Пейтон-Плейс - Грейс Металиус

— Это я сделал, Док, — сказал Лукас. — Я подпишу вашу бумагу. Давайте ее сюда.

Этого должно было бы хватить. Вместе со всем остальным устного и письменного признания должно было хватить д-ру Свейну. Но ему этого было мало. Он хотел бить, пинать ногами, унизить и уничтожить. Его безупречно честная тридцатилетняя медицинская карьера была разрушена одним ударом, он видел хорошее лицо ирландской католички Мэри Келли, на котором теперь была печать того, что она совершила преступление. Он видел красную массу того, что могло бы быть ребенком Селены Кросс, который мог бы родиться и прожить нормальное количество лет. Свейн смотрел на Лукаса. Он хотел причинить этому человеку такую сильную, мучительную боль, чтобы его собственная в сравнении с ней исчезла, но Свейн знал, что это бесполезно. Лукас не чувствовал ни боли, ни стыда, ни сожаления, потому что по его понятиям он не совершал такого серьезного преступления, чтобы о нем нельзя было забыть. Лукас Кросс оплачивает счета и занимается своим делом. Все, что ему надо от других, чтобы они делали то же самое. Еще не начав говорить, Свейн знал, что Лукас сначала будет искать оправдание, а потом напрашиваться на сочувствие, но Док не мог не говорить, он хотел вращать нож в ране, которой у Лукаса не было.

— Когда это началось, Лукас? — спросил он и не узнал свой голос. — Сколько раз ты это делал?

Лукас посмотрел па доктора, в его глазах не было ничего, кроме страха.

— Господи, Док, — сказал он, — Чего вы от меня хотите? Я же вам сказал, что это сделал я, разве не так?

— Как долго это продолжалось? — упорствовал Свейн. — Год? Два? Пять?

— Два, — шепотом ответил Лукас. — Я был пьян, я не понимал, что делаю.

Автоматически доктор отметил в уме первое оправдание Лукаса. Я был пьян. Я не знал, что делаю. Для таких, как Лукас, это было стандартное оправдание для всего, начиная со скандалов, воровства и, видимо, заканчивая изнасилованием детей.

— Она была невинна, когда ты первый раз сделал это, да, Лукас? Ты, большой, храбрый, мужественный лесоруб, лишил невинности свою дочь, да?

— Я был пьян, — повторил Лукас. — Честно, Док. Я был пьян. И потом, она вообще-то мне не дочь. Она дочка Нелли.

Док одной рукой схватил Лукаса за волосы и с такой силой запрокинул ему голову, что у Лукаса хрустнули шейные позвонки.

— Послушай, ты, сукин сын, — в бешенстве сказал Свейн. — Я не собираюсь слушать твои оправдания, что ты был пьян. Каждую минуту ты знал, что делаешь. Перестань ты хоть на одну секунду в своей грязной, вонючей жизни быть свиньей и признай, что ты знал это.

Док потряс Лукаса за волосы и тот, ловя ртом воздух, сказал:

— Да. Я знал. Один раз я ее увидел и понял, что она уже почти выросла. Я не знаю, что на меня нашло.

Доктор отпустил Лукаса, достал из кармана чистый носовой платок и тщательно вытер руку. Второе стандартное оправдание. Я не знаю, что на меня нашло. Видимо, такие люди, как Лукас, надеются, что такие люди, как Мэтью Свейн, поверят в существование странных дьяволов, которые прячутся и выжидают момент, когда они смогут войти в тела и головы таких, как Лукас. Второе оправдание всегда произносилось грустным, полуизвиняющимся тоном, — так, будто слушающий должен присоединиться и тоже удивиться, что же это не него нашло. Я не знаю, что на меня нашло, но что бы это ни было, это от меня не зависело. Просто что-то нашло, и я уже ничего не мог с этим поделать.

«О, Господи, — молил про себя д-р Свейн, — удержи меня, Господи, не дай мне убить его».

— Я не знаю точно, сколько раз это было, — нечленораздельно продолжал Лукас. — Два, может, три. Я все время был выпивший. — У Лукаса от воспоминания похотливо блеснули глаза. — Она дикая кошка, эта Селена. И всегда была такой. Я бил ее, пока она не могла больше сопротивляться.

Лукас провел языком по пересохшим губам, и у Свейна тошнота подступила к горлу.

Этого не может быть, подумал доктор. Не может быть, чтобы мужчина насиловал ребенка, а потом вспоминал об этом как о чем-то самом приятном в его жизни. Этого просто не может быть.

— А она хорошенькая, — мечтательно продолжал Лукас. — У нее самые хорошенькие сиськи из всех, что я видел, и соски такие коричневые и возбужденные. В первый раз я ее связал, но в общем-то зря, она все равно так и не пришла в себя. Она была девочкой, тут все в порядке. Господи, ну и тяжело же мне пришлось, я потом болел целых две недели, даже работать было трудно, да.

Оправдания, которые не удовлетворили д-ра Свейна, исчерпались, и теперь Лукас начал искать сочувствия. Я был так болен, даже работать было тяжело. Лукас говорил это с подвыванием, будто ожидал, что доктор начнет выражать ему свои соболезнования. «Какой стыд, — видимо, должен был сказать Свейн, — тебе было тяжело работать целых две недели после того, как ты первый раз изнасиловал свою падчерицу, какой стыд, Лукас».

«О, Господи, — сжав кулаки, молил Док и чувствовал, как по спине снова заструился пот, — о, Господи, не дай мне убить его».

— Да, хорошенькая эта Селена, — сказал Лукас.

Когда Лукас замолчал, д-р Свейн слышал в наступившей тишине свое дыхание, вдох и выдох. Долгое время, пока Свейн не поборол в себе желание схватить Лукаса за горло и придушить его, в хижине было абсолютно тихо. Тошнота и бешенство от понимания того, насколько незначительными могут быть следы цивилизации в другом человеке, долго не стихали в душе у Дока.

— Лукас, — наконец заговорил доктор, справившись с собой, — я даю тебе время до завтрашнего полудня. Убирайся из города. У меня нет желания видеть тебя здесь завтра.

— Как это — убирайся из города, Док? — вскричал Лукас, в ужасе от несправедливой мстительности со стороны человека, которому он в жизни не сделал ничего плохого. — Как это — убирайся из города, Док? Мне некуда идти, Док. Здесь мой дом. Я живу здесь всю жизнь. Куда же мне идти, Док?

— Прямо в ад, — сказал Свейн, — а не получится, проваливай куда вздумается. Только убирайся из Пейтон-Плейс.

— Но я и не думал никуда проваливать, Док, — выл Лукас. — Мне просто некуда идти.

— Если я завтра увижу тебя в городе, весь город будет у тебя на хвосте. Убирайся и не вздумай возвращаться и после моей смерти. Я оставлю доказательства твоего преступления в надежном месте. Родители в Пейтон-Плейс будут знать, что делать, если тебе когда-нибудь придет в голову вернуться.

Лукас Кросс начал плакать. Он уронил голову на руки и разрыдался от несправедливости, обрушившейся на него.

— Что я вам сделал, Док? — всхлипывал он. — Я ничего плохого вам никогда не сделал. Как я могу уйти из города, если мне некуда идти?