Шаляпин. Горький. Нижний Новгород - Евгений Николаевич Никитин

За столом было очень весело. Фёдор Иванович и Коровин, оба блестящие рассказчики, состязались в остроумии.

Все были в очень хорошем настроении. Алексей Максимович и Максим много интересного рассказывали о Советском Союзе, отвечали на массу вопросов, в заключение Алексей Максимович сказал Фёдору Ивановичу: “Поезжай на родину, посмотри на строительство новой жизни, на новых людей, интерес их к тебе огромен, ты захочешь остаться там, я уверен”. Мария Валентиновна, молча слушавшая, вдруг решительно заявила, обращаясь к Фёдору Ивановичу: “В Советский Союз ты поедешь только через мой труп”.

После такого заявления жены Фёдор Иванович как-то сразу затих, настроение у всех упало, Алексей Максимович замолчал, Максим помрачнел».

3 мая 1929 года Шаляпин сообщил дочери Ирине из Парижа: «Я только что приехал из Рима на машине (Isotta Fraschini), там купил ее по случаю недорого. В Риме я пел два вечера (18 и 20 апреля. – Е. Н.) Бориса Годунова – успех имел колоссальный. Алексей Максимович приезжал из Сорренто – слушал. Мы провели с ним несколько милых вечеров». Эти встречи друзей оказались последними.

Пешков 31 мая 1929 года опять приехал из Италии в Москву. Правда, весь 1930 год он, выжидая окончания острой политической борьбы в СССР, провел за границей (в этом году, в декабре, И. В. Сталин добился снятия А. И. Рыкова с ключевого поста председателя Совета Народных Комиссаров СССР). В мае 1931 года писатель снова в Москве. А с мая 1933 года он уже постоянно живет в России. Последний раз родной Нижний Новгород Пешков посетил в августе 1935 года.

Алексея Максимовича Пешкова, выступавшего в печати под псевдонимом М. Горький, не стало 18 июня 1936 года. Через два дня урна с прахом писателя в присутствии руководителей партии и правительства была замурована в Кремлевскую стену.

Шаляпин узнал о кончине друга 20 июня, находясь на борту парохода «Нормандия» (по пути из Америки во Францию). В этот же день он послал телеграмму соболезнования Е. П. Пешковой. Мемуарный очерк «Об А. М. Горьком» Фёдор Иванович начал писать еще на борту парохода, закончил через несколько дней после приезда в Париж. Местная русская газета «Последние новости» напечатала его 10 июля. В очерке Шаляпин сказал:

«Что же был за человек Алексей Максимович?

Мне думается, что в черной куртке всякий человек выглядит более или менее благополучно. Человека надо видеть в бане, чтобы понять яснее. Мы с Горьким нередко ходили в баню. И я увидел как-то, что у него не то чтобы горб, а вот крыльца на спине сильно выдаются, грудь впала, и на ногах видны расширенные вены. А кроме того, смотрю, есть какие-то затвердения и шрамы. Я ему говорю:

– Что ты, брат, горбишься, что напрягаешь жилы?

Тут он мне и рассказал понятно на всю жизнь вот что:

– Эх, брат Фёдор, сейчас мне стало легче, а вот, видишь, – и он показал шрам на груди около сердца, – вот это я по глупости, вероятно, отчаявшись от жизни в те поры, самозарядным пистолетом стрелялся…

– Как так? Почему?

– Не находил смысла продолжать жизнь, столько было лжи и тяжести кругом. <…> Вот, тут я стрелялся, а тут ребра поломаны.

– Что же это ты, в самом деле, – шутил я, – то стреляешься, то ребра ломаешь!

– Не я ломал ребра, а мне ломали. А было это так. В одной деревне, в которой мне случилось быть нечаянно, я увидел такую сцену: голая женщина с распущенными волосами в оглоблях наместо лошади, а мужики, сидя в телеге, хлестали ее кнутами. За неверность мужу. В сторонке поощрительно, молча, стоял поп. Ты понимаешь, как на это смотрел я… Подошел я и крикнул: что вы, сукины дети, очумели, что ли? Что делаете?! А поп мне и говорит: ты кто здесь такой? Что тебе надо?.. Размахнулся я да попа и ахнул… Ну, а потом очнулся в канаве. Да и потому только, думаю, что, на мое счастье, пошел дождь и в канаве потекла холодная водица, которая меня и привела в чувство… Едва-едва ползком добрался до какой-то сельской больницы. Вот тебе и ребра… <…>

Что бы мне ни говорили об Алексее Максимовиче, я глубоко, твердо, без малейшей интонации сомнения знаю, что все его мысли, чувства, дела, заслуги, ошибки – всё это имело один-единственный корень – Волгу, великую русскую реку, – и ее стоны…».

Слова о том, что Волга есть корень всего в Пешкове, можно в полной мере отнести к Фёдору Ивановичу Шаляпину. Он пережил друга на один год и десять месяцев. Великий русский оперный артист ушел из жизни 12 апреля 1938 года. О его похоронах рассказала в своих воспоминаниях театровед Г. С. Гуляницкая:

«Восемнадцатого апреля ни холодная погода, ни второй день католической пасхи, когда все парижане обычно покидают город, – ничто не помешало тысячам людей прийти на улицу Дарю к русской церкви, к зданию Большой Оперы или на кладбище Батиньоль. К девяти часам утра сотни людей стояли уже перед домом Шаляпина, где шла в ту минуту последняя панихида в присутствии семьи и ближайших друзей. Две огромные колесницы нагружаются венками – здесь венки и от министров, и от иностранных деятелей культуры, от граммофонных компаний, от многочисленных организаций и от сотен друзей и почитателей. Рядом с пышными венками виднеются скромные маленькие веночки и букетики, купленные на трудовые гроши.

Французские школьники нарвали букет цветов в саду виллы Шаляпина “Изба” в Сен-Жан-де-Люз (близ Биаррица) и прислали этот букет в Париж. В 9 часов 15 минут из дома выносят гроб, покрытый пурпуровым бархатным покровом с золотым шитьем. Семья и друзья размещаются в двенадцати автомобилях, и похоронная процессия движется к улице Дарю, к русскому храму. На обычно пустынных в эти ранние праздничные часы улицах цепью стоят прохожие. Машины останавливаются, шоферы такси (по большей части русские) выходят из своих машин и с обнаженными головами пропускают процессию. Тысячные толпы ожидают гроб в узких улицах, примыкающих к церкви. Полиция с трудом сдерживает напор массы народа. Во избежание несчастных случаев организаторы похорон раздали тысячу двести пригласительных билетов, с которыми только и можно было попасть если не в церковь, то хотя бы за ее ограду. Церковь в траурном убранстве: все люстры внутри, все фонари вокруг затянуты крепом. На похоронах был официально представлен президент французской республики, многочисленные иностранные посольства. Митрополит закончил свое прочувственное слово так: “За всё то духовное наследие, которое он нам оставил, за прославление