очков с несчетным количеством диоптрий.

   Павлов приветственно кивнул ей - наверное, на всякий случай.

   - Хорошо, Сережа. Тогда мы с тобой договорились. Проводишь меня до метро?

   - У меня тоже будет к вам просьба. Найдите способ передать маме и Майцевым, что с нами все хорошо.

   - А с вами все хорошо, - поднимаясь со скамьи, сказал Павлов. - Вы помогаете братьям монголам осваивать пустыню Гоби. И даже иногда пересылаете понемножку денег.

   - Спасибо, Георгий Сергеевич, - поблагодарил я. - Это на самом деле важно, чтобы близкие были спокойны.

   - Сережа-Сережа... Ты говоришь так, словно не мне, а тебе семьдесят шесть лет.

   Расстались мы с ним действительно у метро, только он сел в такси - в третье, остановившееся на поднятую руку.

   - Прощайте, Георгий Сергеевич. Хочется верить, что мы еще увидимся, но наверняка я этого не знаю.

   - До свидания, Сережа. И с Игорем там... поаккуратнее. Чтобы без лишней огласки.

   Он сел в "Волгу", а я спустился на станцию "Новокузнецкая".

   Вернувшись в "Россию", я позвонил Захару, и десять минут рассказывал ему - сонному и злому - какие в Москве красивые женщины, но только все очень бледные - не загорают и отвратительно красятся. Мы обсудили с ним возможности поставки в Россию хорошей косметики, соляриев и фенов, но пришли к выводу, что пока нет окончательной ясности, что у Горби получится с перестройкой, говорить об этом преждевременно.

   Захар понял, что главная цель достигнута, но денег "уже завтра" ждать не стоит.

   От моего экскурсионного тура осталось еще четыре полных дня, и три из них я честно мотался с группой по монастырям-музеям-дворцам. А на четвертый снова сказался больным и поехал к Изотову. Тянуло меня к нему что-то. Наверное, это был самый глупый и бестолковый мой поступок за последние три года. Но мне не хотелось уезжать, не повидав старика еще раз. Или его внучку.

   На "Кантемировской" меня дернули сзади за рукав и я оглянулся.

   Передо мной, улыбаясь, стояла Юленька Сомова.

   - Здравствуйте, Сергей Фролов! А я иду и думаю, вы это или не вы? Мы с вами в одном вагоне ехали, только у вас вот эта штука в ушах, - она показала пальцем на наушники моего Walkman'а, которые, сняв с головы, я уже мял в руках. - И вы так сосредоточились, что ничего вокруг себя не видели. Да и не узнали бы меня, наверное, я же в шапке. А вы к нам? Дед рад будет. Вы когда уехали, он так переживал, полбутылки сам выпил, довольный ходил и все заставлял меня в шахматы играть. Еще говорил, что я дура дурацкая. Но это не со зла. Он так всегда говорит, когда у меня что-то не получается!

   Я ненавидел ее до зубовного скрежета - за то, что она так неотличимо похожа на ту, которую я любил, и которая меня так бессмысленно предала. Я готов был растоптать ее здесь же и навсегда забыть, но знал, что у меня никогда не поднимется на это рука.

   Она стояла передо мной - тоненькая, в сером демисезонном пальтишке и бело-розовой сетчатой, самовязанной шапке с выпадающими из-под нее темными локонами, такая похожая на ту, что уже то ли была, а то ли нет в моей жизни. Чтоб ты сдохла, Юленька!

   - Здравствуйте, Юленька. Вы угадали, я к вам. Вернее, к вашему деду. Я завтра уезжаю из Москвы надолго. Хотел попрощаться с Валентином Аркадьевичем, - сказал я вслух.

   - Вот здорово! Дед говорил, что вы часто за границей в командировках бываете. Это так интересно, расскажете? А то у деда Вали все рассказы про загранку столетней давности - скучно. А я из института еду, у нас сегодня всего три пары было, а преподаватель по химической термодинамике отменил свою лекцию. Мы в магазин зайдем?

   - Зачем?

   - Ну-у, для разговора чего-нибудь возьмем. А то у деда Вали один только коньяк остался с прошлого раза, а я его не очень люблю. Лучше вина болгарского взять - "Монастырскую избу" или "Медвежью кровь". Вкусно. Только не грузинское. Не люблю я его, терпкое оно!

   Ну уж я-то как никто другой знал - что ты любишь, а что нет.

   -А как же антиалкогольная компания? - усмехнулся я.

   - Да ну их, - она махнула рукой, словно прогоняя невидимую муху, и мне был очень знаком этот жест. - Понапридумывают всякого, а мы отдувайся. У нас вон на курсе Васька Менщиков ночью водкой торгует - так у него участковый милиционер на содержании, а сам на лекции на "Волге" приезжает и за зачеты преподам по четвертаку дает - круглый отличник. А все потому что у него мать - директор магазина! А у меня родители - инженеры на заводе, а дед - старый коммунист. От которого ну совершенно никакого толку, кроме обзывательства!

   Знала бы Юленька, какими делишками на самом деле промышляет ее заслуженный дед...