Судьба страха - Рон Хаббард

Надо было наилучшим образом использовать ситуацию и узнать, в какую сторону бежать.

— Что это за остров? — спросил я.

— Лемнос, — отвечал старик.

Я в географии разбирался слишком слабо, но никогда не слышал, чтобы такой остров принадлежал Турции. Его название звучало не по-турецки. Питая слабую надежду, я все же поинтересовался:

— А что это за страна?

— Греция, — сказал он.

— Тогда почему вы разговариваете по-турецки? — возмутился я.

Он поднял обломок шлюпки. В бледном свете луны на нем отчетливо читалось: «Sanci».

— Вот из-за этого и вашей одежды. — Он указал на восток. — Турция вон там, всего лишь в двадцати пяти милях, и моя жена родом оттуда.

Меня не обманешь! Он просто пытался задержать меня, чтобы успеть вызвать полицию. Если его жена турчанка, обо всем случившемся в Афьоне она наверняка уж узнает. Женщины тесно общаются друг с другом. И к тому же они очень коварны.

— Вы бы зашли в мою лачугу, — предложил старик. — А я сообщу куда скажете, чтобы вас отсюда забрали.

Он взял мой саквояж и пошел вверх по берегу, сделав мне знак следовать за ним. Старик, конечно же, собирался заманить меня в ловушку. Я пошел за ним, уже зная, как с ним поступлю.

Две собаки все время принюхивались ко мне. Я знал, что они уже определили, кто я такой. Пришлось и их включить в свои планы. Лачуга оказалась очень жалкой. Вокруг стояло несколько других домов. Все они выглядели брошенными.

Он усадил меня за стол и достал бутылку местной водки «оуз». Это подтвердило мои подозрения. Он намеревался напоить меня, а потом сдать кой-кому тепленьким.

Однако я хорошо помнил, чему меня обучали в Аппарате: когда тебе угрожает опасность, будь хитрым и изворотливым, а поскольку опасность угрожает всегда, значит, всегда изворачивайся и хитри.

— Где же ваша жена? — полюбопытствовал я.

— Уже несколько лет как умерла.

— А те другие дома? Там кто-нибудь живет?

— Все переехали в города. Теперь никого не осталось.

— А далеко ли отсюда до ближайшего города? Он указал рукой в южном направлении:

— Там Мудрое. Довольно далеко.

— И никого поблизости больше нет?

— Я один. Давно уже на пенсии. Немного рыбачу.

Да вы пейте. Небось, промерзли до костей. Мне нужно выйти на дорогу и позвонить.

Но я уже знал все, что мне было нужно. И ему не удастся задержать меня здесь, пьяного, до тех пор, пока не явится полиция. Когда он выходил за дверь, я выстрелил в него из стенгана, поставленного на полную мощность, на узкий луч. Ему снесло полголовы.

Собаки забеспокоились.

Я пристрелил и их.

После чего оттащил все три тела на берег, столкнул то, что осталось от шлюпки, в воду и положил в нее тела. Обломки с названием судна я зарыл в землю.

Если кому-нибудь случится оказаться поблизости, все будет выглядеть так, будто шлюпку разнесло при взрыве на судне, а потом прибило к берегу приливом.

Я замел след и вернулся в лачугу.

Крови там было мало, и я стер все пятна, которые остались.

У старика нашелся еще один костюм — воскресный, я полагаю. Греки чаще всего носят западную одежду и белые рубашки без галстука.

Я разделся, повесил одежду у огня, а пока она сушилась, съел найденное у старика сухое печенье и запил его водой. Упаковав в саквояж свое арабское одеяние, я облачился в костюм старика. Он не очень подходил по размеру и поэтому выглядел уж слишком греческим.

И тут меня осенило: я ведь не говорю по-гречески, а потому могу нарваться на неприятности. Пораскинув мозгами, я сунул в рот кусок ваты и обвязал голову тряпкой, Будто у меня болят зубы.

Ну вот, кажется, все. Я поднял саквояж. Он оказался тяжелым, но вытащить из него нельзя было ничего.

Я снова пустился в путь, затаив в сердце жажду мести против Хеллера!

Спотыкаясь в ночной темноте, я проковылял по длинной тропе и, выйдя на пустынную дорогу, зашагал в южном направлении.

Я шагал, и шагал, и шагал.

Путь был очень утомительным, но у меня имелся стимул. Любыми средствами я намеревался добраться до человека, который стал причиной всех моих бед. И ничто не могло меня остановить!

На рассвете я пришел в небольшой городок. В конце длинной пристани стояло небольшое суденышко. Из трубы подымалась струйка дыма. Это был внутриостровной паром, какими обычно пользуются эгейцы.

Я вздрогнул. Больше никакого моря!

Но что мне оставалось делать? Мне обязательно нужно было попасть на материк. В отличие от некоторых, которые, как говорят, когда-то существовали на этой планете, я не умел ходить по воде.

Только священная миссия, в которой я был задействован, придала мне силы духа, чтобы ступить на сходни.

Я поднялся по ним. На палубу вышел какой-то человек и глянул на пристань.

Я обернулся — и похолодел. По пристани шли несколько человек, и среди них были женщины!

Я приготовился бежать.

Человек что-то сказал мне по-гречески. Наверное, спрашивал о деньгах. Положеньице! Греческих денег я не имел. Турецкие показывать было нельзя. Это обнаружило бы мой след!

Стараясь не терять присутствия духа, я полез в карман и выудил оттуда тысячедолларовую американскую банкноту.

Он выпучил глаза, схватил банкноту и убежал. Я стиснул в кармане стенган.

Люди на пристани подходили все ближе.

Убежавший вернулся, ведя за собой еще одного человека.

Я окружен!

Их было слишком много! А я не имел при себе автоматической пушки.

Губы мои беззвучно зашептали молитву.

Второй человек нес ящик и при этом что-то быстро говорил. Не исключено, в ящике могли храниться электронаручники, а я не понимал ни слова из того, что они говорили. Второй принялся открывать ящик, первый ему помогал. Моя рука, сжимавшая в кармане рукоять стенгана, стала горячей и липкой.

Наконец они открыли свой ящик и указали на него. Первый помахал тысячедолларовой купюрой и снова указал на ящик, непрестанно что-то болтая как ненормальный.

В его речи то и дело звучало слово «пирейес». И вдруг я узнал это слово. Пирей — морские ворота в Афины, порт.

От облегчения у меня чуть ноги не подкосились. Он, очевидно, говорил, что не может дать сдачи и сделает это только в Пирее.

Я слабо кивнул.

Первый сунул мне в руку билет.

Я проковылял в кают-компанию и отлепил потные пальцы от рукоятки оружия в кармане. Потом взглянул на ладонь и подумал, что никогда еще она не была такой потной. И тут я увидел, что это не пот. Это полопались волдыри, которые я натер, волоча этот саквояж. Значит, не так уж я нервничал, как мне казалось.

Я забрался в угловое кресло, где мог держать под наблюдением все помещение. Одна часть моего существа страшилась того момента, когда судно отплывет из гавани, другая дождаться этого не могла. Неужели я становлюсь шизофреником и у меня начинается раздвоение личности?

Внезапно мне захотелось чесаться. Зуд появился сразу в нескольких местах и все усиливался. Психология учит: человека, испытывающего сильное нервное напряжение, тянет чесаться. А то, чему учит психология, должно быть чистой правдой. Однако я не чувствовал, что нахожусь на грани нервного истощения. Но даже если бы я находился на этой грани, что бы стала делать со мной команда? Ведь, судя по всему, врача на пароме не было.

Зуд все нарастал. Да, все-таки, должно быть, у меня действительно начинается нервное истощение.

Тут у меня по руке задвигалось что-то маленькое и черное. Я пригляделся. Бубонная чума? Неужели у меня выступают чумные пятна? О нет. Тогда меня поместят в карантин и будут держать там до тех пор, пока турчанки не наберут целую гору камней.

Но постойте-ка. Чумные пятна ведь не движутся. И не скачут.

Я внимательней пригляделся к крапинке, которая перескочила мне на колено.

Блоха!

О боги! Этот старик, ставший уже призраком, мстил мне. Ежедневно общаясь со своими (…) собаками, он набрался от них блох.

И здесь мне приходилось страдать из-за Хеллера! Только суровая решимость достать его в конце этого мучительного пути заставляла меня не сходить с него.

Судно отошло от пристани. Началась килевая качка.

Мой желудок решил, что сухое печенье старика совсем не годится для пищеварения.

Вскоре я оказался у поручней. И каждый раз, освобождаясь от очередной порции съеденного, я повторял мою священную клятву.

Хеллер мне заплатит. Он заплатит за все!

Теперь только это заставляло меня выносить мучения и жить.

Возмездие! Хеллер заплатит!

Я повторял это каждый раз в промежутках между приступами рвоты.

По крайней мере я знал, кто нес ответственность за мои беды. И я находился на пути к тому, чтобы что-то предпринять!

Только это поддерживало меня на всем протяжении моего кошмарного плавания.